Все миражи лгут - Александр Терентьев

– Хорош придуриваться, убогий, – я же вижу, что ты уже очнулся, – поигрывая ножом, негромко начал Малышев. – Слушай и запоминай. Я не участковый и лекций о нехорошем поведении тебе читать не буду. Сейчас я сломаю всем вам по руке. Пока по одной. Если вы еще раз попадетесь мне на глаза, будет хуже – я вам ваши глаза вырежу. А теперь скажи, что ты все услышал и понял. Если от страха голос пропал или слова забыл, то кивни. Я жду.

– Не надо… руку. Я понял, – как обычно и бывает при встрече дворовой собачонки с матерым волком, в чуть слышном голосе Серого уже не было ни былой наглости, ни уверенности в собственной крутизне, а были лишь страх и готовность приниженно улыбаться, заискивать, вилять хвостом и выполнять любое требование более сильного хищника.

– Вот и хорошо, – Малышев встал, задумчиво покрутил в пальцах нож и без малейшего усилия отломил клинок у основания, не спеша протер обломки оружия полой куртки и отбросил в сторону. После чего тусклым голосом приказал Серому положить руку на асфальт. Тот крепко зажмурился, прикусил губу и, словно кролик, завороженный взглядом удава, покорно выполнил требование. На трясущиеся пальцы опустилась подошва крепкого ботинка и раздался слабый хруст, тут же заглушенный громким вскриком боли. Крик повторился трижды, а потом странный незнакомец без малейшей спешки удалился, оставив сидевших на грязном асфальте парней заниматься несколько странным делом: все трое почти синхронно покачивались, жалобно подвывая и баюкая изуродованные правые руки…

Малышев вошел в обшарпанный подъезд, вполне пригодный для съемок фильма о послевоенной разрухе сороковых, и поднялся на свой этаж, где в мрачной, захламленной двушке снимал у какой-то полубезумной старухи крохотную комнатку. Старуха была подслеповатой – что, впрочем, не мешало ей с невероятной сноровкой пересчитывать полученные от квартиранта деньги, – и страшно любопытной: Малыш был уверен, что та постоянно проверяет его комнату. А что тут искать? Ни золота, ни оружия, ни наркотиков. Какие наркотики, если Малышев даже не курил, а уж водку и вообще на дух не переносил.

Квартирант открыл дверь своим ключом, неторопливо разделся и плюхнулся на раскладушку, стоявшую в центре комнаты. Старухин диван, громоздившийся у стены, вызывал у Малышева непреодолимую брезгливость, и раскладушка была куплена в первый же день освоения нового жилья. В числе покупок был также новый чайник, к которому прилагались солидный запас кофе, чая и сахара. На этом краткая эпопея благоустройства и закончилась…

Малышев заварил в кружке крепчайшего чая и, присев на подоконник и мрачно поглядывая на раскинувшийся за окном неухоженный двор, помаленьку прихлебывал почти черный напиток.

«…Ни кола ни двора… Ни семьи, ни близких. Это про меня. Почти тридцать лет, а все по съемным халупам. Ладно, еще пару заказов Иваныч даст – можно будет и о маленьком домике в Подмосковье где-нибудь подумать. – Малышев чуть заметно усмехнулся. – Как старуха-то меня все про жизнь мою выпытывала! А что я ей могу рассказать? Про детство, где были только пьяная мамаша и ее хахали? Про то, как у соседей хлеб взаймы брал? Или как меня во дворе били все, кому не лень? Про армию? Как в спецназ попал – кстати, вовремя в армию загребли, иначе сел бы точно! – и какого дерьма пополам с кровью в Чечне хлебнул полной ложкой? М-да, если бы не Сергей Иванович, я бы и за Чечню сесть умудрился бы… Он меня тогда отмазал, а то вломили бы мне срок за того ментовского капитана-суку… Да хрен с ними со всеми – теперь я вольный стрелок. Наемник. Слово-то какое поганое… Солдат удачи, блин! А что мне еще остается, если, кроме как стрелять и глотки резать, я больше ничего не умею? А это уж я умею – научили, спасибо добрым дядям… Да, противно, да, грязь, да, кровь! Но… расклад во все времена был и остается простым: или ты овца, или волк – третьего не дано, что бы там по телевизору про любовь к ближнему не трендели. Это кого мне любить – тех уродов во дворе? Или ворюг, что всю страну себе по карманам распихали? Давить их надо, как крыс жирных. Работа, конечно, противная, но… Не противнее, чем халдеем в ресторане спину перед каждой тварью спесивой гнуть. Работа как работа – каждый ест свой хлеб…»

В кармане куртки запиликал мобильник. Малыш поставил кружку на подоконник, достал трубку и посмотрел на высветившийся на дисплее номер. Нажав зеленую кнопку, коротко ответил: «Да!» Невидимый собеседник так же коротко предложил спуститься вниз, к машине, ожидающей Малышева во дворе.

