Пути-дороги - Михаил Алексеев

Рупеску потемнел:

– Не вам бы, румынскому офицеру, говорить об этом, господин полковник.

– К сожалению, приходится говорить.- Голос Раковичану мгновенно изменился, в нем зазвенел металл. Фразы его стали жестки и прямолинейны. -Я плохой военный - это уже вы успели заметить. Но я не могу считать себя плохим политиком, генерал. A политика сейчас состоит в том, что русские должны быть задержаны на этих рубежах. Задержаны до тех пор, пока сюда не придут... - Раковичану, спохватившись, замолчал, с минуту подумал и закончил: - Итак, задержать! Сделать это могут лучше немцы, чем наши солдаты. Как ни обидно, но это следует признать. Наши армии, черт возьми, с каждым днем становятся все менее и менее надежными. Конечно, вы согласитесь со мной, генерал?

Но Рупеску слушал рассеянно. Мысли генерала были заняты другим: его не очень-то устраивала перспектива неизбежной и, по-видимому, скорой встречи с русскими. Куда лучше было бы остаться в Бухаресте, где его корпус в течение нескольких лет нес охранную службу при королевском дворце.

– Я вас слушаю, генерал, - нетерпеливо проговорил Раковичану. - Вы что же, не согласны со мной?

Вместо ответа Рупеску спросил:

– Вы излагаете свою точку зрения или верховного командования?

– И свою и верховного командования.

– Положим, что это так, хотя и нe слишком патриотично с вашей стороны утверждать подобное. Hо уверено ли верховное командование, что немцы удержат русских?

– Удержат - едва ли. А вот задержать на более или менее длительный срок могут, что, собственно, нам и нужно от них.

– А дальше? - Рупеску пристально посмотрел на своего собеседника.

– Полагаю, румынскому правительству лучше знать, что оно намерено предпринять дальше. Наше дело, генерал, - выполнять приказы, - с некоторым раздражением проговорил Раковичану. - Красная Армия стоит у границ Польши, она подходит к Днестру. От Польши рукой подать до Германии. А там близко и Франция, Ла-Манш - вся Европа! - Раковичану покраснел, глаза его сузились. - Европа в руках большевиков - это всемирная катастрофа, генерал! Вот о чем мы должны сейчас подумать. И нам важно, чертовски важно, друг мой, подольше удержать здесь, в Румынии, русскую армию.

Рупеску налил в рюмки коньяку и одну из них молча поднес взволнованному полковнику.

– Выпейте, это здорово успокаивает.

Раковичану взял рюмку.

– За что же, господин генерал?

Они чокнулись. Подняли рюмки.

– Не знаю, полковник...

– Выпьем за... Впрочем, за них еще рано пить.

Генерал понимающе посмотрел на Раковичану.

– И вы думаете, полковник, что они сумеют прийти сюда раньше, чем русские оккупируют всю нашу страну? - вкрадчиво спросил он.

– Это вы о чем, генерал? Вернeе, о ком? - встревожился Раковичану.

– А о тех, за которых вы собирались поднять наш первый тост.

– Не понимаю. Однако - выпьем! - И Раковичану первый вылил коньяк в свой большой зубастый рот.

Генерал угрюмо последовал его примеру.

– Э, да вы... Впрочем, вернемся к тому, с чего мы начали нашу беседу, генерал. Итак, позиции от Пашкан до Ясс и далее до Днестра нужно удержать во что бы то ни стало. Таков приказ королевы и маршала, а также генерал-полковника Фриснера. Для выполнения этого приказа у немцев и у нас имеется все необходимое. В распоряжении Фриснера, например, находятся две прекрасно укомплектованные и оснащенные армии. Триста пятьдесят дотов. Десять - двенадцать батарей на каждый километр фронта... Неужели этого недостаточно, чтобы остановить Малиновского и Толбухина, растерявших, надо думать, большую часть своей техники в украинской грязи?.. Однако мы заболтались, - вдруг спохватился полковник, взглянув в окно. - Уже полночь. Нелишне подышать свежим воздухом. А?

– Пожалуй.

Раковичану и Рупеску вышли на улицу.

– Не съездить ли нам на позиции, генерал? - предложил полковник, жадно вдыхая широкими ноздрями свежий, прихваченный легким морозцем вечерний воздух.

Как раз в это время где-то далеко-далеко на северо-востоке колыхнулось огромное бледно-розовое зарево и вслед за тем донесся глухой гул.

– Впрочем, - быстро изменил свое решение представитель верховного командования, - поедем завтра с утра. А сейчас отдохнем. - Он зябко передернул острыми плечами.- Не кажется ли вам, генерал, что штабу пора бы уже перебраться в землянку?

– Землянка готовится. Мой прежний адъютант лейтетант Штенберг пригнал сюда до сотни крестьян из села Гарманешти. Быстро выкопают.

