Еретик - Иван Супек

Кардинал Клессель[3] чуть приотстал после того, как Бандини не без оттенка насмешки пошутил, что вот теперь его друг как следует может угостить их в Замке. Этим «другом», по всей вероятности, был узник, до Доминис. Полное, побагровевшее от прилива крови лицо Клесселя выдавало внутреннее напряжение и досаду. Шедший также поодаль от других Скалья, догнав его, спросил с сочувствием в голосе:

– Вы были другом Марка Антония?

– Так здесь считали, – ответил немецкий кардинал делая неверные ударения в латинских словах. – Де Доминиса мне представили очень давно при дворе императора Рудольфа, куда меня послали легатом. Доминис тогда был сельским епископом и посетил Прагу и Вену, надеясь стать посредником в споре между ускоками[4] и венецианцами.

– Вы встречались и в Риме?

– Увы! Это доставило мне неприятности, когда скончался его покровитель папа Григорий Пятнадцатый.[5] Доминис появился в Риме позапрошлой осенью, и Священная канцелярия по-прежнему считала, что он не отрекся от своей проклятой книги «О церковном государстве».

После опасной шутки Бандини Клессель ощутил необходимость выплакаться сердобольному Скалье. Sanctum officium[6] охотилась за Марком Антонием, затаившимся со своими идеями. Орден иезуитов оказал давление на немецкого кардинала, старого знакомого этого отступника, и для того, чтобы собрать дополнительные улики, тот пригласил Доминиса на ужин, поставив за дверью шпионов инквизиции. Осушив бутылку вина, гость пришел в хорошее расположение духа, и у него вырвалась хвастливая фраза: «Никому из римских схоластов не удалось опровергнуть мою книгу, пусть они только попытаются, уж я им отвечу!» Мгновенно Доминис был схвачен, а при обыске у него па квартире изъяли множество философских сочинений и переписку с протестантами; это вполне убедило всех, что он остался верен себе. Вот, например, он подвергал сомнению догмат о святой Троице… Объятый чувством неприязни, Скалья покинул этого коварного хозяина, а Клессель печально вздохнул ему вслед – да, теперь все отворачиваются, а ведь именно он уличил двурушника, и ведь именно ему велено выступить главным свидетелем обвинения.

Палата правосудия, расположенная во дворце на верхней площадке Замка, словно наполнила холодом и строгостью судей, восседавших за столом. Два высоких окна, схваченных железными решетками, позволяли видеть лишь угрюмое небо. В этом тоскливом помещении было две двери: одна – простая, двустворчатая, а напротив нее другая – обрамленная мраморным порталом. Хмурые стены Палаты один из учеников Рафаэля[7] украсил фреской, изображавшей Юстицию, которая в данной обстановке оставляла еще более зловещее впечатление. Ужас охватил Скалыо под тяжелыми каменными сводами. Ему почудилось, будто суровая богиня указует перстом в подземелье, где находятся орудия ее профессии: бичи со стальными шариками на концах, скамьи с шипами, к которым привязывали узников, испанский сапог, колеса, жаровни с раскаленными углями, горшки, бутылки, гвозди, капельница. Он быстро повернулся к соседу, чтобы прекратить это истязание собственным воображением. Наверняка до пытки дело не дойдет. Но лица собравшихся были суровы и непроницаемы. Папа Урбан VIII равнодушно молчал, и никто не осмеливался нарушить тишину.

Обвиняемый с трудом смог приблизиться к столу, куда подталкивали его безмолвные доминиканцы. Несколько дней, проведенных в каменном мешке, замедлили его движения и ослабили зрение. Он спотыкался, прищуриваясь и моргая, словно взгляд его притягивало к себе какое-то далекое световое пятно. Не сразу узнавал он лица своих бывших коллег.

– На колени, – приказал монах в коротком черном плаще поверх длинной белой мантии, – на колени перед Святейшим!

Узник попытался исполнить приказ, но колени у него не сгибались, да и в душе его что-то воспротивилось. Послышались гневные возгласы, и только Скалья негромко заметил, что это им, свободным, следует преклонять колени перед папой; ему же, обвиняемому, приличествует стоять прямо.

– Опускайся на колени, Марк Антоний! – повелительно произнес генерал иезуитов Муций. – Перед тобой наместник Спасителя!

– Святой отец, он проповедовал сплитской черни, – поспешно заговорил далматинский иезуит Игнаций, – будто наместник господа есть дух просвещения, дух его безбожной книги.

Эти слова разожгли гнев столпов Ватикана. Патер Игнаций переплыл море, чтобы свидетельствовать против сплитского архиепископа. Первое его заявление произвело свое действие, и он собирался продолжить, но Оттавио Бандини, глава Священной канцелярии, остановил тощего фанатичного иезуита, напомнив о процедуре:

– Проклятая книга Доминиса находится перед нами, на судейском столе, вот оно, это сочинение «О церковном государстве»! После возвращения отступника из пораженных ересью стран я дал ему отпущение грехов при условии, что он сам тезис за тезисом опровергнет свое сочинение. Однако он не исполнил назначенной епитимьи.

