Мистер Ивнинг - Парди Джеймс

— Вам не придется разговаривать, — миссис Оуэнс отвергла эту мысль с некоторым отвращением, — и не придется слушать. Если хотите, можете храпеть в своем кресле. Но если вы будете приходить, скажем, раз в неделю, для начала этого более чем достаточно. Вы могли бы считать этот дом неким залом ожидания — ожидания того дня, который обязательно наступит для всех, и в первую очередь — для нас… Вы будете ожидать, например, в четверг, а мы выделим вам эту комнату и еду, которой вы вправе пренебречь: вам нужно просто коротать время. Я могла бы показывать вам, — она мельком взглянула на чашку, — ту или иную вещицу, разумеется, всего пару штук за посещение, и это бы скрасило ваше ожидание, — она усмехнулась. — Но, безусловно, я еще долго не покажу вам того, что хранится вон там, — она кивком указала на верхние этажи. — Наконец, если вы продолжите свои визиты, могу вас заверить, что ваше ожидание окупится, как сейчас принято выражаться. Не стану вдаваться в дальнейшие подробности.

Внезапно она завершила объяснение и взмахом руки показала, что он может встать и удалиться.

Таким образом, четверг, отведенный миссис Оуэнс для посещений мистера Ивнинга, грозно маячил перед обоими роковой и даже зловещей датой в календаре: на самом деле, хозяйку реликвий и их осмотрщика переполняли дурные предчувствия. Нелюбовь мистера Ивнинга к обществу и развлечениям боролась с его страстью к осмотрам. В то же время миссис Оуэнс, находясь под надзором опечаленной, измученной Перл, ощущала, что часы и дни стремительно приближают ее к свиданию, и она уже сама не понимала, как могла когда-то договориться и мечтать о нем. В ее жизни еще ни разу не было такой тревожной недели, и она даже ссадила кожу на белых пальцах, обычно неподвижно лежавших на атласных подушках, яростно сдергивая и снова нанизывая кольца.

Наконец наступил четверг, и в полдевятого вечера миссис Оуэнс сидела с бокалом вина (единственная роскошь, которую она себе позволяла), едва пригубливая по чайной ложке. Часы пробили полдесятого, затем десять, но мистера Ивнинга все не было. Ее губы, едва тронутые оригинальной помадой, скривились в горькой усмешке смирения. Миссис Оуэнс встала, решительно прошагала к шкафчику из черного дерева и достала оттуда флакончик с нюхательной солью, к которому не прикасалась уже много месяцев. Открыв его, она обнаружила, что запах почти выветрился, но она взяла флакончик с собой и, вернувшись в кресло, время от времени вдыхала разреженные пары.

Она уже оставила всякую надежду, безжалостно постучав несколько раз по шелку и мохеру своего кресла, как вдруг, примерно в четверть двенадцатого, случилось чудо: в тяжелом черном деревенском пальто перед нею предстал мистер Ивнинг, введенный на редкость оживленным Джайлзом. Миссис Оуэнс, не столько оскорбленная его опозданием, сколько не верящая своим глазам, еле заметно кивнула. Отказавшись от ужина, она раскрыла большую книгу с золотым обрезом и гравюрами Флаксмана[2], принялась увлеченно их рассматривать, а сидевшая за собственным столиком в дальней части комнаты Перл поужинала нежными ломтиками рыбы, вымоченной в соусе, окуная в него булочку.

Игнорируемый обеими дамами мистер Ивнинг сел. Судя по внешнему виду, спиртного он не пил, но его щеки раскраснелись, словно свекла, от мороза, и выглядел он, как с беспокойством отметила миссис Оуэнс, привлекательнее и моложе, чем в первый раз.

— Терпеть не могу снег, — миссис Оуэнс рассматривала отвороты его брюк, засыпанные хлопьями. — Но если ехать куда-то на юг, — было неясно, к кому она обращается, — потребуются слишком долгие приготовления, и все это лишь для того, чтобы избежать зимней сырости… Конечно, раньше я чувствовала себя в дороге, как дома, — продолжала она, положив руки на тяжелый нож для бумаги с пожелтевшей рукояткой из слоновой кости и непривычно широким лезвием. — В прежние времена тебя удобно усаживали, а не запускали в воздух, как электронную частицу. Ты носила одежду, появлялась на обедах, которые служили только поводом, беседовала, слушала или просто сидела, отвернувшись. Когда ты вставала, за тобой ухаживали, тебя, если хотите, оберегали, и в пути ты чувствовала себя даже комфортнее, чем дома или в месте назначения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Миссис Оуэнс умолкла, оскорбленная зевком мистера Ивнинга. Охваченная дрожью и немотой миссис Оуэнс сдержалась, лишь вспомнив о соглашении.