– Ну вот и отлично. Прекрасный офицер этот молодой боярин, не так ли, генерал? Кстати, как он себя чувствует после этой скверной истории с капралом? - Раковичану замолчал и с минуту прислушивался. - Что-то уж очень близко... У вас есть последняя сводка, господин командующий? Что там делается, на фронте?

На северо-востоке вновь поднялись и долго дрожали на горизонте трепетные зарницы. Гул, правда еле слышный, теперь уже не умолкал. Сильный и резкий кривец[5] доносил его сюда, до этих серых румынских холмов и равнин, где угрюмо насупились темные громадины дотов.

Раковичану, оставив генерала, быстро вернулся в дом.

3

Лейтенант Штенберг принял командование ротой с большим удовлетворением. Адъютантство его не устраивало. Альберт помнил, что в его жилах течет немецкая кровь, и в связи с этим был твердо уверен, что ему не пристало быть на побегушках у румынского генерала.

До него временно командовал этой ротой младший лейтенант Лодяну, бывший рабочий с заводов Решицы, произведенный в офицеры в дни войны из нижних чинов.

Штенберг с трудом отыскал младшего лейтенанта. Лодяну находился в одной из только что вырытых траншей, окруженный уставшими, перепачканными глиной солдатами. Однако никто из них не унывал. Еще издали лейтенант Штенберг услышал звуки губных гармошек, дудок и скрипок - любимых инструментов румынских солдат.

– Забавляетесь, господа? А кто же за нас будет рыть траншеи? - на ходу бросил Штенберг, решивший с первой же минуты дать понять своим подчиненным, что он строгий командир.

– Солдаты утомлены и сейчас отдыхают, - спокойно ответил Лодяну. -Разве вы не видите, господин лейтенант? Почти месяц они день и ночь без отдыха роют траншеи.

Штенберг промолчал. К вечеру он приказал собрать всю роту. Новому командиру захотелось ободрить подчиненных, и, едва рота выстроилась в неглубокой балке, он начал:

– Солдаты! Корпусной генерал Рупеску просил передать, вам его благодарность. Вы отлично потрудились. Враг не пройдет через ваши позиции! Королевская гвардия покажет, что она умеет защищать свое отечество. Вы утомлены, знаю. Но ваши братья испытывают более тяжкие трудности. Там, на полях золотой Транснистрии и Молдавии, возвращенных нaшей родине ценой крови лучших ее сынов, румынским солдатам очень тяжело сдерживать красные полчища. Вы не испытываете тех лишений, какие испытывают они. Вы сыты, обуты, одеты. Мама Елена, по приказу которой сформирован наш корпус, заботится о вас. Не так ли, братцы?

Лейтенанту было приятно сознавать, что две сотни людей, втиснутых в рыжие мундиры, не спускавших сейчас с него глаз, - его подчиненные, что он, Штенберг, - их командир, начальник, властелин, первый судья и защитник.

– Не так ли, братцы? - повторил он, сияя от внутреннего ликования, причиной которого были и вот это ощущение власти над людьми, которых он скоро поведет в бой, и сознание того, что он, Альберт, стал хозяином огромных богатств, и воспоминание о последней встрече с красавицей Василикой, поверившей, кажется, в гибель своего возлюбленного, и надежда на то, что, наверное, удастся пристроить ее где-нибудь при штабе.

В эти минуты Штенберг как-то совершенно забыл о вчерашних неприятностях и о том, что идет война, что она очень близка, что скоро, совсем скоро он может лицом к лицу встретиться с теми, о которых он много говорил, но имел самое смутное представление, что вот эти позиции, окрашенные сейчас низкими лучами медленно опускавшегося за далекие горы солнца, нужно будет защищать всерьез и, может быть, сложить на них свою голову.

Ни о чем этом не думал сейчас румянощекий офицерик, меньше всего расположенный к неприятным мыслям. Бой для него был пока что понятием довольно абстрактным. И он думал о нем с беззаботностью юноши, для которого все нипочем. Поэтому вначале он даже не понял значения слов, грубо брошенных одним из его солдат:

– Двадцать пять лей в сутки - не слишком много, господин лейтенант. Мама Елена должна бы знать...

– Капрал Луберешти, я советовал бы вам помолчать, - испуганно проговорил Лодяну, пытаясь остановить солдата.

– Что, что вы сказали, капрал? - вдруг встрепенулся Штенберг. -Продолжайте!

– Я сказал, господин лейтенант, что двадцать пять лей - не слишком много. Вы - наш ротный. Отец солдат. И должны знать, как мы живем. Из этих двадцати пяти лей половина разворовывается начальством. Вон наш старшина уже пятую посылку домой отправляет! - Капрал, очевидно, решил идти напропалую и поэтому смотрел на офицера с отчаянным вызовом; вот с таким же вызовом глядел он в глаза полицейских во время забастовок на заводах Решицы. Лодяну хорошо помнит этого горячего, несколько необузданного электромонтера.