– Вместо этого, – вмешался комиссарий Священной канцелярии, – он печатает здесь теорию приливов и отливов. Дух Люцифера! Тайны природы увлекли Доминиса, подобно Галилею, в адские бездны.

– Не вмешивайте Галилея! – строго произнес Урбан VIII.

– Когда пизанец прибыл сюда, – заметил хорошо информированный Оттавио Бандини, – святой отец семь раз давал ему аудиенцию.

– Прибыл ли он для того, чтобы помочь раскрыть всю глубину заблуждений Доминиса? – осведомился подозрительный комиссарий.

– Запомните, Галилей – добрый католик! – резко оборвал его Барберини. – Согласно его утверждениям, новейшая наука не касается возвышенной догмы. Исследование природы совершается на ином уровне и не затрагивает основ веры и морали!

Доминиканец униженно поклонился, а папа, выразив неудовольствие, вновь погрузился в молчание. Обрушиваясь на пизанского ученого, старого его подзащитного, римские ретрограды нападали на самого наследника святого Петра. Уступит ли он их нажиму? Маффео Барберини очень изменился с тех пор, как его голову украсила золотая тиара. Будучи кардиналом, слишком, по мнению Скальи, свободомыслящим и светским, он склонялся к теории о двух истинах, которая в какой-то степени давала науке возможность существовать рядом с возвышенной догмой. Галилей и Академия восторженно приветствовали его избрание, как начало ары научного процветания. И вот тебе на – ортодоксальная инквизиция быстро сумела заставить его организовать этот судебный процесс.

Ты счел более важным, – спросил Муций, – писать о пульсации моря, нежели выступать с опровержением своего проклятого «Церковного государства»?

– Я обнаружил кое-что новое, – заговорил Марк Антоний, и голос его звучал необычно глухо, – это сила взаимного влечения во Вселенной, между Луною и океаном… Мне показалось важным рассказать об этой силе… имея в виду различные заблуждения…

Он запнулся, не произнеся, однако, имени Галилея, чьи теории он опровергал в своем трактате. Однако сейчас, перед судом инквизиции, различия в их научных взглядах показались ему несущественными. Бандини не преминул напомнить, что пизанец объяснял приливы и отливы вращением Земли, и это также являлось ересью. Нахмурившись, папа по достоинству оценил лукавый намек, но на сей раз оставил его без ответа.

– Сатанинская природа, – вмешался комиссарий, – издавна привлекала любопытных своими тайнами, начиная от нагого тела женщины до бесчисленных звезд на небесном своде. Священные догматы ограждали верующих от падения. Марк Антоний разрушил ограду, дабы скатиться в адскую бездну. Сочинение этого Люцифера науки стало библией противников апостолического престола!

– Марк Антоний! – властно произнес папа Урбан VIII.

Шум голосов утих, взоры всех вслед за Верховным судьей устремились на обвиняемого. Доминис ступил вперед. В зале воцарилась благоговейная тишина, как во время папской мессы, когда, проклиная козни Люцифера, верные католики славили свою истинную веру. И автора знаменитой книги вновь охватили сомнения – может быть, пасть ниц перед понтификом?

– Ты слышал, в чем обвиняют тебя, – сурово, по сдержанно продолжал Маффео Барберини. – Ты не исполнил наложенного на тебя покаяния. Это – формальный повод для инквизиции призвать тебя к ответу… Ты должен оправдаться. Следовательно…

– Я могу защищать… – В голосе обвиняемого звучала неуверенность. – Я могу защищать основные положения своей книги…

Это заявление вызвало у присутствующих кардиналов злорадные реплики: «Пусть защищает! Значит, ничего не изменилось… Еретик стоит на своем!» Члены суда инквизиции спешили продемонстрировать свой ужас, радуясь в глубине души, что подсудимый не искал у них сочувствия. Сколь бы ни были неприемлемы для них его теории, им все же казалось неудобным пока посылать на эшафот человека, которого они сами заставили пасть ниц. Наверняка многих из них, помимо Скальи, привел в недоумение и напугал арест такого лица, как бывший примас Далмации, профессор Падуанского университета и советник английского короля. Но его слова, произнесенные сейчас здесь публично, рассеяли опасения курии, что он снова укроется за многозначными толкованиями догм; и, чтобы окончательно отрезать ему все пути к отступлению, Оттавио Бандини и комиссарий Священной канцелярии начали громогласно цитировать наиболее зловещие, по их мнению, фразы из его сочинения, лежащего раскрытым на столе. Скалья не спешил высказываться. Уж коль скоро его вынудили присутствовать здесь, он позволит себе выступить так, чтобы противостоять унижению несчастного. Попытка отмолчаться, уйти в сторону не удастся. «Дьяволом» назвал старого друга немецкий кардинал. А поскольку автор собирался защищать свою книгу, предательский ужин у Клесселя выглядел еще более позорным. Немец злился чувствуя себя здесь лишним.