Иллюзия жизни - Михаил Черненок

– А кто этот муж? – вставил вопрос Лимакин. – Не владелец сгоревшей «Тойоты» Георгий Васильевич Царьков?

– Чего не ведаю, о том умолчу.

– Почему развелись, тоже не знаешь?

– Я свататься к пациентке не собирался и в ее семейные нюансы не вникал. Сама София Михайловна на эту тему передо мной не исповедовалась. Правда, однажды, когда бывший супруг приволок ей огромный пакет с продуктами, которых на неделю хватило всей палате, смущенно сказала, что он – участник афганских событий советского периода. Был контужен, и в последнее время у него «что-то с головой».

– Видел его?

– Мельком. Стройный кудрявый блондин, чем-то смахивающий на Сергея Есенина.

В разговор вмешался Голубев:

– По словам кладбищенского сторожа, «непризнанный гений», поминавший погибшего в Афгане дружка, тоже был блондином, со «светлой, будто льняной, шевелюрой».

– Он не Царьковым назвался, а Разиным или Дразиным, – возразил Лимакин.

– Может, это его псевдоним.

– Под псевдонимом обычно прячутся халтурщики. Разин же считал себя гением.

– Да он из чувства юмора мог ляпнуть насчет гениальности. Постараюсь этот вопрос завтра выяснить.

– Обязательно выясни.

– Еще, Слава, надо срочно отыскать красный «Запорожец» с двумя белыми полосками на заднем стекле, – сказал Бирюков. Возможно, его водитель окажется более осведомленным свидетелем, чем кладбищенский сторож.

– На прошлой неделе этот «полосатик» минут двадцать мне глаза мозолил, – флегматично изрек Медников.

– Где?! – враз спросили Лимакин с Голубевым.

– В автомобильной очереди у железнодорожного переезда. Поехал на бензоколонку заправить свой «жигуль» и следом за красным «Запорожцем» попал в затор. Пока ждал прохода товарняков в оба направления, любовался красивыми размашистыми надписями на продолговатых полосах ватмана, наклеенных на заднее стекло изнутри салона. На верхней полосе написано: «Удачи тебе, браток!», на нижней: «Вырасту – стану джипом».

Голубев оживился:

– Госномер «Запорожца» не усёк?

– Насчет номера, каюсь, сплоховал. Игривые надписи наизусть учил.

– За рулем кто сидел?

– Худощавый молодой паренек в джинсовой куртке и с аккуратно подстриженным затылком. Лицо, разумеется, сквозь затылок не разглядел.

– Волосы какие?

– Русые.

– Судя по надписям, с юмором парень.

– Похоже, что не зануда.

– Заключение медэкспертизы когда сделаешь? – спросил Бирюков.

– Завтра к полудню.

– Насколько, по-твоему, возможно опознание потерпевшего?

– Опознать его можно будет только с помощью компьютерного совмещения или по ДНК.

– Ох, это долгая песня, – вздохнул Голубев.

Судмедэксперт усмехнулся:

– Быстро, сыщик, только кошки плодятся, да и те слепые родятся.

– Может, Боря, тебе что-нибудь известно об импортном джипе, который проехал от сгоревшей «Тойоты» к щебеночной дороге? – не унимался Голубев. – Будь другом, скажи.

– Скажу. Ныне этих джипов развелось больше, чем налоговых инспекторов. – Медников посмотрел на часы. – Пора, дружки, расходиться, не то вместо позднего ужина придется рано завтракать.

– Пойдемте по домам, – поднимаясь из-за стола, сказал Бирюков. – Утро вечера мудренее.

Глава III

На следующий день спозаранку Голубев стал звонить Царьковым. Несмотря на настойчивые продолжительные зуммеры, ни один из телефонов не ответил. Когда терпение иссякло, Слава направился в паспортный стол. К его удивлению, жителей с фамилией Разин или Дразин в райцентре не оказалось. Ругнув в душе кладбищенского сторожа, который, по всей вероятности, из-за глухоты спутал фамилию «непризнанного гения», Голубев на всякий случай уточнил адреса Царьковых и решил сходить вначале к владельцу сгоревшей «Тойоты» на улицу Кедровую. После, если того не окажется дома, наведаться к его однофамилице Софии Михайловне, проживающей по улице Гражданской. Чтобы согласовать свои действия со следователем, позвонил Лимакину. Следователь одобрил намеченный план и посоветовал прихватить с собой связку ключей, обнаруженных на месте происшествия. Вдруг, мол, окажется, что «Тойота» в угоне, а какой-либо из ключиков подойдет к гаражному замку Царькова.

Кедровая оказалась тихой полусонной улочкой, застроенной, как по линейке, небогатыми бревенчатыми домами. Вопреки названию на ней не было ни одного кедра. Вместо разлапистых сибирских великанов в некоторых палисадниках зеленели подрастающие елочки да сосенки. В придорожной мураве, выклевывая козявок, копошились суетливые воробьи. Тут же в поисках дармового питания лениво вышагивали голенастые бройлерные куры.

