Питерские контрабандистки - Александр Амфитеатров

— Неужели даже до «бокса»? — пошутил я, все держа в памяти бесфамильного, как Дина, Ивана Антоновича Расплюева.

Но дама пресерьезно мне возразила:

— А вы думаете, нет? Очень просто!..

* * *

Случай вскоре доставил мне знакомство с Диной-контрабандисткой и, вместе с тем, убедил меня, что, действительно, нелегка ее жизнь от нашего брата, мужчины. Как-то раз, поздно ночью возвращаясь из театра, я заметил у ворот нашего дома беспомощно ковыляющую женскую фигуру: не то больная, не то очень пьяная… судя по поступи с наклоном не в «правую-левую», а все вперед, скорее больная. Я прибавил шагу, догнал: Дина-контрабандистка!.. Но — в каком виде! Волосы сбились на лоб, лицо, при свете фонаря, белое, как плат, щека вздутая, под глазом не то синяк, не то царапина: именно уж Расплюев в юбке после трепки…

— Виноват, — решился я сам заговорить с ней, — вы, кажется, нездоровы. Не помочь ли вам?

Она взглянула на меня с диким видом, потом, узнав меня, закивала головой и зашептала:

— Ах, пожалуйста, будьте так добры… Мне очень трудно идти… Я упала, разбилась… Дворника звать не хочется… Люди грубые, я в таком безобразии… Бог знает, что могут подумать…

Я помог Дине подняться на лестницу, в четвертый этаж. Должно быть, нога у нее была очень ушиблена, потому что она, бедняга, даже зубами скрипела, переступая со ступеньки на ступеньку. На звонок наш выбежали Динины барышни и, увидав главу дома своего в столь беспомощном состоянии, конечно, пришли в ужас. Поднялся крик, визг, охи, ахи. Дина же, едва ввалилась в переднюю, беспомощно опустилась на стул под зеркалом и взывала истошным голосом:

— Динку били! Ой-ой-ой! Динку били, ой, как били! — воскликнула она, не стесняясь моего присутствия и, по-видимому, даже позабыв, что я, чужой человек, стою в дверях.

Стон и рыдания барышень удвоились. Я поторопился уйти и, спускаясь по лестнице, позвонил мимоходом к знакомому доктору:

— Зайдите в квартиру № 11, там хозяйка больна.

Он засмеялся.

— Опять избили, небось?

— А разве уже бывало?

— Это, на моей практике, уже в четвертый раз.

— Так что вы в некотором роде, выходит, состоите при этой квартире постоянным побонным врачом?

— Да… Что-то вроде чего-то…

Дней пять спустя, Дина явилась благодарить меня. Она слегка прихрамывала, но синяк под глазом был тщательно затерт белилами и пудрой. Разговорились, Дина оказалась крещеной еврейкой, но столь удивительно обрусевшей, что если бы не восточный облик, то и не догадаться о ее семитическом происхождении: так чист был ее акцент, так истинно русские обороты речи. Она говорила, как типичная петербургская мещанка или мелкая торговка. При всей странности ее промысла и образа жизни, Дине нельзя было отказать в симпатичности и даже в привлекательности: глаза умные, мягкие очертания рта говорят о доброте и кротком, податливом характере. Смолоду, должно быть, была совсем красавица.

История ее увечий оказалась такова. Некий бравый экс-вивер, некогда изгнанный товарищами из полка за чересчур постоянное счастье в штоссе и макао, застал Дину с товаром у своей содержанки.

— Черт его принес. Мы думали, он в театре, оттуда в клуб поедет. Ан тут как тут, словно домовой или зловредный привидений…

Сперва экс-вивер Дину ругательски обругал, потом стал гнать из квартиры.

— Позвольте, — говорит Дина, — что же вы мне кулаки под нос суете? Я сама уйду… Только дайте мне собрать мои вещи…

— Нет тут никаких твоих вещей!..

— А это вот?

— Мое благоприобретенное!

— А если берете, то заплатите деньги…

— Вон!

— Как — вон? Мой товар… мои деньги…

— Твой товар? Товар твой? А вот я отправлю тебя в полицию вместе с твоим товаром, там посмотрят, какой у тебя товар.

— Помилуйте, — возражает Дина, — как вы можете такое говорить? Кажется, я служу барыне не в первый раз, достаточно она переносила моих вещей.

…А она, клиентка то моя любезная, слыша эти слова, чем бы меня поддержать, вдруг вся всполошилась и, покрасневши, говорит:

— Нет уж, пожалуйста! Это зачем же? Вы на меня, сделайте одолжение, ничего не взводите. Никаких товаров я у вас до сегодня никогда не брала, и вас в глаза не знаю, не видала, — кто вы такая, ведать не ведаю…

— Позвольте, — говорю, — сударыня милая! Коль скоро вы меня не знаете, то каким же способом, объясните, очутилась я у вас в ночное время в квартире?

