Беби из Голливуда - Сан-Антонио

Глава 2

В тот же вечер, чуть позже, верный обещанию, я решаю завернуть к моему другу Берюрье. Фелиция остается в компании господина Клода Обморже, вдохновенно вещающего моей маман о нравах крупнокопытных, населяющих экваториальные леса…

Собственно, несчастье моего друга не ново и не удивляет меня. Жизнь битком набита мужиками, готовыми хныкать вам в галстук, поскольку их партнерши обнаружили других, способных в постели наибольшее. Так и подмывает им сказать, чтобы они пораскинули мозгами и сделали выводы, но мозг и сердце подчас вступают в страшную драку, лишь только завидя друг друга.

Подумав немного над проблемой, я пришел к заключению, что мамаша Берю играет в Джульетту с каким-нибудь Ромео неподалеку. Эта породистая свиноматка поставила такую задачку, что и профессору Оппенгеймеру не решить. И вот ведь что любопытно: речь идет о горе мяса, способной вывернуть наизнанку желудок трупоядных. Ее усы топорщатся, как у заправского кучера, — она могла бы получить золотую медаль на выставке кактусов. Нос настолько красный, что водители, едва завидев его, тормозят вмертвую. От нее пахнет так, что слезятся глаза. Мадам похожа на огромный кусок сала, причем потеющий. У нее руки как ляжки, а ляжки как бочки — и вот, пожалуйста, от клиентов нет отбоя. Спрос, как на гвозди во время строительной лихорадки.

Что вы об этом думаете, господа? Не правда ли, в этом есть что-то утешительное? В конце концов, было бы очень несправедливо, если бы успехом пользовались только Брижит Бардо, Мэрилин Монро и им подобные!

Толстяк живет в облупившейся многоэтажке, где весь первый этаж занимает кафе. О гармония случайностей! Перед тем как ринуться вверх по ступенькам до третьего этажа, я решаю бросить взгляд внутрь пивной. И кого же я вижу со стаканом в руке, с улыбкой во весь рот и залитым глазом? Ясно — Берю, парикмахера и их красотку мадам Ноги Вверх… Бегемотиха благополучно возвратилась на родную базу!

Пытаясь сдержать подступающую ярость, я вступаю на территорию. Увидев меня, Берюрье быстро опустошает стакан и устремляется ко мне, как устремляются полицейские к машине, припарковавшейся вторым рядом.

— Ах! Мой Сан-Антонио! — пьяно вопит Толстяк. — Ох! Сан-Антонио! Какая… ик… авантюра!

Все больше закипая при виде этой счастливой тройки, я решительно прерываю его радостные восклицания:

— Без фамильярностей с начальством, инспектор Берюрье. Прошу вас!

Он останавливается, будто нарвался на столб.

Я отодвигаю его в сторону авторитарным жестом и вплотную подхожу к Красной Шапочке.

— Итак, дорогая мадам, — грозно нависаю я над ней, — во что играем? В салочки или в прятки?

Мадам Берю не тот тип женщины, которую легко сдвинуть с места, даже с помощью лебедки. Она упирает свои десять сосисок в то, что в принципе должно быть бедрами, и заявляет:

— Эй, комиссар, не следует разговаривать с дамами в таком тоне! После всего того, что со мной произошло, я не позволю!

Альфред, специалист по взбиванию мыльной пены, тут же начинает пыжиться и раздувать щеки. Под защитой ста двадцати килограммов своей любовницы он позволяет желчи вылиться наружу. Он шипит, ругается, иронизирует, инсинуирует. Он бросает обвинения мне прямо в лицо. Флики, дескать, только и могут, что размахивать руками да терроризировать честных граждан, а против настоящих бандитов у них кишка тонка. Он брызжет слюной как из пульверизатора, полицейские, мол, всего лишь банда ленивых и тупых трусов… Хозяин бистро потешается, как на международном форуме горбунов.

Толстяк стремится погасить скандал, испуская пацифистские «тсс-тсс» вроде станций-глушилок, борющихся за демократию на самых коротких волнах. А ваш любимый друг Сан-Антонио в этот момент спрашивает себя, сделать из мастера перманента отбивную котлету или фарш?

Я хватаю его за галстук и резко затягиваю петлю, чтобы хоть немного придушить его фонтан. Затем тоном, не терпящим возражений, сообщаю:

— Цирюльник, закрой пасть, или от тебя даже мыльной пены не останется!

Он моментально слушается, захлопывает рот и выпучивает глаза, будто на рекламе магазина «Оптика». Морда наливается зеленой краской под цвет его лосьонов и одеколонов.

— Теперь рассказывайте! — поворачиваюсь я к Берте.

Толстуха, если бы могла меня одолеть, точно кинулась бы в драку. Однако неожиданно смягчается.

