Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

Под топот копыт и покачивание саней вздремнул княжич. Вдруг послышался ему женский голос. Чей и почему такой знакомый? Да это же мать говорит ему, Борису.

— Мама, — шепчет княжич.

Он хочет открыть глаза, увидеть ее, но понимает, что все это чудится ему во сне. Анна говорит ему ласково:

— Сын, Богу ведомо, как не желала я отправляться в землю языческую, к варварам, где все не так, как там, на родине- Но я исполнила судьбой предначертанное и в вознаграждение я увидела Русь крещеную. Вы, Борис и Глеб, мои дети, родились не язычниками, православными… И еще воздаю я хвалу Господу, что вера во Христа сильна в вас, княжичи…

Сказала, и исчез ее голос. Открыл глаза Борис и еще ждал долго, пока мать снова заговорит, но все напрасно, только стук копыт, щелканье кнутов и окрики ездовых.

Княжич покосился на отца, тот тоже не спал.

— Я мать слышал, — сказал Борис.

— Речь о ней вели, — насупился Владимир. — На коленях перед ее ложем стоял, молил, не умирай.

Скупая стариковская слеза затерялась в седой бороде. Великий князь отер глаза, вздохнул тяжко.

— Все в руце Божьей. — Борис снял рукавицу, положил ладонь отцу на колено.

«В руце Божьей, — мысленно повторил Владимир, подумав с огорчением. — Не воина, голос пресвитера Варфоломея слышу. Нет, надобно ему удел выделить, на княжение послать. Повременю маленько и дам им с Глебом города. Засиделись при отце, не обернулось бы во вред… Кому Киев наследовать, кому великим князем сидеть? Старшему Святополку, но злобен он. Ярославу, Мстиславу? Оставить бы Бориса, да опасаюсь кровавой вражды между братьями…»

Борис, словно прочитав мысли отца, промолвил:

— Не алчу власти я и не для нее рожден.

— Забудь о сказанном, — резко осадил его Владимир.

— Ты сын великого князя, чью руку познали многие враги, ты внук храброго Святослава. Не для иночества рожден ты, а для славы воинской.

— Я ли таился, когда орда на Русь ходила? — обиделся Борис.

— О том ли речь? На тя уповаю, коли на великое княжение сядешь, и не мысли, что княжить легко, князь не только меч обнажает, князь о других думает, о государстве!

— По старшинству в Киеве Святополку место.

— А то как я укажу! — оборвал сына Владимир и замолк надолго.

Борис помнил, как в прошлый набег орда угнала большой полон. Тогда он с дружиной догнал печенегов, отбил невольников и преследовал недругов до самой Дикой степи. Что же, если отец решил выделить ему удел, на то воля великого князя. Да и пора, эвон, его братья давно уже самостоятельно княжат, в Киев дань шлют.

У самого леса изба, топится по-черному, дым через дыру в крыше валит. У мякинника смерд закладывал коня в дровни. Заметив санки великого князя, отвесил поклон. За княжескими санями увязался с лаем пес. Ездовой хлестнул его кнутом, и пес, взвизгнув, отскочил. Княжич поморщился.

— Чем он те мешал? — укорил Борис ездового.

Вспомнилось княжичу слышанное от учителя, пресвитера Варфоломея: и, сотворив мир, Господь создал все живое… Но отчего поднимает руку сильный на слабого? Где ответ тому?

Учитель, пресвитер Варфоломей, был терпелив к своим школярам, редко наказывал. Всего раз и высек Георгия, сына боярина Блуда, когда тот заснул на уроке. Визжал Георгий, ужом извивался, но поделом, розга нерадивому в науку.

С Георгием у Бориса дружба, в жаркие дни бегали на Днепр, в лесу слушали певчих птиц, искали ягоды.

Георгий — озорной, лет пять назад затащил его, Бориса, к бане, где девки мылись, а те укараулили да и высекли их крапивой. Борис с Георгием долго в днепровской воде жар остужали.

Вспомнив о том, княжич улыбнулся. В науку пошло, не глазей запретного.

Неожиданно великий князь промолвил, то ли свое вспомнил, то ли к Борису обращался:

— Мы с Анной единожды в Смоленск плавали… Берега в зелени, по утрам тишина, и только всплеск весел да какая рыба, играя, хвостом ударит, вскинется…

В последние месяцы отец часто вспоминал мать, и невдомек ему, шестнадцатилетнему княжичу, что это старость подобралась к великому князю. Спросил:

— Отец, мать никогда не просилась в Царьград, не хотела побывать там, где ее родина?