Появился дворецкий в зеленых защитных очках и после едва заметного кивка миссис Оуэнс приподнял крошечный столик с инкрустированной золотом мраморной столешницей, вслед за чем поставил его на удобном расстоянии от мистера Ивнинга. Позже другой слуга принес из кухни что-то дымящееся в серебряных сосудах.

— В отличие от нынешней вороньей стаи, — голос миссис Оуэнс словно воспарил над рампой, — я помню все свои путешествия, — она с привередливой поспешностью листала Флаксмана. — В моем случае это весь земной шар, когда он был еще труднодоступным и о нем редко писали или высказывались какие-нибудь купцы да переписчики. — Миссис Оуэнс на минутку умолкла, возможно, вспомнив о своем возрасте и дальних краях. — Я не пропустила ни одной страны, включая те, что не рекомендуются или не вносятся в буклеты гидами и гостиничными экономами. Теперь нет смысла уезжать и даже выходить через парадную дверь — ведь любая точка на карте уже стерта в порошок чьей-нибудь грузной ножищей. Когда все кругом en route[3], лучше оставаться дома!.. Перл, дорогая, смотри в тарелку!

Доев рыбу, Перл с близорукой неуверенностью коснулась блестящим ножом льняной скатерти.

— Ради всего святого, надень очки, дорогое дитя, а не то проткнешь себя!

Мистер Ивнинг закрыл глаза. Ему хотелось произвести впечатление человека, не прикасающегося в чужом доме к еде. Впрочем, фарфор на его столике был сногсшибателен, хоть и новехонек, а, стало быть, не ахти. Однако, по здравом размышлении, мистер Ивнинг все же приподнял одну чашку, а затем бесшумно поставил ее на место. Дворецкий тотчас налил ему кофе. Вопреки собственной воле мистер Ивнинг выпил столовую ложечку, ведь после сырости и холода хотелось чего-нибудь горячего. Но это оказалась несусветная бурда — хмельная, прозрачная и холодная. Миссис Оуэнс тотчас отметила удовольствие на его лице, и по ее телу побежали мурашки. Она подумала, что, возможно, его пленит ее всегда несравненный стол, пусть даже он не оценил прочих ее сегодняшних жертв.

— Когда путешествия стали для меня недоступны, — продолжала миссис Оуэнс, словно записывая на диктофон мемуары, — меня не удалось прельстить и церкви. Даже в ту пору (казалось, она говорит о начале восемнадцатого столетия) они брали к себе ораторов всех мастей. Вместо единения и отдыха церковь стала предлагать мысли и проблемы… Потому она ушла из моей жизни вместе с поездками за границу. Зрение у меня не столь плохое, как у Перл, которая ничего не видит без очков, но чтение все больше меня утомляет, хоть я и постигаю естественный порядок вещей, возможно, лучше, чем когда-либо. К тому же я читала больше других, ибо у меня всегда была масса свободного времени. В итоге я перечитала все на свете, а каждого настоящего писателя — даже по несколько раз.

Мистер Ивнинг попробовал кусочек торта-безе с мороженым и пришел в восторг. Вряд ли его умышленно начали кормить в обратном порядке: просто он был весь в снегу, и потому дворецкий подал вначале кофе, подразумевающий не основное блюдо, а десерт.

Заметив, что мистер Ивнинг не прикасается к вину, миссис Оуэнс минуту подумала, а затем продолжила:

— Спиртное тоже никогда меня не утешало. Хотя, наверное, жизнь могла бы стать более сносной, особенно в эту эпоху, — она взглянула на бокал, опорожненный всего на пару глотков. — Поэтому я почти не нуждалась в алкоголе, перебирая в памяти вещи, которые исключила из своей жизни. — взглянув вверх, она изрекла: — Возможно, это прозвучит странновато, но в действительности мне осталось лишь человеческое лицо, — и, после минутного раздумья, она искоса посмотрела на мистера Ивнинга, который застыл с безе на поднесенной ко рту вилке. — Можно сказать, мне необходимо человеческое лицо, — говорила она, обращаясь к плотным страницам с рисунками Флаксмана. — Я не могу видеть своих слуг, хотя посторонние называли их привлекательными. (Не могу смотреть на собственные приобретения — я их слишком хорошо помню.) Нет, я говорю о непродажном человеческом лице. Разумеется, — сказала она, устремив невидящий взор в одну точку, — у кого-то оно есть, а у меня есть то, чего этому человеку так сильно хочется. Словом, мы, если даже не пара, то, уж во всяком случае, союзники.