Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя - Егор Петрович Ковалевский

стену кавасов, которыми многие путешественники окружают себя, или руководствоваться побочными политическими побуждениями, чтобы восхвалять правление блестящей Порты, как это делал Ламартин, Уркварт, Пириш и немногие другие, особенно английские туркофилы. В опровержение их, именно, мы приведем здесь слова, сказанные в 1822 году в английском парламенте лордом Эрскином. «Должно считать позором для английской нации, что министерство не отозвало посланника из Константинополя, и не прекратило сношений с турецким правительством после тех ужасных сцен убийства, которые совершались по предписанию Порты (о них мы сейчас говорили). Все ужасы торговли невольниками ничто, сравнительно с ними. Союз с такой нацией всегда был недостоин английского правительства и народа. Теперь же он постыден. Задача наша – выбросить турок из Европы, для чего должны соединиться все цивилизованные народы». Голос благородного лорда, конечно, откликнется в потомстве.

Если турки не решились попытаться на всеобщее обращение порабощенного народа в магометанство, то это столько же из опасений, как из расчета, а ни как не по веротерпимости. Во время своей силы, султаны не прочь были обращать христиан целыми массами в магометанство; так, некогда, брали они пятого мальчика из раиев для того, чтобы пополнить ими кадры янычар, разумеется, предварительно потурчив их. Щадят раиев и по другой причине. Действительно, кто бы стал обрабатывать и ту ничтожную часть обширных и плодоносных земель, которая обрабатывается теперь, если бы не было раии, стада? Мусульманин считает за стыд коснуться земли; труд не по нем. Ему – ятаган; христианину – соха.

Старый, прежний Османлы еще мог привязать к себе хотя какими-нибудь добрыми свойствами. Он был храбр, честен, всегда трезв. Случалось мне, в молодости, иногда встречать турка старого закала, отличающегося благородной простотой, природной правдой слова, суждений, даже поступков и тем сочувствием к низшим и слабым вообще, а особенно к детям, которое вообще выражает человечность. Нынешний турок – иного нрава. Променяв свой походный шатер на гарем, он в нем проводит жалкую жизнь свою. Поджав ноги, забившись в угол дивана, с чубуком во рту, сидит он, бессмысленно глядя на клубки дыма, застилающего перед ним весь свет: ни жизни в тусклых глазах, ни выражения в лице, бледном, отекшем от постоянного бездействия, сладострастия, курения табаку, а иногда опиума или гашиша. И этот человек, этот мусульманин, хотели мы сказать, господствует над лучшей частью Европы, пользуясь всеми благами, которые в поте и крови добывают ему раии. – Пусть бы еще он действовал по праву сильного, но и этого не осталось за ним. Соперничество и взаимное недоверие христианских держав поддерживают в них жизнь; и этих враждебных чувств, которые постоянно держат Европу в напряженном состоянии, должна желать Турция для собственного, никому не нужного существования. К ней вполне идет стих Овидия:

«Saepe premento deo, fert deus alter opem.»

Три миллиона мусульман властвуют над 12½ мил. христиан в Европейской Турции; и из этих трех мил. только одна треть настоящих турок, османлы[3].

Какая же причина такого неестественного положения? Думаем, что читатель увидит ее из хода нашего изложения. Во всяком случае, правительство турецкое также бессильно как и народ, на который оно опирается или должно бы опираться. Власть сосредоточена в Константинополе, в руках верховного визиря и министров, участь которых прежде зависела от интриги гаремной, а нынче – европейских представителей.

Султан Абдул-Меджид, конечно, один из самых кротких и добрых властителей, какие были в Турции. Слово «хункиар» кровопийца[4], к нему вовсе нейдет; если министры чего-либо с трудом добивались от него, то это утверждения смертного приговора. Он имел инстинктивное отвращение от крови, а между тем, его вынудили на самую кровопролитную войну. Абдул-Меджид желал только одного, – чтобы его оставили в покое в его гареме, из которого он почти не выходил, и дали средства строить дворцы и киоски. Надо сознаться, что он не лишен был чувства изящного и не чужд некоторого образования. Он еще был молод (родился в 1823 г., вступил на престол в 1839 году), но сам вид его лица, испитый, бледный, изнеможенный, показывал, что ему недолго оставалось жить, и он спешил воспользоваться этим немногим временем.

В провинции все зависит от паши. Названия изменились, но дела в том же положении. Где паша почеловечнее, там край вздохнет свободнее; паша тиран – и народ страдает невыносимо: закон не защитит его. Экономическое состояние государства самое плачевное. Едва десятая часть всех земель обрабатывается, и то в каком виде! Бедность и нищета господствуют в народе; совершенное расстройство финансов – в правительстве, которое близится к банкротству. Торговля в руках иностранцев; таможенный сбор, один из главнейших источников доходов, в руках кредиторов, как единственное обеспечение там, где доверие более не существует, где нет кредита. Промышленность, фабрики тех даже предметов, которыми некогда славилась Турция, теперь в крайнем упадке.

Обращаясь к иностранным защитникам турецкого правительства, мы укажем на их же источники: пусть перечитают донесения духовных деятелей католической или протестантской пропаганды, с таким самоотвержением вступивших в борьбу с закоснелым фанатизмом турецких пашей; пусть послушают, что говорят путешественники по Турции, достойные полной веры, как Бланки, член Парижского Института, имевший от своего правительства поручение исследовать положение христиан в Оттоманской империи[5]. «Мы уже видим, как раздирается завеса, скрывавшая Турцию, и она является нам во всем своем позоре и ветхости», – восклицает Сен-При[6]. Пусть, наконец, посмотрят донесения политических агентов, европейских консулов[7], и они убедятся, в каком положении находятся христиане в Турции! Если же непременно нужны свидетельства, события гласные, то стоит только припомнить происшествия последних лет. Не далее как в 1852 году Омер-паша, нынешний сердарь, или генералиссимус, усмирил восстание мусульман в Боснии и Герцеговине при пособии христианского населения этих провинций. Мусульмане роптали на ренегата, призвавшего на помощь христиан для их гибели; враги Омер-паши успели по-своему объяснить этот ропот и передать его в Константинополь, где Омер-паша, конечно, не славился строгим соблюдением Корана. Ренегат воспользовался первым случаем, чтобы удовлетворить жажду мести магометан и показать свое рвение к новой вере; под ничтожным предлогом, он напал на христиан Боснии и Герцеговины. Ожесточенные мусульмане, поддерживаемые низамом, кинулись с исступлением на беззащитных раиев, у которых правительство отняло оружие. Началось ужасное истребление: жены, дети – все гибло под ножом турок; целые деревни уничтожены, жители других бежали в горы или в австрийские и черногорские владения.

В последующем году Омер-паша, ободренный успехом, решился обезоружить и все албанское народонаселение; но для этого ему нужно было прежде уничтожить Черногорию, во-первых, чтобы истребить этот соблазнительный пример независимости; во-вторых, чтобы отнять у албанцев, которые находятся в частой войне с черногорцами, предлог