Ночная воровка - Вера Копейко

Потом осторожно, с опаской, Надя обвела взглядом маленький уютный зал. Что еще пропало?

Не отрываясь, она обшарила глазами стенды, прошлась по витрине, в которой лежали миниатюрные копии арбалетов. Все на месте. Цел и старинный английский лук, который она выставила для того, чтобы люди сами смогли увидеть, чем отличаются привычный для глаза лук и непривычный арбалет. Сразу видно — у арбалета есть мощное ложе, которого нет у лука. Арбалет, в общем-то, похож на ружье с тетивой.

Когда она делала эту экспозицию, в ушах постоянно звучали советы Стасика:

— Когда выстраиваешь экспозицию, имей в виду: больше всего человек не любит чувствовать себя невеждой. Зритель не должен думать на выставке, он должен проглотить то, что ему показывают. А проглотить не думая можно только тогда, когда заведомо вкусно. А вкусно — это когда понятно, что ты ешь.

Постепенно осознавая, что больше ничего не пропало, Надя попробовала дышать ровнее. В ушах уже не было резкого звона, который обычно предвещает потерю сознания. Надя никогда не теряла сознания, но полагала, что фраза «Прозвенел звонок» подходит для ее нынешнего состояния.

Надя глубоко вдохнула, потом еще раз. Легкие наполнились воздухом, в голове прояснилось. Она втянула воздух полной грудью и вспомнила слова Стасика:

— Дыши глубже — и выкрутишься из любой ситуации!

У него это получалось. Всегда.

А у нее?

2

Найк вытянулся во весь рост на жестком матрасе и открыл глаза. Он смотрел в потолок, который казался бесконечным. Как хорошо! Он улыбнулся, вспоминая, что всего два дня назад тоже смотрел на эти покрытые лаком балки, но только сквозь темные густые волосы, которые закрывали его лицо. В щелочку между прядями он все же ухитрялся увидеть ее лицо. Она была хороша, гораздо лучше, чем все женщины, которых он знал. Как правильно он поступил, что решил — и давно, почти в детстве — непременно найти себе русскую жену. До сих пор, а ему исполнилось тридцать пять, он холост.

Надя ничего общего не имеет с его прежними привязанностями. У него была Нэнси с индейской кровью, которую он нашел в Скотт Вэлли, Хуанита Эспиноса с мексиканской кровью — ее он отыскал в университете Беркли, где учился экономике, и огромная черная дева Зозо Махласела из Южной Африки, потрясающая любовница, которую он увидел в Атланте, в офисе большой компании.

Но ни в одной из них он не нашел того, что в Наде, — чистой страсти, полной самоотдачи и не только физиологической, а иной, для определения которой он пока не мог подобрать слов.

Найк откинул одеяло и усмехнулся. Да, тело помнит ту ночь. И хочет повторения — это очевидно, слишком очевидно. Он закинул руки за голову.

Итак, скоро откроется выставка, и Надя может уйти из его жизни навсегда. Тело запротестовало, да так бурно требуя удовлетворения, что Найк застонал.

Как это — уйти из его жизни? Но ведь он в этой жизни остается. Что же мешает ей остаться в его жизни?

Он знает ее полмесяца, но кажется, что время крутится в ускоренном темпе, вдвое, а может, и втрое быстрее обычного, поэтому он вполне может сказать, что знает Надю Тавранчук… сорок пять дней! Более того, он хочет узнавать ее всю оставшуюся жизнь.

Найк спустил ноги с постели, и они сами собой скользнули в шлепанцы. В зеркале на стене он увидел себя, но не одного и не в той позе, в какой он сидел сейчас. Он увидел себя и Надю такими, какими они были на этой постели в ту ночь… Сперва робко, а потом с большой горячностью принимая его игру, Надя дала волю своей страсти. Когда она оказалась сверху и накрыла его волосами, он испытал невероятное чувство, оно посетило Найка впервые в жизни — ему захотелось, чтобы так было всегда… До сих пор он ни разу не пожелал обнять женщину настолько крепко, чтобы она осталась с ним до самого конца, до его последнего вздоха.

Прохладное поначалу тело Нади становилось все горячее, ему казалось, под руками у него нежная лайка — самой тонкой выделки, голубые жилки на круглых грудях довели его до экстаза, и он опасался, как бы желание не выплеснулось раньше времени. Но Найк умел владеть собой, он намеревался позволить Наде получить удовольствие такой силы, память о котором и стремление повторять это удовольствие навсегда привязали бы ее к нему.

Конечно, другие русские мужчины давали ей удовольствие. Но и он тоже русский. Разве не его предки уехали отсюда в конце прошлого века? И никто из его семьи в последующих поколениях не испортил русской крови. Стоит посмотреть на него, чтобы в этом убедиться — русые волосы, серо-зеленые глаза, белая кожа, косая сажень в плечах.

Матушка говорила ему, что все труднее сохранять чистоту крови, и дело не в том, что мужчин Гатальски влекут женщины других национальностей, просто слишком надолго русские отгородились от мира железным занавесом, а те, кто вырывался из-за него, в их старообрядческих кругах не считались «корневыми», как они говорили, русскими. Между прочим, сестре Найка пришлось отправиться учиться в Канаду и там найти Уэйна, его предки вышли откуда-то из Сибири. Здесь его звали бы просто Иван.

Найк набросил на плечи темно-синий махровый халат и прошел в душ. Он построил этот дом сразу, как приехал сюда и арендовал землю под Тулой. Давным-давно, еще мальчиком, он слушал рассказы бабушки, которая рисовала на листе бумаги «верже» генеалогическое древо семьи и карту владений.

— Тула была и в прошлом веке городом великим, там располагался оружейный завод, который стал знаменитым еще при Петре Великом. А земли вокруг города считались завидными и дорогими. Вот сюда, сюда смотри, Коленька.

Она всегда звала его по-русски, хотя все вокруг только так — Найк. Мир бабушки был совсем другим, и Найк окунался в него, как будто утыкался носом в большую бабушкину грудь. От нее всегда пахло травами — мятой, чабрецом, тмином. Другой жизнью, простором полей. Найк поклялся себе, что он ступит на землю, которая некогда была их родовой землей.

— Там могилы наших предков, но я думаю, они все сровнялись с землей, а на их месте цветут васильки и ромашки. — Улыбку бабушки можно было назвать прощающей.

— Да простит всех Господь, — словно подтверждая его мысль, тихо говорила она.

Когда появилась возможность поехать в Россию в начале девяностых, Найк Гатальски не медлил. Он явился в Москву с картой в кармане, с листком, на котором ветвилось древо семьи.

Окрестности Тулы покорили его, бабушка не ошиблась — он ощутил себя дома, не ошиблась она и в том, что повсюду качали головками ромашки и васильки. Земля оказалась свободна. Найк Гатальски арендовал ее, все 25 гектаров, на сорок девять лет. Задумывая свой план в Америке, он догадывался, что это сделать непросто, но никогда не предполагал, что так трудно и дорого. Впрочем, Найк давно и хорошо усвоил: если что-то хочешь — плати. Главная задача — чтобы было чем платить. Отец научил его успешно решать и эту задачу — семейство Гатальски издавна вкладывало деньги в табачные фирмы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});