Пройдя добрую половину улицы, Слава остановился у приземистого старого пятистенника с выкрашенной ярко-красным суриком жестяной крышей. На низком, в две ступеньки, крыльце, свернувшись калачиком, дремал пушистый рыжий кот, а на входной двери домика висел большой амбарный замок. Такой же замчище «украшал» створчатые двери покрывшегося ржавчиной металлического гаража. Даже без примерки было ясно, что ни один из найденных возле сгоревшей «Тойоты» ключей к таким запорам явно не подходит. Сонную тишину улицы внезапно нарушил строгий голос:

– Молодой человек, тебе что надо?…

Голубев оглянулся. В ограде противоположной усадьбы, облокотившись на решетчатую калитку, стояла дородная пожилая женщина в длинном неопределенного цвета халате и сурово смотрела на него.

– Хотел поговорить с хозяином, да Георгия Васильевича вроде нет дома, – ответил Слава.

– Ну и нечего к его хозяйству приглядываться, – по-прежнему строго заговорила женщина. – Там уже все украдено. На прошлой неделе ночью разбойники уволокли последнюю алюменивую флягу, в какой Гоша воду от колонки возил.

Слава подошел к женщине. Улыбнувшись, сказал:

– Я из милиции.

– Почему не в милиционерской форме? – недоверчиво спросила женщина.

Пришлось показать служебное удостоверение. Лишь после внимательного изучения развернутых корочек женщина подобрела. Голос ее стал мягче:

– Извините, молодой человек. Облюбовали воры нашу улицу. Что ни ночь, то у кого-нибудь да что-нибудь утащат. Особо алюмений воруют. Лично у меня, к слову сказать, из баньки ковшичек сперли и даже проволочные закрутки, какими поврежденные штакетины были укреплены, открутили. Пришлось гвоздями забор чинить.

– Автомашины не угоняют? – закинул удочку Слава.

– Пока Господь миловал. Да у нас тут всего-то две машины на пятьдесят дворов. У Гоши Царькова – дорогая, японская. А у его соседа, старика Андрияна Пахомова, так себе… собранный из утиля «москвичонок».

– Когда Царьков бывает дома?

– Постоянно домоседничает.

– Но сегодня нет. И телефон его со вчерашнего вечера не отвечает.

Женщина пожала плечами:

– Позапрошлой ночью я почти не спала. Раз по разу вскакивала. Мерещилось, будто воры во дворе шарятся. Все окошки проглядела. У Гоши до утра свет горел. Наверно, стихи сочинял. Он постоянно по ночам сочиняет. Вчера его видела. Часа за два до грозы на своей черной японке куда-то поехал. Возвратился или нет из той поездки, не знаю.

– Где он работает?

– Нигде. Военную пенсию получает по ранению. После десятилетки не сумел поступить в институт и загремел в армию. Попал в такую часть, которую из Сибири отправили воевать в проклятый Афганистан. Там он перед концом службы получил сильную контузию. Рассказывал, будто взрывом бомбы так припечатало к каменной скале, что голова чудом не разлетелась вдребезги. Больше года от него не было никаких вестей. Нина Сергеевна – мать Гоши, царство ей небесное, куда только не писала! И в воинскую часть, и в министерство обороны – отовсюду молчок. Совсем отчаявшись, она заказала сорокоуст во всех российских монастырях, какие тогда существовали. Отправила им денежные переводы: кому – рубль, кому – два, кому – пятерку. То ли монашеские молитвы помогли, то ли военные хирурги постарались. Гоша выжил и вернулся домой хотя и с инвалидностью, но вполне нормальным парнем. Оказывается, чтобы укрепить порушенный затылок, ему зашили в голову пластинку из очень прочного металла.

– На умственных способностях это не отразилось? – спросил Голубев.

– Нисколько! Знаю его с пеленок. Каким разговорчивым шустряком был, таким и остался. В первый же год после демобилизации поступил в железнодорожный институт, но быстро бросил учебу.

– Почему?

– Говорил, разочаровался в выбранной специальности. Дескать, от природы имеет талант сочинять стихи. Не хочу опровергать такое заявление, но, по моим мыслям, причина кроется в другом.

– В чем именно?

– Когда Гоша ушел из института, бушевал самый разгар перестроечной заварухи. Прихватизировали кто что может. Спекуляцию узаконили. Книжки какие попало разрешили печатать за свой счет. Вот Гоша и клюнул на эту приманку. Сначала торговлей занимался. Потом, как блины, стал стряпать стишки. Считай, всю избу и сараюшку до потолка завалил книжками. И все не унимается. Как одержимый, дни и ночи напролет строчит, строчит. Из-за этого и жена от него ушла.