Иисус. Надежда постмодернистского мира - Том Райт

Идеи просветителей, помимо всего прочего, стали выражением протеста против системы, которая в прошлом сама носила революционный характер и потому была не в состоянии признать необходимость дальнейших преобразований. (To, в какой степени Просвещение может считаться светским вариантом Реформации, представляет собой увлекательную тему скорее для докторской диссертации какого–нибудь храбреца, нежели для такой книги, как эта. И все же нам не следует совсем упускать из вида эту возможность, если мы хотим понять собственные истоки и призвание.) Так, просветители в лице Германа Самуила Реймаруса (1694 — 1768) поставили под сомнение бессмысленный, на их взгляд, псевдо–христианский догмат о вечном сыне Божьем и установлении им деспотической системы под названием христианство». Реймарус бросил ей вызов во имя исторической справедливости — оружия, которым в свое время воспользовались реформаторы в борьбе против католицизма. «Вернитесь к истокам, — призывал он, — и вы убедитесь, что христианство основано на заблуждении. В конце концов, Иисус был лишь одним из длинной череды потерпевших поражение иудейских революционеров. Христианство, как мы его знаем, было создано первыми учениками».

Я уверен, что вопрос Реймаруса вполне закономерен. Он был необходим, чтобы выбить дух догматизма из европейского христианства и поставить перед ним новую задачу: глубже познать истинную личность и подвиг Иисуса. Без этого вопроса невозможно было противопоставить пресной догме реальную действительность и, заново постигая истину, бросить вызов потоку лживых утверждений о характере Иисуса, а значит, и Бога. Тот факт, что Реймарус дал исторически несостоятельный ответ на свой же вопрос, еще не отменяет правомерности самого вопроса; в Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?»

Поиски ответа на этот вопрос приобрели особое значение в ХХ веке, что очень ясно осознал Эрнст Кеземанн. Посмотрите, что происходит, — призывал он в своей знаменитой лекции 1953 года, — когда Церковь прекращает поиски Иисуса». Так было в годы между двумя мировыми войнами, когда образовавшийся вакуум породил представления, не имевшие ничего общего с реальной личностью Иисуса и оправдывавшие идеологию нацизма. Я бы даже решился предположить, что всякий раз, когда Церковь забывает о своем призвании стремится к более глубокому пониманию личности Иисуса, возникает немедленная опасность идолопоклонства и лжеучения. Отказ от поисков только потому, что вас не удовлетворяют уже имеющиеся заключения историков, едва ли решит проблему.

Однако постановка вопроса о личности Иисуса, выбранная просветителями, была совершенно неправильна, и это продолжает оказывать значительное влияние на современные исследования. Как известно, просветители настаивали на полном разделении истории и веры, фактов и нравственных ценностей, религии и политики, естественного и сверхъестественного. Результаты этого не замедлили сказаться на ходе истории двух последних столетий: до сих пор для миллионов людей во всем мире любое из вышеупомянутых понятий автоматически несет в себе отрицание другого. Итак, мы пришли к тому, что не в состоянии даже представить себе мир, где эти понятия связаны друг с другом в единое и неделимое целое. Кроме того, долгие споры между «либералами» и «консерваторами» по–прежнему ведутся в ложном ключе (история или вера, религия али политика и так далее), тогда как попытки вести настоящую борьбу за обновленное мировоззрение даже не предпринимаются. Однако существует и более серьезная проблема, чем по сути расщепленное мировоззрение просветителей, а именно создание ими эсхатологии, альтернативной христианской. Здесь требуется некоторые пояснения.

Дело в том, что христианство началось с присущей исключительно иудеям убежденности в том, что средоточием всей мировой истории в какой–то определенный момент времени должно было стать вполне определенное место на карте. Иудеи не сомневались, что это и точкой является их собственная страна и ее столица, и что неизвестный им пока момент времени наступит очень скоро. Живой Бог раз и навсегда поразит зло, и повсюду воцарятся мир и справедливость. Ранние христиане верили, что все это уже свершилось в Иисусе из Назарета и через него. Как мы увидим позже, они верили в это по тои причине, что, во–первых, в это верил сам Христос, и, во–вторых, потому что после распятия Бог доказал его правоту. В этом и заключалась суть ранней христианской эсхатологии: не в ожидании буквального конца вселенной, заключенной в пространственно–временные рамки, а в ощущении, что мировая история подошла или, вернее, уже достигла своей кульминации.