Владимир долго не отвечал, наконец сказал:

— Она грустила, и я старался отвлечь ее. Для нее я устраивал пиры, брал на охоту… Но однажды, когда она сильно затосковала, меня одолела жалость, и я обещал, что снаряжу корабли и она поплывет на родину в Константинополь на целый год. Но я опоздал, она не дождалась того дня… — Помолчал, будто собираясь с мыслями, снова. сказал: — С Анной явилось на Русь христианство и грамотность. Отныне кто упрекнет нас в варварстве? Мы построили палаты из камня и Десятинную церковь, настанет день, когда по красоте Киев сравнится с Царьградом, но для того великим должен сидеть не варвар…

— Как то понять, отец? — поднял брови Борис. — Разве князь русов, принявший христианство, варвар?

— Варварство, сыне, не верой определяется — действиями. — И добавил: — Не застучат в Киеве молотки строителей, не поднимутся золотые главы церквей, егда у великого князя киевского не достанет сил набросить узду на степняков, и они будут угонять русичей в неволю и торговать ими на рынках Кафы. Ох-хо, не доведи Бог видеть, как продают людей.

Борис с отцом согласен, вражда между удельными князьями печенегам на руку. Но когда наступит тот мир и согласие? Княжич понимает, сегодня братья опасаются великого князя, а что будет завтра?

Чем ближе к Киеву, тем деревни чаще, многолюдней. Это земли великого князя и смерды, живущие на них, платят ему дань в полюдье. По санному пути князь и его бояре объедут деревни, соберут дань и свезут в клети. Зерно и крупы, мясо и мед на питание князя и его дружины, а пушнину и холсты, воск и кожи по весне продадут гостям торговым, и повезут они те богатства к грекам и в земли германские…

Борис прошептал:

— Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой.

Это из псалома, читанного ему, княжичу, учителем и духовником Варфоломеем. Отчего же он прочно засел в его памяти?

Поглощенный своими мыслями, великий князь не услышал слов сына, а Борис подумал, одному Богу ведом конец земного бытия человека. И сам для себя княжич решил: Господи, во всем я зрю мудрость Твою и Тебе поклоняюсь…

Всматриваясь в даль, Владимир близоруко щурился. Там вдали, за поворотом Днепра, лес отступит, и откроется Киев на холмах во всем величии. Мать городов русских, его, великого князя Владимира, стараниями отстроился, разросся, стенами прочными огородился, башнями стрельчатыми устрашает. Зорко стерегут город дружинники князя. Льнут к Киеву Подол и пригороды ремесленные. Звонят колокола Десятинной церкви, золотом отливают обитые медными пластинами киевские ворота. А на Подоле у пристани торжище по субботним и воскресным дням, шумное многоголосье, куда съезжается люд не только из ближних и дальних мест, но и гости иноземные, чьи корабли бросают якоря в днепровские воды.

Киев! Случались годы, когда набегали печенеги силой немалой, жгли посад и Подол, их отбивали, преследовали, пока тех не укрывала Дикая степь. Слободы сызнова отстраивались, ремесленный люд ставил на торгу мастерские и лавки, и жизнь продолжалась.

Здесь, на торжище, стояли и его, Владимира, полки, когда он явился из Новгорода отнять великое княжение у брата Ярополка. То время Владимир рад был забыть, да не в его силах.

Оправдание себе Владимир ищет в последующих деяниях. Это при нем Киевская Русь крыльями своими коснулась горбов угорских и земель пруссов, великой державой именуют ее чужеземцы, богатством и могуществом славна…

Подумал о том великий князь, и вроде легче на душе стало. Но тут же другой голос нашептывает: а что с Русью Киевской станется после тебя, Владимир Святославович? И сердце сжалось недобро.

— Господи, — едва слышно обращается великий князь к Богу, — вразуми сыновей моих! Ужли допустишь, чтоб разорили они содеянное мной? Услышьте, дети, голос мой, смирите гордыню свою…

— Киев! — воскликнул Борис, едва за поворотом леса открылся на холмах стольный город. Ездовые хлестнули кнутами, и кони ускорили бег.

* * *

Санки проскочили под воротней аркой, не сбавляя хода, подкатили к высокому крыльцу. Ездовые осадили коней, и великий князь выбрался из саней, размял затекшие ноги. Окинув взглядом двор и постройки, Владимир поднялся в хоромы. Следом вошел и княжич. Скинув шубу и шапку, Борис отправился на поиски брата. Время далеко за полдень, и молодой князь отыскал Глеба в малой горенке, где пресвитер Варфоломей прежде вел с княжичем занятия.

Осторожно открыв дверь, Борис прислушался. Глеб сидел за длинным столом, обхватив голову ладонями, а Варфоломей рассказывал ему.

— Прошло много лет, целые столетия, — говорил пресвитер. — Множество людей появилось на земле, и пока они боялись Бога, служили Ему, Господь не гневался на них.