— Нехорошо быть букой, — кокетничает она, — тем более что господин Альфред прав: вы (она тычет пальцем в сторону своего супруга и меня), полицейские, сильны на болтовню, а как доходит до дела… Значит, хотите узнать, что со мной произошло?

— Я добиваюсь этого уже битых четверть часа, дорогая мадам!

Дорогая мадам проводит пальцем по щетке своих усов, поправляет юбку, затем отправляет назад в лифчик (да что я говорю? Скорее — лифт!) готовую выпасть левую грудь и начинает повествование, облизывая толстые губы, чтобы придать скольжение застревающим на выходе слогам.

— В понедельник после обеда я пошла по магазинам на Елисейских полях, в частности, была в «Коро»…

— Точно, так оно и было! — спешит засвидетельствовать показания своего вновь обретенного сокровища Берю. — Я потом проверил. Продавщица на втором этаже, классная блондинка…

— Заткнись, кретин! — обрывает его Берта.

Берю моментально выполняет эту любезную просьбу. Царица-пушка продолжает повествование:

— Я вышла из магазина тканей, и на тротуаре ко мне подошел мужчина. Весь из себя, но по-французски ни в зуб ногой, и попросил меня пройти к его машине…

— Как же вы поняли, если он не говорит по-французски?

Она поднимает правую грудь, водит ею из стороны в сторону, ориентируя внутри бюстгальтера, затем отпускает, при этом раздается звук упавшего с высоты шести тысяч метров мешка муки, как это делают для спасения отрезанных от цивилизации людей.

— Вы, наверное, забыли, комиссар, что существует международный язык общения — язык жестов. Месье просто показал мне рукой на свою машину, стоящую у тротуара напротив магазина. Машина шикарная, американская, голубая с желтым, красные полоски, а сиденья зеленые… За рулем сидел еще один…

— И вы последовали за незнакомым человеком? — спрашиваю я небрежно, глядя на мадам ничего не выражающими глазами.

Она удивленно хлопает ресницами.

— А в чем дело, мой дорогой? Это был очень представительный мужчина, веселый. Я хоть и не понимала до конца смысл его слов, но во всяком случае не сомневалась, что речь идет о вполне пристойном приглашении… Прогулка в лесу, например…

Вот это крепко! Ну и потаскуха ваша мамаша Берю! Готова прыгнуть на любого, только пальцем помани! Я смотрю на пользующуюся спросом слониху и не знаю, что сказать, как говорит один мой знакомый лингвист.

— А дальше? — выдавливаю я из себя.

Самое противное, старая корова старается выразиться поизысканнее. Она, видно, считает, что у нее берут интервью перед телекамерами, а вокруг толпятся корреспонденты.

— Тогда я сажусь в эту замечательную машину, — продолжает она смаковать воспоминания, машинально расстегивая крючок на корсете. — Мужчина, пригласивший меня, садится рядом, и машина трогается. Мы едем по Елисейским полям, затем через Гранд-Арме к Дефансу…

Как великая актриса перед главной ударной тирадой, она умолкает, потупив взгляд, и делает паузу, как бы подчеркивая всю глубину драматизма, скрытого в ее повествовании. Она, видно, воображает, что я ее сейчас ущипну или поведу себя еще более галантно, но я делаю морду кирпичом. Между нами (и аэропортом Орли) говоря, я не верю ни единому слову из того, что мне парит эта усатая сирена.

Я абсолютно убежден, что у Берты было любовное приключение с каким-то типом, решившим устроить себе день здоровья подобным образом. А потом она придумала историю в стиле Ника Картера и заливает тут своим постоянным, но надоевшим партнерам.

Ну да ладно, пусть выговорится. Посмотрим, куда заведут ее неуемные фантазии.

— Мы проезжаем Дефанс, — говорит она, — сворачиваем на Коломб!

Давай, давай, ври дальше, толстуха! Интересно, куда ты приедешь! Самое любопытное, что оба недоразвитых кретина, Берю и Альфред, глотают эту развешанную на их ушах лапшу, будто рахат-лукум. Ну и балбесы!

— Потом мы приезжаем в Мезон-Лафит… Здесь они сворачивают с шоссе и едут в лес…

Я решаю перебить ее географические воспоминания:

— Они с вами разговаривали?

— Нет. Я спрашивала, куда они меня везут… Но каждый раз парень, пригласивший меня прокатиться, только вежливо смеялся…

— Хорошо. Дальше?

— Потом машина останавливается на дорожке посреди леса. Вокруг ни души. И тихо-тихо… Солнце светит…

Она себя видит маркизой де Севиньи, ни больше ни меньше, наша толстозадая Берта! Ей мерещится солнце, поблескивающее в листве, подернутой желтизной осени. Сейчас начнется что-нибудь о прощальном крике птиц, собирающихся к отлету на столетних дубах, потом почудится жалобный скрип ржавых флюгеров!