Предсмертная исповедь дипломата - Юрий Ильин

Подъехало, один за другим, начальство. После осмотра места трагедии собрались в кабинете посла, чтобы оценить ситуацию и принять какое-то решение.

Оценивая ситуацию, приняли во внимание, прежде всего, записку, которую оставил Константин Иванович. Она лежала на столе, была написана твердой рукой и крупным размашистым почерком. Вот её содержание:

«Все мои коллеги – товарищи, и мои любимые. В смерти моей прошу никого не винить. Это было мое твердое, продуманное решение. Я убрал то, с чем больше жить не мог. Не судите, пожалуйста, меня строго и не ищите причин. Любящий всех вас и жизнь, Константин.».

Прочитав записку, посол при нашем полном молчании тоже задумался и произнес:

– Вот тебе, бабушка, и… Костин день. С чего бы он это вдруг…?

Посол медленно обвел нас задумчивым взглядом, положил записку обратно на стол, постучал по ней пальцами.

– Что делать – то будем? – Мы отводили взгляды друг от друга.

На душе было тяжело и тревожно, никакие мысли в голову не лезли. Потрясла неожиданность случившегося и его очевидная нелогичность.

Советник-посланник, вдруг, совершенно нежданно и очевидно инстинктивно перекрестился и произнес:

– В Центр доложить надо немедля.

Все согласно кивнули головами. Консул добавил:

– Надо бы и местную власть как-то оповестить… Нам же Константина в морг сдать надо до отправки в Москву. Сопроводительные документы на вывоз тела сделать необходимо. Разрешение на это от австралийцев надо получить. Гроб купить… Со своей стороны, нам надо, видимо, к месту трагедии, тоесть внутрь посольства допустить местных представителей. Не можем же мы сами вытаскивать труп на крыльцо и там отдавать его в чужие руки.

В конце этого монолога голос консула несколько задрожал: он, как и остальные, очень волновался. Помолчали. Затем советник-посланник вопросил:

– А как быть с его семьей? Надо оповестить? Или этим займется МИД? Видимо, да. А нам в какой форме выразить соболезнование? Запросим МИД? А там еще и Министерство обороны…

Все время, пока начальство совещалось, я скромно исполнял функцию секретаря совещания, не имея ни малейшего желания вмешиваться в дискуссию, да и не с чем было вмешиваться. Дискуссия меня просто не интересовала, поскольку обсуждались вопросы вроде бы и важные, но Кости, который лежал с прострелянной головой в своем кабинете, они уже не касались. И, как ни странно, пока никто не полюбопытствовал: а с какой стати первый секретарь посольства, он же подполковник, послал себе пулю в висок? А ведь это был, пожалуй, основной вопрос, ответ на который Центр будет взыскивать с руководства посольства, да и с коллектива, с партийной организации тоже. Именно этот вопрос крепко сидел в моей голове, не позволяя обременять свои мысли чем то иным. Все, что говорилось другими, я послушно записывал на листке, по сути, не очень вникая в смысл того, что пишу. Тем более все время меня не оставляло беспокойство о семье. Жену и дочь, я, скажем так, вынужден был отправить домой, но… как они там? Там, без меня, столь для них сейчас нужного. И крепко сидело во мне беспокойство в связи с тем, что Настя восприняла трагедию столь тяжело. Тяжело было всем, но реакция Насти, реакция на грани истерики была, конечно же, замечена не только мной. Пока я с дежурным комендантом топтался у трупа, женщины, как могли, пытались ее успокоить, но, как я заметил, им это не слишком удалось.