В полумраке салона самой обычной «Нивы», слегка подсвеченном лампочками на приборной доске, Малышева ожидал тот самый Иванович, о котором наемник вспоминал минут десять назад. Сергей Иванович без долгих прелюдий протянул Малышеву конверт.

– Здесь паспорт, деньги и билет на самолет. Вот фотография и данные на клиента. При мне прочти и лицо запомни. Когда сделаешь дело – позвонишь вот по этому номеру. Получишь новые инструкции. Да, вот еще что… На этот раз оплата будет увеличена в два раза.

– Лететь-то далеко, полковник?

– Далеко, – хмыкнул Сергей Иванович, – через океан. И с собой возьми что-нибудь потеплее – там сейчас морозы под тридцать. Все, удачи тебе, сынок…

3

Декабрь 2009 г. Остров Муреа, близ Таити

Бабочка, привлеченная ярким светом, ткнулась в стекло и с каким-то тупым упрямством билась и билась о преграду, трепеща хрупкими крылышками, окрашенными в яркие цвета.

– Какая же ты дура! Не понимаешь, что это стена? Не понимает… – светловолосый полноватый мужчина лет сорока удрученно кивнул и потянулся к стоявшей на журнальном столике бутылке с яркой наклейкой, на которой куда-то спешил по своим делам Джонни Уокер. Мужчина налил в стакан чуть больше половины, нетвердой рукой поднял его на уровень глаз и, с пьяной сосредоточенностью рассматривая на свет золотистый напиток, нараспев продекламировал всплывший в памяти стишок из далекого детства: – «По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит шагает тощий мистер Смит. В почтовой синей кепке, а сам он вроде щепки…» Ну, давай, Джонни, за твое здоровье! Или ты все-таки мистер Смит?

Мужчина выпил, болезненно поморщился, стукнул донышком пустого стакана о стеклянную прозрачную столешницу и зашуршал бело-желтой пачкой с нарисованным на фоне пирамид симпатичным верблюдом, выуживая сигарету. Щелкнул дорогой зажигалкой, выпустил первое голубоватое облачко душистого дыма и, вспомнив про глупую бабочку, повернул голову в сторону снизу доверху застекленной стены, за которой пряталась в темноте скупо освещенная просторная веранда. Бабочка, жестоко обманутая инстинктом, все еще продолжала биться в прозрачное стекло с монотонностью заведенного неведомой рукой механизма.

– Вот, Джонни, видишь ту дуру? Она думает, здесь солнце, тепло и жизнь, а тут… Счас, погоди…

Светловолосый с трудом поднялся и, покачиваясь и что-то угрожающе бормоча вполголоса, открыл затянутую противомоскитной сеткой дверь и вышел на веранду. С минуту постоял, с пьяной ухмылкой скептически наблюдая за быстро мелькавшими крылышками мотылька, затем с неожиданным проворством выбросил вперед руку и старательно растер невесомо-хрупкое создание по холодноватому стеклу. Брезгливо поморщился и тщательно вытер ладонь о светлые шорты, после чего вернулся в комнату, плюхнулся в кресло и торопливо налил еще с треть стакана.

– Вот, Джонни… Она думала, что здесь ее ждет рай, а мы ее шмяк – и все. И нет ничего.

Ни-че-го. Так и мы: суетимся, мечемся, глотки друг другу рвем – и все из-за этих денег поганых! Думаем, что они нам рай подарят. Свободу, независимость, гарантию нормальной жизни… Да черта с два! Ведь на самом деле мы за миражами гоняемся, а все миражи врут, одна видимость и обман сплошной. Думаешь, люди с по-настоящему большими деньгами спят спокойно? Не-ет, брат, они за эти большие деньги платят как раз самым главным – свободой и покоем. Бомж – он свободен, а миллионер – нет. Мы думаем, что мы ловим деньги, а это они ловят нас. Поймают и как псов держат на цепи, ха-ха-ха. Как глупых Трезоров. А частенько и как ту бабочку – шмяк и все… Я вот сейчас хотел бы в заснеженной тихой деревушке русской в баньку сходить, веничком похлестаться, а потом по морозцу пройтись, снежком белым полюбоваться. А сижу здесь, в этом раю зачуханном, и лишний раз на свежий воздух боюсь выйти… Как в том мультфильме про попугая? «А вы бывали на Таити?» Ну, приехал я на Таити и что? Да пропади они пропадом, эти острова и этот рай…

Вообще-то Игорь Владимирович Лещинский был человеком почти непьющим и настоящих пьяниц вполне искренне презирал и полноценными, нормальными людьми этих тупоголовых пленников зеленого змия не считал. Да и по роду своей деятельности вращался господин Лещинский в таких кругах, где предпочитали более или менее здоровый образ жизни, а сама жизнь и работа практически не оставляли времени на какие-либо развеселые оргии.