Идиотка - Михаил Соболев

– А куда, бабуля? – Танька престала всхлипывать.

– Вон канава у дороги после дождей полна-полнехонька. Ему там, на воле, гарно…

Танька поверила, перестала плакать и даже выпила большую кружку молока. Бабушка Магда ежедневно покупала литр молока для городской внучки, но Танька пила только вчерашнее, холодное из погреба или кипяченое, с пенкой. Парное молоко пахло коровой, и Таньке было противно.

Танька была фантазеркой. Однажды представила, что бабушкин дом загорелся, а она, Танька, не знала, кого спасать первым, бабушку Магду или Мурку с котятами. И так было Таньке страшно, что она проплакала всю ночь напролет, а потом у нее долго болела голова…

Больших коров, лошадей, коз и гусей она побаивалась. Когда вечером пастух гнал сквозь деревню колхозное стадо, закрывала калитку, приседала в зарослях пыльной лебеды и сквозь плетень со сладким ужасом смотрела, как во главе стада вышагивал могучий баран-вожак, покачивая страшными рифлеными, завитыми в бублики рогами. Как он гордо и угрожающе глядел по сторонам своими выпуклыми бараньими глазками.

– Баба… он смотрит!..

– Як баран!.. – смеясь, махала рукой бабушка Магда. И вместе с ней хохотала Танька – чумазая от придорожной пыли, пухленькая, щекастая, с облезлой от загара спиной и цыпками на босых ножках.

Котята и цыплята – это совсем другое дело. Чего их бояться? Мягкие, хорошенькие. Правда, цыплячья мама, клуша, если зазеваешься, может подкрасться сзади и больно клюнуть. Зато Мурка разрешала играть с котятами сколько хочешь. Только они больше спали. Насосутся материнского молока, станут кругленькими, как полосатые арбузики, немного побегают за веревочкой и начинают зевать.

Танька не могла спокойно пройти мимо животных. Стоило бабушке отвернуться, не доглядеть, Танька уже тащила на руках какого-нибудь тощего котенка. Свежие царапины не сходили с ее рук.

Деревенские собаки ходили за Танькой следом. Даже самые свирепые, и те ее признавали. Толкали носом, подставляли лохматую башку для почесывания, внимательно, будто понимали что, слушали ее нашептывания, мели хвостами, облизывали лицо. Танька жмурилась и смеялась. Было щекотно. Говорила, что когда вырастет, станет собачьим доктором.

С бабушкой болтала без умолку, а на улице с чужими – стеснялась. Если взрослые заговаривали с ней сами, пряталась за бабушку и краснела шеей. Бабушка Магда ласково называла ее красношейкой.

Говорила Танька плохо, как маленькая. Потому и молчала. За год до школы Таньку стали водить к логопеду…

Чего пустое в ступе толочь?» – заступалась за внучку бабушка Магда.

И Танька так же думала: «Вон, животные, и не говорят, а все понятно».

– Танька-то, все одна, или за отцову руку держится, – судачили в городском дворе, на скамейке, бабушки. – С ребятней не играет, дичится. Собак бродячих со всей округи привадила, по улице не пройти. Или барбос шелудивый о ее ногу трется, или котенок – на руках. Чего они ходят за ей, как за мамкой, псиной от Таньки пахнет, что ли? Вся исцарапана, зеленка с ей не сходит. Вот лишая подхватит ужо… – качали головами сердобольные бабушки.

А Лида из сороковой квартиры, женщина одинокая и бездетная, первая во дворе сплетница, выслушав бабушек, резала правду-матку:

– Валентина на тяжелой работе надрывается, все ей мало: и телевизор у них с Лешкой цветной, и сама вся такая из себя… Шарфики, туфельки, фу-ты, ну-ты. Пузо на нос уже лезло, а она все на каблучках бегала. Вот и добегалась – родила идиотку. Скоро в школу, а говорить толком не умеет. Скажу вам по секрету, у девочки энурез, – поджимала губы Лида. Она была женщиной образованной, три года в суде народным заседателем отсидела, знала про все на свете и людей видела насквозь, считали бабули…

– Это что же за такой «нурес», Лида? – заинтересовались они.

– Если по-простому, ссытся, – понизила голос Лида…

А Танька давно научилась говорить правильно, и даже почти не картавила. И писалась она только до пяти лет, и то – редко, когда крепко засыпала. Из-за этого и с детьми не играла, боялась, что дразниться будут.

Мама как-то на работу опаздывала и Таньку назвала зассыхой. Один раз… Правда, бабушка Магда – она гостила у них в то время – отхлестала дочь полотенцем.

– Ты девку не калечь, халда! – наступала она на Валентину. – Ты что ли не ссалась? Придет время, перестанет…

Танька во двор выходила редко. Играла разве что с Соней Зеленецкой и Витькой Утемишевым, она их отличала с детства.

