Аномальная зона. Юмор, ирония, сатира - Марат Валеев

А это кто у нас молча просидел все время и также молчком, не по-новорусски, уходит? Коля Иванов? Ты куда, Коля Иванов? Некогда тебе, на работу надо? А где ты работаешь, Коля Иванов? Сварщи-и-ком? Это что, поваром, что ли? А, железо варишь! Ну вот, все люди как люди, один Коля Иванов какой-то… э-э, неадекватный. Железо он варит! Да кому оно нужно, железо твое? Ну ладно, мы и без Коли Иванова не соскучимся. Вот я вижу Вано Шизидзе, уж его-то ни с кем не спутаешь… И я даже боюсь представить, кем у нас стал Вано. А ну, дарагой, прызнавайся!..

Удобство с видом на огород

Рано утром пенсионер Петр Иванович Растяжко поспешил по привычному маршруту – в конец своего огорода. Дернул ручку дверцы скособоченного туалета – она оказалась запертой изнутри. Оттуда послышался чей-то раздраженный голос:

– Занято!

– Но это же мой туалет!

– Знаю, Петр Иванович, – ответили ему изнутри. – Я уже заканчиваю.

И только тут Петр Иванович обратил внимание на то, что за оградой его участка стоит старенький уазик-таблетка с надписью «ЖКХ».

«Ехал себе человек по делам, да тут и приспичило ему», – успокоившись, подумал Растяжко. Наконец дверца сортира распахнулась, и из нее вышел слесарь-сантехник Михеич, он же главный коммунальщик их пригородного поселка. Из кармана его комбинезона торчали разномастные ключи.

– Вот, принимай, Петр Иванович, работу! – торжественно сказал Михеич, обтирая руки ветошью.

– Какую еще работу? – не понял Петр Иванович.

– Да ты внутрь загляни, балда!

Растяжко заглянул и действительно обалдел. На месте прежней дырки, выпиленной им прямо в дощатом полу, красовался… белоснежный унитаз.

– Что это? – потрясенно спросил Растяжко?

– Администрация деньги получила из областного бюджета на развитие коммуналки, – гордо сказал слесарь-сантехник. – Так что пользуйся. На, распишись вот, что у тебя теперь канализация есть.

– Какая же это канализация?

– Унитаз я тебе поставил?

– Ну, поставил.

– Так расписывайся давай!

– Постой Михеич, а как же… это… Ну, смывать чем?

– Ну ты прямо как ребенок, – поморщился Михеич. – Как понадобится тебе в туалет, прихватишь с собой ведро воды, всего делов-то. Ну, не тяни, расписывайся, мне сегодня надо успеть весь ваш переулок удобствами оборудовать.

Петр Иванович оглянулся на свой кривобокий сортир, в глубине которого прямо-таки светился новенький красивый унитаз, махнул рукой и поставил закорючку в какой-то бумажке, подсунутой ему Михеичем. Он уже собрался бежать в дом – за водой для сливного бачка. Но его остановил все тот же Михеич.

– Чуть не забыл! – хлопнул он себя по лбу. – На той неделе никуда не уезжай.

– А что?

– Водопроводом займемся.

– Неужто и на него деньги выделили? – поразился Растяжко, и даже забыл, зачем он пришел на конец своего огорода.

– А то. У тебя колодец-то есть?

– Конечно.

– Вот, полдела уже сделано. Ведро-то на вороте, поди, старое?

– Да уж, и клепал я его, и паял, а все протекает.

– Вот и жди меня в следующую пятницу. Ведро тебе новое привезу. Черпай им водичку и носи домой на здоровье! А хочешь – на огород, или вон опять же для сливного бачка.

– А расписаться надо будет, конечно, как за водопровод? – вздохнул Растяжко.

Но Михеич его не слышал. Он, насвистывая, уже устанавливал унитаз в соседнем туалете типа «сортир». Коммунальная реформа в пригородном поселке города Н. шла полным ходом!

Зарплата где?

– О, приперся, на ногах еле стоит! Гони зарплату, алкаш!

– Так я уже дома? Какая радость! Дай я тебя обниму, ненаглядная!

– Отстань! И ты, гад, у меня ненаглядный! В смысле, глаза бы мои на тебя не глядели! Зарплата где, говорю?

– О чем ты, дорогая! Почему ты решила, что у меня должна быть зарплата?

– А число какое сегодня? Пятое, зарплатный день. Значит, у тебя получка была. Была же?

– А, вон ты о чем? Ну, была.

– Гони деньги.

– А нету!

– Как это нету, сам же признался, что зарплата была.

– Потому и нету, что была. Была да сплыла. У-у, у-у-у!

– Ты чего ревешь? Чего шлангом прикидываешься? Где деньги, я тебя спрашиваю?

– У-у-у! Ну что ты за женщина такая? Одни деньги у тебя на уме. У-у-у!

– А ну не реви! Размазня! На, вытри слезы. Ну, говори, что случилось, куда зарплату девал? Ограбили тебя, что ли? Так нет, вроде цел, ни царапины. Где тогда деньги?

