Пункт назначения 1978 (СИ) - Громов Виктор

– Это и есть твой красивый цвет? – спросила она изумленно.

Отец слегка попритух.

Копейка потом служила родителям верой и правдой лет пятнадцать. Пока ее не сменила пятерка. А цвет именовался оливковым. Сам отец им очень гордился. Мать же непременно морщила нос и обзывала его по-простому – болотным. Споры по этому поводу возникали с завидной регулярностью. На лицо наползла усмешка. Удивительно, что только не хранится в глубинах нашей памяти?

Я покрутил ручку стеклоподъемника, высунул голову наружу и глянул на бок железного коня. Ну, точно! Болотный! И преисполнился гордости. Ха! Значит далеко еще до склероза! Значит, есть еще порох в пороховницах!

– Олег! – Раздалось возмущенное. – Это что еще за дела? Кто разрешил тебе высовываться на ходу?

Мама негодовала. Я поспешно нырнул обратно.

– Прости, ма, больше не буду.

Вырвалось это само самой. И стало отчего-то приятно. Сорок лет мама не беспокоилась обо мне. Сорок лет назад она просто вычеркнула меня из своей жизни. А тут…

Я закрыл глаза и горячо подумал:

– Спасибо, тебе, Господи. Спасибо, что принял мою никчемную жизнь в дар. Спасибо, что дал шанс все исправить. Я постараюсь тебя не подвести.

Господь, как всегда, промолчал. Зато кто-то ткнул в бок. И Иркин голос зашептал:

– Олежка, а что ты там увидел? Скажи! Ну, скажи! Мне тоже интересно.

– Зайца, – ответил я, как можно серьезнее. А потом развел руки, на манер заправского рыбака и добавил: – вооот такенного.

Ирка тут же надулась.

– Олег! – Снова окликнула меня мать. – Прекрати ее дразнить.

Я откинулся на спинку сидения и мечтательно улыбнулся. Эта поездка нравилась мне все больше и больше.

* * *

По моим прикидкам прошло не меньше двух часов. В машине все время переговаривались. Я же большей частью молчал, стараясь вспомнить, как должен вести себя обычный советский пацан в возрасте шестнадцати лет. В голове было потрясающе пусто. Память отказывалась подкидывать нужную информацию. В голову лезла исключительно Вика. И я с ужасом и нетерпением думал о том, что снова встречусь с ней.

Вика стала для меня недостижимым идеалом на долгие годы. Я представил себе нашу первую встречу и громко, совсем по-стариковски вздохнул.

Мать поняла это по-своему.

– Саш, – попросила она, касаясь отцовского плеча, – давай остановимся. Всем пора размяться. Да и перекусить не мешало бы.

Отец наклонил голову и поцеловал ее пальцы.

– Сейчас, где-нибудь встанем.

А потом, глядя на нас в зеркало добавил:

– Кустики всем нужны?

– Мне! – Ирка с готовностью вытянула руку, совсем как на уроке.

Я поймал в зеркале отцовский взгляд и кивнул.

– Вот и хорошо. – Улыбнулся он.

Подходящее место нашлось почти сразу. В десятке метров от шоссе начинался молодой лесок. На опушке его рос густой кустарник. С дороги к лесу вела основательно утоптанная тропа. Этой остановки я не помнил. И вообще не помнил многого.

– Ира, – мать протянула руку, – пойдем.

И дамы удалились.

Батя любовно посмотрел им вслед, пробормотал:

– Девочки направо, мальчики налево…

И направился в другую сторону, бросив на ходу:

– Олег, ты идешь?

Я поспешил следом. На ногах у меня были кеды. Самое то для походов по лесу. На отце – смешные сандалии, надетые прямо на носок. Тоже неплохо.

* * *

Этот лесок оказался довольно популярным местом. Повсюду валялись размоченные и подпорченные временем клочки газетки. У меня не возникало никаких сомнений, что употребили их исключительно по назначению. Зато нигде не видно вездесущих пакетов и одноразовой посуды.

В лесу было чудесно. Тихо, свежо. Сквозь редкую листву пробивалось солнце. Мы прошли чуть глубже и неожиданно наткнулись на старый куст лещины, сплошь усыпанные орехами.

– Ого, – сказал отец, – вот это мы удачно зашли.

Он сорвал четверную гроздочку и протянул мне.

– Давай, Олежка, пробуй.

