Разговор с родителями - Винникотт Дональд Вудс

[1957]

К мачехам и отчимам

Злая Мачеха

Иногда высказывают предположение, что, если бы не сказки, таких представлений, как «злая мачеха», вообще не существовало бы. Сам я убежден, что это не так, и гораздо вернее будет сказать, что никакие сказки (и, коли на то пошло, никакие «страшные истории») не могли бы обладать всеобщей притягательностью, если бы не касались чего-то, что свойственно любому индивидууму — взрослому или ребенку. Сказка стремится ухватиться за что-то, что правдиво, страшно и неприемлемо. Именно, все сразу: правдиво, страшно и неприемлемо. Маленькие «неприемлемые кусочки» человеческой природы кристаллизуются в общепринятый миф. Нас сейчас занимает вопрос: что именно кристаллизовалось в мифе о злой мачехе? Во всяком случае, ясно, что это должно иметь отношение к ненависти и страху, равно как и к любви.

Каждый индивид сталкивается с большими затруднениями в попытках собрать внутренне присущую человеку агрессивность и соединить ее с любовью. Эту трудность, до некоторой степени, преодолевают в раннем младенчестве — тем, что мир в это время ощущается в своих крайностях — дружественный и враждебный, хороший и плохой, черный и белый. Плохое вызывает страх и ненависть, хорошее целиком принимается. Постепенно дети вырастают из этого способа восприятия и достигают той стадии развития, на которой они способны принять то, что разрушительные идеи сосуществуют у них с побуждениями любить. Они приобретают чувство вины, но обнаруживают, что способны и к добрым поступкам. Если мать проявит терпение, то наступит момент для спонтанного и искреннего выражения любви. Но от типичного для младенца облегчения, получаемого через черно-белое понимание мира, даже зрелые люди не могут вполне отказаться. У детей, в особенности маленьких, мы легко допускаем некоторое упорство в этом младенческом пережитке и знаем, как легко можно вызвать его проявление, читая или рассказывая им сказку, изображающую крайности добра и зла.

Обычно настоящая мама и мачеха соединяются в воображении с этими полярностями, особенно из-за еще одного обстоятельства, о котором я хочу рассказать. Оно состоит в том, что существует множество причин, по которым дети могут ненавидеть своих матерей. Мысль о ненависти к матери для каждого очень тяжела, и некоторым слушателям не понравится, что мы употребили слова «мать» и «ненависть» в одном предложении. Однако тут ничего не поделаешь; матери, если они серьезно относятся к своей роли, являются представителями жесткого, требовательного внешнего мира, и именно они постепенно знакомят с реальностью, которая так часто оказывается враждебной желаниям. На маму сердятся, и всегда где-то имеется ненависть, даже когда нет абсолютно никаких сомнений в любви, переходящей в обожание. Если же реально есть две матери — настоящая, которая умерла, и мачеха — разве не понятно, как просто ребенок достигает освобождения от конфликта, сделав одну идеальной, а другую — ужасной? И не только ребенок: сказанное почти так же верно и в отношении ожиданий «общественного мнения».