– Это я снаружи цел, а ты бы заглянула мне внутрь…

– Ну, дай загляну. Так, здесь пусто. И в этом кармане ничего. И в пистончике голяк. А ну, снимай туфли! Ага! И это все? Тут и половины не будет. Где остальные?

– У-у-у, какая ты жестокая! Опять за свое! Да ты в душу, в душу мне загляни! У меня, может, сердце вдребезги разбито!

– Да? Я тебе сейчас башку разобью, если ты мне не скажешь, где деньги. Последний раз спрашиваю: куда девал зарплату?

– Маша, да ты хоть знаешь, что в мире творится?

– А что там творится?

– Ох, Маша, страшные вещи творятся! Вон Индонезию опять трясет! Так их, индонезцев, бедных, колошматит землетрясениями, одно за другим, что сердце кровью обливается. У-у-у!

– Какая Индонезия? Какие землетрясения, урод? Сейчас у тебя самого будет сотрясение мозга. Ты скажешь, куда девал деньги, или нет?

– А как голодают дети Африки, в этой, как ее, в Гвинее-Бисау? У-у-у! Так голодают, так голодают, что мне самому кусок в горло не лезет. Ничего есть не могу, только пить, так мне жалко гвинеябесенят этих…

– Я и вижу, что ты только пить можешь, да потом крокодиловы слезы лить.

– Да что та такое говоришь, Маша? Я, может, с горя, из сочувствия ко всем этим страдающим людям, из-за этой вселенской скорби, так сказать, пригубил маленько. Чтобы стресс снять. А сейчас и у тебя стресс будет. Ты хоть знаешь, что к нашей планете несется огромное космическое тело, больше и твоего тела, и всех бабских тел, вместе взятых, и больше всей нашей матушки-Земли? Через два года у нас будет. Так бабахнет, что мама не горюй! А ты: деньги, деньги! Кому они нужны будут тогда, твои деньги? А, Маша?

– Что ты мне тут заливаешь? Какое еще космическое тело? Я пока что вижу одно тело, уже почти бесчувственное. Ну, куда, куда ты укладываешься прямо на пол? А ну, двигай ножками, на диван ляжешь. Так уж и быть, я с тобой завтра разберусь, горе ты мое! Ты мне все расскажешь: и откуда так поздно пришел, и куда больше половины зарплаты девал, и почему от тебя не моими духами пахнет. О, захрапел! А мне теперь тут сидеть одной и переживать, за индонезцев этих, за голодных, как он их назвал-то… бесенят этих, за тело это космическое… Даже и не знаю, что я с тобой сделаю, когда однажды разлюблю! А ведь недолго осталось…

Чертовщина

Праздники кончились. Встал утром – лучше бы вовсе не просыпался. Голова вава, во рту бяка, денег тютю. Слоняюсь по квартире, прихожу в себя. Жена шипит:

– Иди мусор вынеси, пьянчуга чертов!

Повиновался. Нагнулся за ведром – разогнуться не могу. Стал распрямляться, уперся рукой в посудный шкаф. Не рассчитал – загремели, зазвенели по полу банки-склянки. Вдобавок ведро с муром опрокинул. Жена вообще зашлась:

– Уйди с глаз моих долой, сатана! Проваливай к дьяволу, идол!

Ушел молча: говорить не могу, каждый звук сверлит мозги. Вышел на улицу, куда податься – не знаю.

Свет не мил, люди противны. Сел в первый попавшийся автобус. Нечаянно наступил какой-то крашеной девице на ногу. Она завизжала.

– Простите, – шепотом говорю, – я нечаянно.

– Пошел к черту, пентюх! – обласкала меня сквозь слезы. Вылез из автобуса на конечной и пошел, куда послали.

Долго ли, коротко шел – не помню. Голова гудит, во рту сухо, ноги-руки дрожат. Ну и состояньице, доложу я вам.

Смотрю – бугор, за бугром яма. И ступени осклизлые вниз ведут. Черт его знает, что там? А, пойду: терять мне нечего!

Спустился. Дверь железная. Таблица на ней с горящей надписью «Дьявол. Звонить три раза». Верить иль не верить? Неужто в самом деле до преисподней добрался? А может, с похмелья мерещится?

Позвонил на всякий случай. Дверь с лязгом распахнулась. На пороге вырос лохматый мужичок – хвост крючком, нос пятачком.

– Чего тебе? – хрюкает.

– Я, это, к дьяволу вот…

– А зачем?

– Так это, послали.

– Пошли, коли так.

Шли, шли каким-то темными закоулками. И пришли в огромное сводчатое помещение. Посредине очаг пылает. Пахнет серой и еще чем-то до боли знакомым.

Вокруг огня расположилась теплая компания этих самых, с пятачками. А во главе застолья – здоровенный рыжий громила. Точь-в-точь грузчик дядя Федя из нашего гастронома.

Все по очереди зачерпывают ковшом из огромной посудины и пьют, черти. Чем-то жареным закусывают.

– Кто такой будешь? – грозно спрашивает рыжий. «Дьявол!» – догадался я.

– Вася я, – представляюсь. – А пожаловал к вам, Дьявол… кгм…

– Шайтанович, – подсказывает он уже более ласково.