Ясное дело, что я бы прекрасно управился и сам. Но искренняя отцовская забота была приятна. Орех без усилия лопнул. Внутри оказалось ядрышко, еще молочной спелости, но уже довольно крупное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Отец разгрыз свой орех и довольно причмокнул:

– Чистый мед! Давай наберем, порадуем женщин.

Я с сомнением поглядел на пустые руки.

– Куда?

Батя задумался.

– Сейчас, – вытащил из-за пояса рубашку и оттянул перед собой гамачком, – давай сюда.

Рубашка была голубой, совсем светлой. Зелень орехов – сочной. Меня одолели сомнения. Умом я понимал, что таких мыслей у пацана быть не должно, но привычки так просто не вытравить. Поэтому сказал:

– Не думаю, что мать нас за это погладит по головке.

Отец поглядел на себя, на орешник, на меня и беззаботно выдал:

– Ерунда, рви. Вот увидишь, как она обрадуется. – И, словно сам себя уговаривая, добавил. – Знаешь, как Иринка любит орехи?

* * *

Уже на обратном пути, в кювете, я заметил побитую ржой банку из-под кильки в томате и подумал, что во все времена люди одинаковы. Всегда найдут способ загадить мир вокруг себя.

Мама с Иркой успели вернуться и хлопотали возле машины. На багажнике расстелили кусок белой в голубой цветочек клеенки. У колеса стоял большой разноцветный термос с помпой. Забавно, но термос этот до сих пор пылился у родителей на антресолях. Ни отец, ни мать отчего-то не рискнули его выкинуть. Там же, сложенные аккуратными стопками, нашли последнее пристанище Иркины книги. Только моих вещей в этом доме не было. Ничего, теперь мы это исправим.

Мать увидела нас первой. Она держала в руках нож и на весу нарезала хлеб. Сказать, что она не обрадовалась – не сказать ничего.

– Саша, – раздался возмущенный окрик, – что это? Ты чем думал?

Нож указал на злополучные орехи. Отец конфузливо пожал плечами.

– Вот, орешков принесли, – пролепетал он.

Хлеб полетел на клеенку, рядом осторожно лег нож. Даже в гневе матери хватило ума не портить машину. Зато отцу откровенно угрожал разнос. Мать бушевала:

– Орехи? Я бы поняла, если бы так сделал Олег! Но ты… Ты же рубашку испортил!

Батя бросил взгляд на «ценный груз» и промолчал. Я тихо стоял рядом и старался прикинуться ветошью. Сейчас лучше было не отсвечивать. Иначе прилетело бы и мне. А я совсем не был уверен, что смогу отреагировать правильно. Всех спасла Ирка. Она поднырнула матери под руку, обняла ее за талию, заглянула в глаза и сказала примирительно:

– Мам, папа хороший, он мне орешков принес. Не ругай его.

Мать фыркнула, покосилась на отца и как-то сразу сдулась. Отстранила Ирку, залезла по пояс в машину, вынула откуда-то коричневую матерчатую сумку и кинула нам.

– Сюда пересыпайте свое сокровище. – Она опять взялась за нож. И указала им на отца. – Рубашку сам будешь стирать.

Батя вздохнул с облегчением. Ирка подхватила с земли сумку и радостно запрыгала.

– Папочка, – ее голос звенел от восторга, – ты самый лучший.

– Лучший, – съязвила мать, – только хорошие вещи портит.

* * *

Рубашка действительно была от души изгваздана зеленым соком. Отец кривясь заправил ее в брюки, потер ладонью пузо и бросил на меня странный взгляд. В нем так и читалось: «Откуда ты только это знал?» Откуда… Я опустил глаза. Такое не объяснишь.

Нет, надо быть осторожнее. Надо держать язык за зубами.

Мать больше не сказала ни слова. Отец, чтоб лишний раз не маячить у нее перед глазами, полез под капот своего железного коня. Мама тут же проворчала что-то про кота, который, когда ему нечем заняться, сами знаете, что делает. Но тихо, так, чтобы не услышала Ирка.

А я неожиданно поймал себя на мысли, что мне ужасно не хватает телефона. Жуткий яд, именуемый интернетом, основательно успел отравить мой мозг. Рука постоянно тянулась к карману, желая пополнить багаж бесполезных знаний. Тогда, чтобы хоть чем-то себя занять, я присел на корточки, подвинул к себе сумку и стал чистить орехи от зелени.