Глава 4

Зима 2000 года, Санкт-Петербург.

… К середине зимы он стал «говорить». Вряд ли кто посторонний различил бы в мычании, птичьем клекоте и зубовном скрежете больного какой-либо смысл. Но Таня его речь понимала, как мать понимает лепет своего дитяти. Когда не хватало слов, он матерился. Таня не обижалась, она, работая в больнице, знала, что потерявшие после инсульта или мозговой травмы речь больные первым делом вспоминали нецензурную брань.

Однажды попросил посадить его на кровати. С тех пор сидел с удовольствием и подолгу, опираясь спиной на подушки. Таня привязала к дальней спинке кровати лямку, скрученную из старой простыни. Он подтягивался за нее руками и научился хоть и медленно, в несколько приемов, садиться и переворачиваться. Сопел и искоса поглядывал на Таню: видела ли? Похвалит?

Он очень гордился своими первыми победами…

* * *

Ретроспектива. 1982 – 1986 гг, Ленинград.

Валентина сама из кожи вон лезла, за городскую жизнь зубами цеплялась и от Алешки того же требовала.

– Старайся, начальству не перечь. Не спорь, плетью обуха не перешибешь. Не согласен с чем, промолчи, не прекословь. Кто мы, а кто они! Здоровайся первым, похвали что-нибудь: машину, обнову, жену, собаку, галстук… Язык не отвалится… Попросит кто тумбочку какую-никакую смастерить, не ленись. Другие – на перекур, за домино, а ты – к верстаку. Все копейка в дом! Вон Таньку в школу собирать нужно, – выговаривала тихоне-мужу Валентина.

Алешка у маминой юбки да без отца застенчивым вырос. На работе старался быть незаметным, хотя мастер был хороший, дело свое знал и дерево чувствовал. Деньги за поделки брать с людей он стеснялся. Винца, разве что после работы… Отказываться нельзя, человек обидится…

Последние годы, как Танька в школу пошла, дома отца видела редко. Днем – на работе, по вечерам у него – или халтурка, или компания теплая. За рюмкой Алексей преображался: стихи читал собутыльникам, рассказывал о жене-красавице, о том какая у них дочка растет пригожая, как они семьей живут хорошо, душа в душу. Мог Алеша и всплакнуть от полноты чувств…

Танька помнила, что приходил папа с работы поздно, язык его заплетался, сморщенное, как печеное яблоко, лицо ходило ходуном… От него пахло водкой и мебельным лаком.

Мама Валя кричала на отца, называла малахольным, хлестала его кухонной тряпкой по лицу. Он молчал, закрывал глаза рукой и виновато улыбался.

Утром папа вставал раньше всех. Тщательно брился, перемывал всю посуду на кухне, гладил рубашку и брюки, чистил обувь. Никогда не завтракал. По квартире, чтобы не разбудить домашних, ходил на цыпочках. Входную дверь, уходя, затворял мягко, почти беззвучно. Таня много раз пробовала так, но у нее не получалось.

В воскресенье папа дома никогда не пил спиртного и почти что не курил. Если была хорошая погода, он гулял с дочкой. Они ходили в зоопарк, Планетарий или Петропавловскую крепость. Он же там, на Петроградской стороне, вырос. Иногда ездили в Центральный парк культуры и отдыха (ЦПКиО). Папа непременно покупал Таньке воздушный шарик и ярко-красного, нарядного «петушка» зимой, а летом – эскимо, покрытое шоколадной глазурью, на палочке, за одиннадцать копеек, самое Танькино любимое. И газировки с сиропом – сколько влезет.

Когда они проходили мимо пивного ларька, острый, выступающий на тонкой морщинистой шее отца кадык смешно дергался вверх-вниз. Танька смеялась, поднимала на папу глаза и тут же замолкала, детской своей душой чувствуя нечеловеческую боль, плескавшуюся в его тоскующих глазах.

В школу Таньку повели всей семьей. Бабуля прослезилась, мама с папой в тот день не ругались, а стояли рядом и волновались, сможет ли Танька громко и внятно рассказать свою стихотворную строку.

А Таньке в школу не хотелось. Чего там хорошего? Начнут еще дразниться…

Первые годы Танька очень старалась и ходила в отличницах. Хорошая память, усидчивость и прилежание – что еще нужно от девочки в начальных классах? Потом, класса с пятого, перешла в «хорошисты».

Нет, такие предметы, как биология, литература, история, родной и английский языки Танька любила и знала хорошо. Она не могла осилить математику. Танька не обладала ни абстрактным, ни логическим мышлением. Она старательно слушала учительницу, когда было нужно, кивала, и вроде бы все понимала, но по окончании урока в голове ничего не оставалось. Приходилось зубрить.