— А это вас спросить надо…

А горничная ейная, — красивая такая, здоровая девка, шельма на вид, сразу понимай: из той же компании, — тем временем, мимо нас шнырит, да шнырит… Я гляжу: чего она шнырит? — глядь, а узла то моего уже нет… Мигнуть не успела, как она, горничная то есть, его в спальню спроворила. Тут я поняла: «Угодники, у них подстроено! Сговорились, подлецы, все трое меня в ловушку поймать! Попала я на добрых плутов! Ну, дело бывалое: стало быть, пропадай все, унести бы только ноги».

А тот знай орет:

— Вон! Вон! Вон!

— Да иду, батюшка, иду. Что вы надсажаетесь? Сама минуты не останусь в вашем вертепе.

— Вон! В полицию!

И, между прочим, обращается к горничной, к шельме своей:

— Маша, идите за дворником…

Тут я не стерпела. Очень уж обидно показалось. Как? Меня же обдули, как липку, да меня же к дворникам в лапы?

— Нечего, говорю, меня дворниками пугать: сама ушла, не впервой грабеж то терпеть. Возьмите себе кровные мои денежки на могилу, крест да саван. Не господа вы, а шувалики, — говорю. Моры, мазура несчастная, — говорю.

Сама, как услыхала мою аттестацию, взвизгнула да в обморок, на диван. Горничная, — ученая каналья, — из спальни выбегает, кричит:

— Ах, какие несносные оскорбления! Беспременно эту негодяйку надо в участок отправить. Я свидетельница.

Но барину, как он ни лют, в участок вести меня неохота. «Мы, говорит, — и без участка обойдемся. Своим судом. Маша, приведите барыню в чувство, — стакан холодной воды барыне. А эту голубушку я провожу по-свойски…»

Да кулачищем меня в подглазье раз, два, три… Кулачище огромнейший, пудовик… Света не взвидела… Слышу: повернул, в шею толкает, через все комнаты, злодей, за плечи сзаду — одной рукой ведет, а другой кулачищем по затылку наяривает… Довел до черной лестницы, да как вдарит!.. Так я с поворота на поворот, из этажа на этаж, до самого двора и докувыркалась.

— Черт знает, что такое! — возмутился я. — Жаловались вы на этого господина?

Дина потупилась.

— Нет. Как же я могу жаловаться? Пойдут суды, полиция… Мне, знаете, оно — дело неподходящее.

— Да. И еще от прежних покупок за ней должишко был, рублей до двухсот. Теперь, конечно, тоже пиши пропало…

— Разве у вас нет на нее документа?

— Нет.

— Как же вы так?

Дина улыбалась.

— А на что документ? Что он мне поможет? Документы хороши, когда в торговле все чисто, а мое дело особое, деликатное. Оно все на взаимном доверии живет. Которая дама доверие к себе внушает, зачем мне с нее документ брать? Сама заплатит, когда деньгами раздобудется, без документа. И прибавить еще прибавит, хорошее вознаграждение подарит за долгое подождание. А у которой характер подлый, обманный, и никакой совести в ней нет, той я и с документом ничего не поверю. Потому что много ли я остаюсь при всем моем документе «галантированная»? Которая несовершеннолетняя, которой муж долги не платит, которая под чужой фамилией живет, до которой, ежели долг по закону получать, то и рукой ее не достанешь. Бывает и так, господин, что иной задолжалой сама лучше, какой она хочет, документ рада выдать, только отвяжись, не губи, не стращай… Была у меня одна: муж видное место занимал. Задолжала она мне до двух тысяч рублей. Намекаю: «Анна Прохоровна, нельзя ли получить деньжонок?..» — «Ах, Дина, я без гроша. Да разве ты мне не веришь? Беспокоишься? Ты не бойся. Ну, хочешь, я тебе вексель выдам?..» Была дура, согласилась: пожалуйте хоть вексель. Проходит срок. Не платит. Переписали. Опять не платит. Опять переписали. И так-то раз пять или шесть. А мне не векселя нужны, у самой денег нет ни копейки для оборота. Афера тут у меня одна сорвалась, да кое-кому нужно было сунуть: барашка в бумажке, колесца смазать… Говорю: как, Анна Прохоровна, хотите, а пожалуйте денежки, а то я документ протестую и до суда пойду… Принялась она меня тоже срамить, ругать: и воровка то я, и контрабандистка-то, и в тюрьму то меня, и в Сибирь… Однако я выдержала характер, настояла на своем. Уж не знаю, из каких сумм-доходов она извернулась, но заплатила… А дней этак шесть, семь спустя, вбегает ко мне знакомый сыщик… «Динка, — говорит, — ты того: остерегайся. Коли что плохо лежит, припрячь. На тебя у-у-ух какой доносище был, и велено за тобой следить в оба… В большое тебя подозрение одна барыня поставила…» — «Кто такая, голубчик? Разузнай, хорошо заплачу». «Такая-то…» Смекаю: Анны Прохоровны этой самой троюродная сестра… Вон оно, откуда ветер то дует… Нет уж, ну их к дьяволу, докуменщиц этих… Тогда на две тысячи векселишко заплатила — да и то бумажонками какими-то завалящими, рублей полтораста потеряла я на одном промене, а торговли испортила на десять тысяч…