Ключ Сары - Татьяна Росней

Я обвела взглядом пустые полки, более темные пятна на стенах, оставшиеся там, где раньше висели чудесные картины, облицованный изразцовой плиткой камин, в котором на моей памяти долгими зимними вечерами гудел огонь, а Mamé протягивала к пламени хрупкие, тонкие руки.

Я подошла к одному из окон и остановилась, глядя вниз на тихий, зеленый дворик. Я была рада, что Mamé уехала, не успев увидеть, как опустела ее квартира. Подобное зрелище наверняка бы ее расстроило. Как расстроило меня.

— Здесь по-прежнему пахнет бабушкой, — заявила Зоя. — Ее любимые духи «Шалимар».

— И до сих пор воняет этой ужасной Минеттой, — поддакнула я, наморщив нос. Минетта была последней любимицей бабушки. Сиамская кошка, страдающая недержанием мочи.

Антуан бросил на меня удивленный взгляд.

— Кошка, — пояснила я. На этот раз я говорила по-английски. Разумеется, я знала, что a chatte — это французский аналог английского существительного «кошка», причем в женском роде, но это слово могло означать и «влагалище». А мне совсем не хотелось, чтобы Антуан потешался над сомнительного качества игрой слов.

Антуан обвел квартиру профессиональным взором.

— Электропроводка совсем древняя, — заметил он, указывая на старомодные фарфоровые пробки. — И отопление ей под стать.

Гигантские радиаторы были черными от пыли и грязи и покрыты чешуйками, подобно рептилиям.

— Подождите, пока не увидите кухню и ванные комнаты, — предостерегла его я.

— У ванны есть настоящие когти, — заявила Зоя. — Мне будет их не хватать.

Тем временем Антуан осматривал стены, постукивая по ним с видом знатока.

— Полагаю, вы с Бертраном хотите сделать здесь капитальный ремонт? — поинтересовался он, глядя на меня.

Я лишь пожала плечами.

— Собственно говоря, я даже не знаю, каковы его намерения. Это была целиком и полностью его идея — переселиться сюда. Я вовсе не горела желанием переезжать, я предпочла бы что-нибудь… более практичное. И желательно новое.

Антуан ухмыльнулся.

— Но эти апартаменты будут выглядеть как новенькие, когда мы закончим здесь ремонт.

— Может быть. Но для меня они навсегда останутся квартирой Mamé.

На всем по-прежнему лежал отпечаток характера и вкуса Mamé, и это притом, что она вот уже девять месяцев как переехала в дом престарелых. Бабушка моего мужа прожила здесь долгие годы. Я до сих пор помню нашу первую встречу, которая состоялась шестнадцать лет назад. На меня произвели неизгладимое впечатление полотна старых мастеров, облицованный мрамором камин, на котором расположились семейные фотографии в серебряных рамочках, обманчиво безыскусная, элегантная мебель, многочисленные книги, рядами выстроившиеся на полках в библиотеке, огромное пианино, покрытое роскошным покрывалом красного бархата. Залитая солнечными лучами гостиная выходила окнами в тихий внутренний дворик, где противоположную стену дома обвивали густые заросли плюща. Именно здесь я встретилась с ней в первый раз и протянула руку, испытывая неловкость, потому что не знала, как себя вести и стоит ли проявлять «эти поцелуйные французские штучки», как выражалась моя сестра Чарла.

С парижанкой не здороваются за руку, даже если вы видите ее в первый раз. Ее следует расцеловать в обе щеки.

Но тогда я этого не знала.

___

Мужчина в бежевом дождевике снова заглянул в список.

— Подождите, — сказал он, — не хватает еще одного ребенка. Мальчика.

Он произнес имя мальчика вслух.

Сердце у девочки замерло. Мать посмотрела на нее. Девочка быстро прижала палец к губам. Мужчины не заметили этого движения.

— Где мальчишка? — требовательно спросил мужчина.

Девочка сделала шаг вперед, сжимая руки.

— Моего брата здесь нет, месье, — произнесла она на своем прекрасном французском, на каком говорят только истинные парижане. — Он уехал с друзьями еще в начале месяца. В деревню.

Мужчина в дождевике с сомнением уставился на нее. Потом дернул подбородком в сторону коллеги-полицейского.

— Обыщи квартиру. Только быстро. Может быть, здесь прячется и отец.

Полицейский тяжелой походкой двинулся в глубь квартиры, с грохотом открывая двери, заглядывая под кровати и в шкафы.

