В те дни - Лев Квин

Сторож сочувственно качает головой и вздыхает:

— Ох-ох! Нелегко простому человеку детей выучить. Вон у меня дочка. Так хорошо играет на пианино. В консерватории все говорили: «Способная очень… далеко пойдёт». А не стало чем за неё платить: — сразу выбросили. Как убивалась девочка!

— Где же она теперь?

— Теперь? — Старик безнадёжно машет рукой. — В горничных, вот где… Когда эта история с консерваторией у неё приключилась, подошла к ней мадам Квиесис, жена какого-то музыкального начальника. Ну там, ах да ох, какое несчастье и всё такое. А потом говорит: «Ты, Мирдзинь, не горюй. Я тебя как родную полюбила. Пойдём к нам, поживи немного. Детей у нас нет, будешь за дочку. Пианино у нас прекрасное, упражняйся, сколько хочешь. Муж за тебя в консерватории похлопочет. Всё будет хорошо».

Мирдза моя и пошла. Ну, поначалу и впрямь всё ладно было: «Мирдзинь» да «Мирдзинь». Мадам платье своё старое девочке подарила. А потом пошло: «Мирдза, в гостиной прибери», «Мирдза, посуду помой». Дальше — больше. Не успела Мирдза опомниться, как оказалась у Квиесисов вроде бы бесплатной горничной. Одним утешалась: пианино у них уж больно хорошее, какой-то там заграничной фабрики… А вчера пришла девочка ко мне вся в слезах: мадам Квиесис запретила ей на пианино играть. Дескать, голова у неё болит, когда музыку слышит. Дочка заявила, что уйдёт. Так эта старая ведьма ей говорит: «Никуда не пойдёшь. Сначала свой долг отработай: за еду да платье…» Вот она господская ласка какая. Но ничего, отольются кошке мышкины слёзки…

Улица встречает меня унылой серостью. Природа словно повесила нос. Моросит противный мелкий дождь. Тускло поблескивает влажная мостовая, выложенная прямоугольными гранитными плитами. Даже обычно яркие кричащие вывески магазинов как будто затянуты серой пеленой.

Я долго ещё раздумываю над словами Эйзака. «Отольются кошке мышкины слёзки…» Отольются ли? Будет ли отплата? Конечно, будет. Рядом с нами великая страна, в которой это уже произошло — Советский Союз. Там рабочие прогнали всех нашейников и сами взяли власть.

Недаром так разъярился Муйжелис, когда я недавно сказал, что в Советском Союзе не надо платить за учение. «Не разводи тут агитацию… Я директору пожалуюсь!..» Весь белый сделался, затрясся от злобы.

Ох и не любят такие муйжелисы Советский Союз! Не любят его и боятся. И коммунистов тоже боятся, потому что коммунисты борются против буржуев, хотят, чтобы и у нас рабочие и крестьяне были хозяевами страны.

Смелые они люди, коммунисты. Их выслеживают, арестовывают, судят, сажают в тюрьмы, посылают на каторгу. А они всё равно своё делают. В Риге всё чаще и чаще появляются коммунистические листовки. За последнее время я находил их и в коридоре нашего дома, и на улице, и даже в гимназии. В этих листовках открыто пишут то, о чём люди осмеливаются говорить лишь шёпотом.

Эх, жаль, что я не знаком ни с одним коммунистом. Тогда бы знал, что делать!

Подхожу к шумному, оживлённому перекрёстку. На часах, вывешенных у ювелирного магазина Валдмана, ещё только три. Куда идти? Спешить домой незачем. «Порадовать» мать я успею вечером.

Пойду-ка на завод, сообщу отцу. Может быть, он сумеет что-нибудь предпринять.

Задумавшись, забываю посмотреть на сигнал светофора и направляюсь через улицу.

— Эй, эй! Поберегись!

У самого моего уха раздаётся громкий окрик шофёра. Бросаюсь в сторону. Пронзительный визг тормозов… Кто-то крепко схватывает меня за рукав. И вот я уже на тротуаре. Растерянно мигая, смотрю на своего спасителя.

— Что, парень, несчастная любовь? Или, может быть, тебя лишили наследства? — обеспокоенно спрашивает он. В голосе слышится такое участие, что я машинально отвечаю:

— Что вы! Какое там наследство! Просто замечтался…

И только сейчас замечаю в его голубых глазах искорки смеха. Господи, только олух не поймёт, что он шутит!

— Ой, простите, господин… Мне показалось, вы серьёзно… Спасибо вам большое. Если бы не вы, я попал бы под автомобиль.

Мужчина шутливо отмахивается рукой. Какая у него приятная, располагающая улыбка! Он оглядывается по сторонам.

— Знаешь что, — доверительно, как бы по секрету, говорит он мне, — давай-ка немного пройдёмся вперёд. Иначе мне вручат медаль за спасение погибающих, а тебя оштрафуют за нарушение правил уличного движения.

Действительно, вокруг нас собралось уже немало зевак. Издалека медленно приближается высоченная фигура в сером мундире — полицейский.

— Тебе в какую сторону? — спрашивает меня спаситель.

— На завод «Электротехника»… Отец там работает, — поясняю я.

— Вот так совпадение! И мне тоже в те края. Выходит, я себе попутчика вытащил из-под колёс. Ну, пошли.

Может быть, вы моего отца знаете? — спрашиваю я. — Его зовут Криш Озолс… А меня Имант.

— Нет, друг, не знаю. Я ведь чужой в тех местах. Просто иду навестить знакомого.

Несколько минут идём молча. Украдкой осматриваю своего спутника, ему лет двадцать пять. Худощавое лицо, приглаженные светлые волосы. В руке аккуратно завёрнутый пакетик. По виду служащий или безработный интеллигент. Таких сейчас много. В каждой газете под рубрикой «Ищут работу» сотни объявлений.

— Ну как, Имант, нравлюсь я тебе? — снова вполне серьёзно спрашивает он.

— Я… я…

Мне становится неловко. Как же он заметил, что я смотрю на него?

— Ладно, ладно, парень, — улыбается мой спутник. — Ты не смущайся. Это у меня привычка такая: говорить серьёзно весёлые вещи. Но зато серьёзные разговоры у меня без смеха никак не клеятся. Такой уж характер.

Мы проходим мимо большого парфюмерного магазина. Из дверей выходят две расфранчённые дамы. До нас доносятся обрывки разговора:

— Почему же ты не взяла «Коти»?

— Ах, милочка, у них такой удушливый запах, а у меня сэрдцэ… А эти, «Мон ами» — они стоят свои сорок латов. Чудэсный эромэт…

Спутник чуть заметно подмигивает мне.

— Слышал?.. «Чудэсный эромэт»… Твой отец, наверное и за две недели столько не заработает.

— Да где уж там!

Чувство обиды и возмущения снова охватывает меня. С жаром говорю своему новому знакомому:

— Меня сегодня из-за шестидесяти латов директор из гимназии выгнал. Говорит, через три дня не принесёшь, — прощайся с учёбой. А эта госпожа плеснёт духи на своё бальное платье и думать о них забудет.

У меня вырывается тяжёлый вздох.

— Погоди, погоди, — заинтересовывается он. — Что-то я тебя не пойму. Как это — из гимназии выгнал?

Рассказываю ему о случившемся. Сначала коротко, а потом всё подробнее. Спутник слушает внимательно, не перебивая.