И это я тоже пытался понять и хоть как то осмыслить. А сделать это было нелегко, поскольку реакция Насти определенно выходила за обычные рамки и, тем более, никак не вязалась с ее обычным и привычным поведением. Она, при всей ее скромности, дружелюбии и доброте, была очень выдержанным человеком. В ходе наших совместно прожитых лет и при любых ситуациях Настя никогда не теряла головы и терпения. Благодаря, прежде всего этому, в семье нашей не возникали споры, а тем более истерики, склонность к которым, всегда есть в арсенале всех женщин. Она отличалась от многих здравым смыслом, надежностью и какой-то не женской (хоть и не мужской) логикой. Тем более, что по профессии она была психологом. В свое время она по окончании в Киеве медицинского училища поступила там же в медицинский институт, а с третьего курса, став моей женой, перевелась во 2-й московский медицинский институт на специализацию по психологии. Жили в Москве мы вместе с моими родителями у метро «Парк культуры» и здесь нельзя не отметить, что Настя прекрасно вписалась в нашу семью, профессорскую, интеллигентную, довольно капризную, свысока относящуюся ко всем приезжим, как подчеркивали родители, из провинции. Для них, впрочем, всё вне Москвы было провинцией, даже если бы это был город-герой Киев. Иначе говоря, Настя всегда являла собой тип человека, которого ничто не может «вышибить из седла». А тут такой конфуз…, было над чем задуматься и признать, что если чужая душа потемки, то уж женская – полный мрак. Наверное, очень большие знатоки женщин – французы – не зря говорят к месту и не к месту при расследованиях: «ищите женщину». В нашем случае, однако, этот афоризм был, наверное, явно не уместен. Не уместен, поскольку за отсутствием события преступления не могло быть и расследования. А, впрочем, черт их знает этих правоведов! Убийства, конечно, как правового факта нет, а убитый-то есть. И все это случилось за рубежом, и значит, расследование будет, хотя бы для того, чтобы сделать организационные выводы, А тут еще чужая пресса с её понятным стремлением найти в смерти дипломата какие-нибудь «жареные факты». Подобный ход мысли мне показался важным, и, когда посол снизошел со своим вопросом до меня, я коротко сказал, что надо бы с руководством местного МИДа согласовать вопрос о том, чтобы все действия вокруг смерти Иванова производились в тайне от борзописцев. Сделать это представлялось трудным, но, в общем и целом, возможным. Возможным тем более, если австралийская сторона сочтет, что гласность вокруг события будет ей не нужна. А технически проблема эта выглядела не сложной для них, для хозяев, а не для нас – гостей, так сказать. И решать эту проблему должен был непосредственно посол, на необходимо высоком уровне. Выслушав меня, посол многозначительно и недовольно хмыкнул, хотя взгляд его на меня был в меру доброжелательным и даже поощрительным.

Пока шла беседа консул временно отлучился, сделал срочно необходимые звонки и мы задолго до полуночи встретили у крыльца труповозку, в которой находился и коронер – особый судебный следователь в англосаксонских странах, на обязанности которого лежит расследование причины смерти лиц, умерших внезапно при невыясненных обстоятельствах. Коронера, вопреки принятым в дипломатии правилам, пришлось допустить к трупу в месте случившейся смерти, то есть в кабинет Константина Ивановича. Он должен был удовлетворить свое профессиональное любопытство, без чего было бы невозможно получить разрешение местной власти на вывоз трупа, а тем более тайным образом.

Сотрудники морга аккуратно разместили тело Константина Ивановича, покрытого простыней, на носилки, снесли и погрузили в машину и…все! Из моей жизни ушел мой добрый, любимый товарищ и друг, а я в большом горе побрел домой, полагая, что у меня в жизни никогда больше не возникнет чего-либо, относящегося к самострелу близкого мне человека. Так все казалось тогда, когда на совещании посол, советник- посланник и консул подробно допросили меня о том, что я знаю или что думаю о происшедшем событии. А что я мог ответить? Да, с Костей мы были близкими друзьями лет пятнадцать, со времени нашей службы в восьмом Балтийском флоте в советской военно-морской базе в Финляндии – район Порккала-Удд. Мы, правда, служили в разных частях. Я – в артиллерийской батарее морской пехоты, а Константин – на быстроходной десантной барже (БДБ). Он был там радистом, а я – старшим офицером батареи, которая периодически грузилась на «его» баржу и нас без излишнего комфорта перетаскивали на учения в разные концы Балтийского моря. В конечной точке мы сталкивали батарею на берег, «воевали» вместе с пехотой на учениях и возвращались на той же барже в суровые будни Порккала-Удда. То слово «баржа» сейчас надо понимать в правильном контексте. В наше время, сейчас, нет десантных барж, но есть десантные корабли, а тогда, в военные годы и сразу после, было наоборот. Баржа и была кораблем, длинною в пятьдесят метров, шириной под семь метров, со скоростью хода в 10 узлов (порядка около 20 км. в час). Она была вооружена пушками и пулеметами. В нее мы тогда грузили четыре пушки, пять скоростных тягачей на гусеничном ходу, комплект боеприпасов, взвод управления и личный состав – всего человек 70 и столько же было в экипаже БДБ.

С тех далеких времен, в начале 50-х годов, началось наше с Костей знакомство, которое постепенно перешло в дружбу. И, как ни странно, казалось, что сама судьба нас разводила, а затем она же вновь притягивала нас друг к другу. Иногда мы думали, что, ну вот, разъезжаемся наверное насовсем. Ан нет, проходит время, иногда долгое и мы опять рядом. Заметьте: рядом, но не вместе. Лишь последний раз, в Австралии, мы оказались вместе, но, как видим, ненадолго. Опять судьба разлучила. Судьба, а может, все-таки, рок?! Злой рок, который очень часто почему-то тяжко бьет по хорошим людям, но обходит стороной людей плохих. Вот и в нашем случае было совсем не понятно, почему жертвой рока стал приличный человек, отменный даже во всех отношениях Константин?