Пока он неуклюже ворочался в квартире, второй мужчина в нетерпении мерил шагами комнату. Когда он повернулся к ним спиной, девочка быстро показала матери ключ. Она беззвучно произнесла, усиленно шевеля губами: «Папа придет и спасет его. Папа обязательно придет позже». Мать согласно кивнула. Похоже, она хотела сказать девочке, что поняла, где мальчик. Но вдруг мать нахмурилась и сделала рукой жест, словно поворачивала ключ, открывая замок. Дескать, где ты намерена оставить ключ для папы и как он узнает, где он лежит? Мужчина быстро обернулся и с подозрением уставился на них. Мать замерла. Девочка задрожала от страха.

Несколько мгновений он молча смотрел на них, потом подошел к окну и закрыл его.

— Пожалуйста, — взмолилась мать, — здесь очень душно.

Мужчина улыбнулся. Девочка подумала, что более уродливой и неприятной улыбки ей еще не доводилось видеть.

— Пожалуй, мы все-таки оставим его закрытым, мадам, — возразил он. — А то сегодня утром одна дама выбросила в такое вот окно своего ребенка, а потом и сама выпрыгнула следом. И мне не хочется, чтобы подобное повторилось.

Мать ничего не ответила, она буквально оцепенела от ужаса. Девочка с негодованием воззрилась на мужчину, она возненавидела его — от макушки до пят. Его раскрасневшееся лицо и блестящие тонкие губы вызывали в ней омерзение. Ей был отвратителен мертвый взгляд его холодных глаз. И то, как он стоял посреди их квартиры, расставив ноги, надвинув шляпу на глаза и заложив за спину мясистые руки.

Она возненавидела его всем сердцем, возненавидела так, как никого и никогда прежде. Она возненавидела его сильнее, чем того ужасного мальчишку в школе, Даниэля, который едва слышно шептал в ее адрес непристойности и оскорбления, отвратительные вещи об акценте ее матери и отца.

Она прислушивалась к звукам обыска, учиненного неповоротливым и неуклюжим полицейским. Он не найдет мальчика. Шкаф совсем незаметен. Мальчик будет в безопасности. Они никогда не найдут его. Никогда.

Полицейский вернулся в комнату. Он пожал плечами и покачал головой.

— Здесь больше никого нет, — заявил он.

Мужчина в дождевике подтолкнул мать к двери. Он потребовал у нее ключи от квартиры. Мать молча и боязливо вручила их ему. Они гуськом двинулись вниз по ступенькам, медленно и неуверенно — матери мешали сумки и узлы, которые она несла в руках. Девочка раздумывала над тем, как передать ключ отцу. Где лучше его оставить? У concierge?[4] Может быть, она еще спит в это время?

Странно, но concierge уже проснулась и стояла за дверью. Девочка заметила на ее лице необычное выражение злорадного торжества. Почему она так смотрит, подумала девочка, почему она не взглянет на нас, на мою маму, на меня? Почему она не сводит глаз с мужчин, как будто в упор не видит ни ее саму, ни ее мать, как будто она и знать их не знает? А ведь мать всегда была добра и любезна с этой женщиной, иногда она даже приглядывала за дочкой concierge, маленькой Сюзанной. Та часто капризничала, жалуясь на боли в животике, а мать всегда была с ней такой терпеливой, постоянно напевала Сюзанне песенки на своем родном языке. Малышке это очень нравилось, и она засыпала, довольная и умиротворенная.

— Вы не знаете, где могут быть отец и сын? — поинтересовался полицейский, отдавая ей ключи от квартиры.

Concierge пожала плечами. Она по-прежнему не смотрела ни на девочку, ни на ее мать. Ключи она сунула в карман быстрым, вороватым движением, которое совсем не понравилось девочке.

— Нет, не знаю, — ответила она полицейскому. — В последнее время мужа я почти не видела. Может быть, он скрывается. Вместе с мальчишкой. Вы можете осмотреть подвал или служебные помещения наверху. Я вам покажу.

Малышка в loge[5] начала хныкать. Concierge оглянулась через плечо в маленькую комнатку.

— У нас нет на это времени, — сказал мужчина в дождевике. — Впереди еще много дел. Если понадобится, мы вернемся сюда позже.

Concierge подошла к плачущему ребенку и, взяв его на руки, прижала к груди. Потом пробормотала, что знает о том, что в соседнем здании живут еще такие семьи. Она выговаривала их имена и фамилии с видом крайнего отвращения, словно это были непристойности или богохульства, подумала девочка, грязные слова, которые и произносить-то вслух стыдно.