Как мы уже успели убедиться, реформаторы имели об этом достаточно четкое представление. Несомненно, пленение и изгнание Израиля в Вавилон в качестве метафоры преобладало в трактовке Церковной истории Мартином Лютером, который считал, что Церковь, подобно Израилю, на протяжении многих веков уже томилась в «вавилонском пленении. Однако средоточие всего внимания Лютера на личностью Иисуса не дало его учению превратиться в новую эсхатологию, лишенную своих ранних корней. Хотя он и считал, что именно в его время Господь творил нечто новое, все это неизменно сохраняло для него второстепенное значение, потому что воистину новый день наступил раз и навсегда в момент явления Иисуса. «Великое озарение» самого Лютера не затмило Свет Миру.

Этот следующий шаг, тем не менее, взяла на себя эпоха Просвещения. Прошлое находилось в плену непроглядной тьмы, но теперь, наконец, воссиял свет свободы. Мировая история достигла своей кульминации, и момент истинного обновления наступил не в Иерусалиме, а в Западной Европе и Америке, не в I, но в XVIII веке. (Да простят нам насмешливую улыбку в адрес последователей философии Просвещения, которые до сего дня не скрывают своего презрения к кажущейся им нелепой идее о том, что мировая история могла достичь кульминации в Иерусалиме две тысячи лет назад. В то же время сами они придерживаются едва ли не еще более нелепых взглядов.) Итак, до тех пор, пока вполне закономерный вопрос просветителей об историческом Иисусе обсуждался с помощью их собственной терминологии, всякие христологические изыскания неизбежно превращались во вражду между приверженцами натурализма и сторонниками сверхъестественного. При этом Иисус обретал черты либо ничем не примечательного крестьянина, жившего в первом веке нашей эры, либо представал в образе неправдоподобного сверхчеловека. Кроме того, и либералы, и консерваторы уже с трудом представляли себе возможность возвращения в мир ранней иудейской эсхатологии — единственный мир, в котором можно найти истинно исторического Иисуса. И туг уже он стал практически обречен на роль проповедника вечных истин, будь то либеральных или консервативных. Мысль о том, что именно появление Иисуса в истории стало ее поворотным пунктом, многим находящимся по обе стороны конфликта казалась в полном смысле слова невообразимой, Даже Альберт Швейцер, не побоявшийся вернуться к эсхатологическому аспекту познания Христа, глубоко заблуждался насчет него.

Однако Швейцер все же дал христианским мыслителям пищу для размышления почти на целое последующие столетие: мир, где Иисус жил и проповедовал о Царстве, был полон иудейских чаяний о том историческом моменте, когда Бог наконец совершит свое главное деяние. Именно это, по моему мнению, дало новый толчок к изучения) личности Иисуса, сделало его совершенно необходимым. Итак, в ответ на вопрос Реймаруса Швейцер заявил, что личность Иисуса неотделима от надежд и упований, которыми жили иудеи в первом веке нашей эры. Правильное восприятие этого ответа дает нам возможность убедиться в том, что, углубившись в изучение Иисуса, мы сможем гораздо лучше — лучше даже, чем это смогли реформаторы — понять, что означало для его современников особое и неповторимое деяние Бога, находящее отклик в сердце каждого верующего, становясь частью его собственной жизни.

Я убежден, что среди множества задач, которые Церковь призвана решать в наши дни, одной из наиболее важных остается поиск ответа на вопрос просветителей: «Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?» Более того, я уверен, что при ответе на этот вопрос все же можно избежать простого манипулирования понятиями, которыми оперировали просветители. Современное поколение христиан тоже способно к зрелости в своих размышлениях, в молитвах и во всех прочих составляющих духовной жизни. Эта зрелость достигается многими средствами, в частности, через поиск новых, творческих решений вопроса об историческом Иисусе.

Все вышесказанное побуждает меня углубиться в изучение общественного, исторического, культурного и политического контекста евангельского повествования об Иисусе. Ортодоксальным христианам не следует воспринимать это как угрозу, Действительно, современная традиция консервативного христианства, унаследованная как мной, так и многими из моих читателей, родилась в условиях модернистского и секулярного редукционизма. В таком окружении особое значение приобретало утверждение богодухновенности Писания, божественной природы Иисуса и тому подобного. Именно этим регулярно занимались верующие христиане на протяжении последних двух столетий. Однако наши более древние предшественники осознавали и существование других заблуждений, ведущих в обратном направлении: такого образа мыслей и поведения, которые представляли Иисуса в виде некоего мифического полубога, лишенного всего человеческого, Это героическое божество, решительно шагавшее по жизни, не предавалось мучительным размышлениям о призвании. Оно не ощущало себя частью этого мира и видело свою цель в том, чтобы помочь людям избежать царящего в нем зла и обрести вечный приют в иных приделах, Подобное мировоззрение стало благодатной почвой для появления гностицизма. Эта сложная система философских и религиозных убеждений провозглашает существование тайного знания (гнозиса), достижение которого должно помочь людям вернуть утраченное представление о самих себе и таким образом уйти от мира сего и обрести блаженство в совершенно иных сферах бытия.