Наш упырь - Михаил Кликин

Вовка боялся даже просто опустить голову.

И он стоял на коленях, тихо канюча:

– Ба… Ну, ба…

А когда ему послышался странный звук – словно гигантскому карасю сильно нажали на брюхо, – и когда в топкой тьме почудилось движение, – он сорвался с места, взлетел на печку, подхватил, втянул за собой лестницу и с головой нырнул под одеяло.

Выбравшись из подполья, бабушка первым делом заглянула у внуку. Спросила:

– Чего бледный какой? Напугался?.. Ты, вроде, звал меня, или мне послышалось?

– А что у тебя там, ба?

– Где?

– В подполье.

– А! Старье всякое, вот проверить лазала. Но ты туда не суйся! – Она погрозила Вовке пальцем и заторопилась:

– Наши уж собираются, надо и мне…

Она закрыла лаз в подпол, задвинула две щеколды, протянула через скобы громыхающую цепь, заперла ее на замок. Тумбочку сдвинула на новое место – к самому умывальнику. Крышку лаза застелила половиком, сверху поставила табурет, на него – ведро с водой. Огляделась, отряхивая руки и передник, пошла к дверям.

– Ба! – окликнул ее Вовка.

– Что?

– Включи радио.

– Ох, шарманшик, – с неодобрением сказала бабушка, но радио включила.

Когда она ушла, Вовка слез с печки, добавил громкости и бегом вернулся в свою крепость – к книжкам, тетрадкам и карандашам, к шахматным фигуркам и погрызенным пластмассовым солдатикам. По радио передавали концерт по заявкам. Сперва веселую песню про волшебника-неумеху исполнила Алла Пугачева, потом благожелательная ведущая долго и скучно поздравляла именинников, а после этого была какая-то музыка – Вовка всё ждал, когда вступит певец, но так и не дождался. Похоже, слов для такой музыки никто не сумел написать – наверное, она была слишком сложная.

Он попытался что-нибудь сочинить сам, исчеркал три страницы, но и у него ничего не вышло.

Потом были новости, но Вовка их не слушал. Голос диктора говорил о вещах неинтересных: о выборах, о засушливом лете и лесных пожарах, о региональной олимпиаде и о сбежавших заключенных.

Вовка читал взрослую книгу. Называлась она «Всадник без головы».

А когда прогнозом погоды закончились новости, и началась юмористическая передача, в дом вернулась бабушка. Бормоча что-то сердитое, она выключила грохочущее хохотом радио, села у окна и стала раскладывать карты.

Родных детей у Варвары Степановны не было – Бог не дал, хоть и случилось у нее в жизни два мужа: первый – Гриша, второй – Иван Сергеевич. За Гришу – гармониста и шефера – она вышла девкой. С Иваном Сергеевичем – агрономом пенсионером из райцентра – сошлась почти уже старухой.

Оба раза семейная жизнь не сложилась: через год после свадьбы Гришу зарезали на городском рынке, куда он возил совхозную картошку, а Иван Сергеевич не прожил после регистрации и двух лет – поехал на велосипеде в райцентр к родне и попал под машину.

Падчерицу свою Варвара Степановна увидела только на похоронах. Дочь Ивана Сергеевича была в черном и нарядном, заплаканные глаза ее были густо подведены тушью, а крашенные рыжие волосы выбивались из-под черной косынки, словно языки пламени.

На поминках они сели рядом, познакомились и разговорились. Падчерицу звали Надей, был у нее муж Леонид и сын Вова. Жили они в городе за триста километров от Минчакова, была у них трехкомнатная квартира, импортная машина, денежная работа и тяжелая болезнь ребёнка.

У Нади с собой оказалось несколько фотографий, и она показала их Варваре Степановне.

Одну из карточек Варвара Степановна разглядывала особенно долго.

Очень уж ей понравился белобрысый улыбчивый внучок.

Было в нем что-то от Ивана Сергеевича. И, как ни странно, от Гриши-гармониста тоже.