В довершение ко всему, со временем ребенок начинает понимать или подозревать, что в самом раннем возрасте именно материнская забота обеспечила главные условия, которые дали ему возможность начать быть, начать существовать как личность, с личными правами, личными устремлениями и личным способом жить. Другими словами, вначале была абсолютная зависимость, и поскольку ребенок становится способным осознавать это, развивается и страх перед первобытной матерью, обладающей магической властью над добром и злом. Как трудно для каждого из нас сознавать, что эта всемогущая первобытная сила — наша собственная мама — та, кого мы знаем как достойное любви, но ни в коем случае не совершенное или совершенно надежное человеческое существо. Ведь могло случиться все что угодно. А позже, если речь идет о девочке, та же самая мать, изначально всемогущая, которая доводила до бешенства своей непреклонностью и которую обожали все это время, встает между дочерью и отцом. И здесь особенно мать и мачеха оказываются в совершенно неравных условиях; мать надеется, а мачеха — боится, что девочка завоюет любовь отца. Разве сказанного не достаточно, чтобы увидеть, что мы не вправе ожидать, что дети вдруг перерастут свою тенденцию расщеплять мир вообще, и двух своих матерей — в частности, на хорошее и плохое? И что нас не должно удивлять, если у взрослых сохраняются остатки этого детского мировосприятия?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мы можем прибегать к логике, мы можем снова и снова говорить себе, что дело не в том, черные люди или белые, а в том, способны ли они, как человеческие существа, к тому, чтобы любить и быть любимыми. Но куда мы денем наши сны и кто захочет отказаться от фантазий? В фантазии нам нет нужды все время быть взрослыми, как это нужно для того, чтобы ездить на работу или ходить по магазинам. В фантазии младенческое, детское и юношеское перекрещиваются со взрослым. Но мы замечаем издержки фантазии, когда нам случается подпасть под ту или другую черную категорию мировых мифов. Я сам, быть может, только что перешел в одну из них, когда стал говорить о ненависти и страхе, которые, как я думаю, должны присоединяться к любви в целостно переживаемых взаимоотношениях матери и ребенка. Вы можете подумать, что я спятил.

Ценность истории неудачника

При изучении любого вопроса, касающегося человеческих отношений, мы можем или держаться у поверхности, или спуститься глубже. Оставаясь на поверхности, мы избежали бы массы неприятного, но пропустили бы и ценности, лежащие в глубине. Некоторые письма, полученные после недавней передачи, безусловно, выходят за пределы поверхностного. Например, указывалось на то, что с ребенком, потерявшим родителя, нельзя вести себя так, как будто бы ничего не случилось; и часто мачехе или отчиму лучше называться как-то так, чтобы ребенок сохранил имя Мама или Папа за умершим родителем. Образ утерянного родителя может продолжать жить, и отношения, делающие это возможным, могут оказать ребенку огромную помощь. Отмечалось также, что у ребенка, оказавшегося в новой семье, могут быть и психические нарушения. И в описанном случае нелюбимого пасынка этот мальчик, прежде чем попал к мачехе, жил некоторое время у бабушки, так что он дважды пережил утрату и в результате лишился и привязанности, и веры в человеческие отношения. Если ребенок чувствует такого рода безнадежность, он не может отважиться на новую связь и защищает себя от сильных чувств и новых привязанностей.

Знаете ли вы, что множество мам не любят своих собственных детей к моменту, когда родили их? Они чувствуют себя ужасно, в точности как мачехи. Они пытаются притворяться, что любят, но при этом просто не могут любить. Насколько им будет легче, если они заранее услышат, что любовь — это нечто, что может прийти само, но не может быть включено по желанию. Обычно мать обретает любовь, начинает любить ребенка во время беременности, но это — вопрос конкретного опыта, а не общепринятых представлений. Иногда и отцы сталкиваются с той же самой проблемой. Может быть, это принимается легче, и отцам меньше нужно притворяться, так что их любовь может прийти естественно и в свое время. Не говоря уже о нелюбви, матери не так уж редко ненавидят своих младенцев. Я говорю об обыкновенных женщинах, которые, на самом деле, неплохо справляются с такой ситуацией и позаботились о том, чтобы кто-то заменял их и делал это хорошо. Я знал многих, кто жил в страхе, как бы вдруг не оказалось, что они покалечили свое собственное дитя. Они не могли говорить о своих трудностях, так как казалось невероятным, что их могут в этом понять. В природе человека так много глубоко скрытого, и лично я бы предпочел быть ребенком матери, которой присущи все внутренние конфликты человеческого бытия, и не хотел бы, чтобы меня нянчила женщина, для которой все легко и просто, которая знает все ответы и чужда сомнениям.