Вскоре пришли чужаки. Бабушка, видно, ждала их – не зря посматривала в окно, да прислушивалась к чему-то. А как увидела на тропе двух широко шагающих мужчин, сразу поднялась, смешала карты, крикнула внуку:

– Полезай на полати, спрячься под одёжей и носу не показывай, пока не скажу! Плохие люди, Вовушка, к нам!..

Деревянный настил меж печью и стеной был заставлен пустыми корзинами, завален старыми валенками и тряпьем. Вовка уже не раз хоронился там, пугая бабушку своим исчезновением – а вот поди-ка ты, оказывается, она знает его тайное укрытие!

Застонало под тяжелыми ногами крыльцо.

– Забрался?

– Да.

– И молчок, Вовушка! Что бы тут не делалось! Нет тебя дома!..

Хлопнула дверь. Протопали через комнату ноги.

– Одна живешь? – спросил голос, пахнущий табаком и перегаром.

– Одна, – согласилась бабушка.

– А вроде бы это твой внук рыбу ловил.

– Мой.

– Чего ж заливаешь, что одна?

– Так он не живет. Он гостит.

– Не вернулся еще?

– Нет.

– Смотри, бабка! У меня вся жопа в шрамах, я свист за километр чую.

– Говорю – нет его пока.

– Ну, на нет и суда нет… Слышь, кукольник, раздолбай ей ящик с хипишем.

Раздался звук удара, звякнули стекла, что-то хрустнуло, упало, рассыпалось. Вовка съежился.

– Телевизор где? – спросил сиплый голос.

– Нет у меня телевизора.

– Велосипед есть?

– Нет.

– Кукольник, пробеги-ка кругом…

Некоторое время никто ничего не говорил, только постанывали половицы, гремели подошвами сапоги, скрипели дверцы шкафов, что-то опрокидывалось, падало. Потом на пару секунд установилась такая тишина, что у Вовки заложило уши.

– Ладно, – сказал сиплый голос. – Живи пока.

Хлопнули ладоши о колени, скрипнул стул. Вовка, закусив губу, слушал, как уходят из дома чужаки и боялся дышать.

Всхлипнула и осеклась бабушка. Пробормотала что-то – то ли молитву, то ли проклятие.

И снова сделалось тихо – даже ходики не щелкали.

– Вылезай, Вова… Ушли они…

Вовка выполз из-под одежды, отодвинул валенки, выбрался из-за корзин, спустился с печки, подошел к бабушке, прижался к ней. Она обняла его одной рукой, другой обвела вокруг:

– Так-то зачем? Изверги…

Из проломленной решётки радиоточки вывалился искореженный динамик – словно раздавленный язык из разбитых зубов. Перевернутые ящики шкафа рассыпали по полу баночки, пуговицы, фотографии, письма, открытки, дорогие вовкины лекарства. Часы прострелили пружиной тюлевую занавеску. Под вешалкой грудой лежала одежда, с кровати была сброшена постель, перекосилось мутное от старости зеркало, три обшарпанных чемодана-кашалота вытошнили свое содержимое…

Вовка и не подозревал, что у бабушки есть столько вещей.

Ночью сон к Вовке не шел. Он закрывал глаза – и видел качающийся среди бликов поплавок. Было жарко. На кухне горел свет, там бабушка пила с соседями чай. Они монотонно шептались, тихо гремели чашками и блюдцами, шелестели обертками лежалых конфет, – звуки порой накрывали Вовку, глушили сознание, и он забывался на время. Ему начинало казаться, что он сидит рядом с гостями, прихлебывает обжигающий чай и тоже говорит что-то важное и непонятное. Потом вдруг он оказывался на берегу пруда, и тянул из воды еще одного карася. Но леска лопалась – и Вовка с маху садился на мокрые скользкие мостки, и замечал раздувшуюся пиявку на щиколотке, тонкую струйку крови и шлепок буро-зеленой тины. А поплавок скакал по блещущим волнам, уходя все дальше. Острое разочарование приводило Вовку в чувство. Он открывал глаза, ворочался, видел на потолке свет, слышал голоса, и не мог понять, сколько сейчас времени…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});