Край чужих земель - Марьяна Брай

что отца выхаживала, а ты плюнул.

— Скажи, чтоб привели, - первый голос, хоть и был напуган, но, держался хорошо. Только чуть дрогнувшая нотка моментально снова стала крепкой.

— Сам скажи, коли господин тут, - младший явно почувствовал, что прав и решил показать, что он тоже не последнее звено.

— Ты пререкаться будешь со старшим братом? Может плетей дать? – старший явно решил показать, кто здесь хозяин.

Послышались шаги, а потом новый голос прошептал что-то и все затихло. Женщина. Не молодая.

Я сколько могла искала среди этих голосов Лизонькин, но он пропал полностью. Было так тихо, как не было даже в самые первые годы в нашем саду. Когда все только начали строить домишки, и мы с мужем ночевали там в палатке. Дочке было лет семь, и для нее это было первым приключением в жизни. Мы в темноте укладывались там втроем и сочиняли частушки. В основном это были детские, про огород, про то, что урожая у нас будет завались.

Шаги точно были рядом, но я никак не могла открыть глаза, чтобы увидеть этих людей. Словно у меня и не было глаз. Темнота по чуть снова начала засасывать меня, а я мечтала лишь об одном – хоть на секундочку увидеть еще раз лицо Лизы.

— Коли встанет, чудо будет, - скрипучий старческий голос заставил вздрогнуть. Легкие вдруг начали наполняться воздухом, и запахи, которые будто взорвались в носу, обязательно вызвали бы рвоту, но желудок был пуст, а горло слиплось от сухости.

— Ну, значит чудо началось, - уже знакомый голос раздался вдруг так близко, что я распахнула глаза и махнула руками. Передо мной стоял парень лет семнадцати: тощий, чуть пробивающийся пушок над губой, тонкий, будто вылепленый нос, брови с изгибом, голубые глаза, красиво очерченные губы.

— Пить, - с огромным трудом смогла выдавить из себя я, превозмогая боль в горле.

— Вот, вот, госпожа, пей, ну, значит, жива, жива-а, - протяжно подвывая в поле зрения появилась старая, морщинистая, как шарпей, старуха. Почти бесцветные глаза ее смотрели на меня безотрывно. Грязный платок, весь усыпанный семенами каких-то трав, прилипающих как репейник или деряба, сполз на бок, открывая не больно приятную картину – седые волосы были свалены в один колтун.

Край кружки, толстый, как барнка, прижался ко рту, и вода потекла мимо по шее, охлаждая кожу. Тело начало покрываться мурашками, но я не обращая внимания на это глотала и глотала холодную, чуть пахнущую рыбой и рекой воду.

— Где я? – слова дались мне так сложно, будто надо было не языком ворочить, а подняться по лестнице.

— Дома, госпожа, дома, - бабка суетилась, но я увидела в ее взгляде такое искреннее переживание за себя, что решила молчать. Да и сил не осталось совсем. – Спи еще, спи, а завтра и легче все станет, легче, - она кутала мои плечи, но холод, залезший под ворот рубашки с холодной водой я побороть никак не могла. Так и заснула, трясясь, как осиновый лист.

«Голова болит, скорее всего, от холода. Так бывает, когда замерзнут ноги» - моя первая мысль, когда я проснулась, удивила меня. Голова и правда, болела, но ноги были теплыми. Темноту разрезал еле-еле забрезживший рассвет. Я увидела его в окне. Окно? Да нет, это какой-то каменный вырубок в стене.

Стена, и правда, оказалась каменной,. Из открытого окна веяло прохладой, пахло туманом, но мне не было холодно. Что-то тяжелое лежало на мне, и двигаться я просто не могла, да и не хотелось.

Отсутствие рамы в окне поразило меня больше всего. Может это один из недостроенных домов? Нет, не похоже. Давно уже никто не делает окна аркой. Это модно было в девяностых, а теперь нет. Откуда я знала об этом? Из разговора соседей за высоченным забором. Точно. Они обсуждали один из строящихся домов на задних улицах поселка.

Ладно, даже если и строящийся дом, то чего я здесь забыла? Головой вертеть было больно, но отвернуться от окна и посмотреть себе на грудь я смогла. На мне лежала огромная черная шкура, а на ней сверху… подушки!

Это точно какой-то дурной сон, не иначе. Надо просто проснуться. А что сделать, чтобы проснуться? Заснуть во сне. Я закрыла глаза и с трудом заснула снова.

— Ну вот, теперь поди и оживеешь, - тот же старушечий голос проскрипел рядом, и я открыла глаза. Окно никуда не делось.

— Где я? – тихонько прошептала я и удивилась своему голосу – тонкому и тихому, как у Лизоньки. Моментально подумав, что это не я говорю, а она, я посмотрела в другую сторону.

Каменные стены кое-как завешены тканью, похожей на толстое сукно, прямо по сукну кто-то намалевал сложных цветов. Краска с них осыпается и выглядят эти цветы теперь как стена в доме под снос. Высокий, наверно, метра два с половиной, дверной проем, тяжелая деревянная дверь, обшитая железными листами. Здоровенные клепки на них то ли медные, то ли крашенные. Клепки?

Да я же не вижу почти ничего дальше своей руки. Расплывается все. Я точно сплю. И проснуться не могу. Иногда бывает такое. Сон все длится и длится.

— Я заставила курицу сварить. Кое как убедила, что тебе только бульон сейчас надо. Не брат у тебя, а зверь лютый. Велел все сделать, чтобы ты на ноги встала, а сам курицу пожалел, - пробубнила бабка, и тут я отчетливо услышала запах куриного супа. Желудок так больно сжался, что захотелось поджать ноги.

— Где я? – переспросила я опять, надеясь, что сон сейчас пойдет по какому-то новому сюжету, все изменится, но он продолжался, как фильм, в котором у старухи, видимо, была своя роль, и она планировала ее доиграть.

— Дома, госпожа, дома вы! – она снова встала передо мной. Сколько же ей лет? Сто? Она выглядела такой старой, что я почувствовала себя девчонкой рядом с ней.

— Кто вы? – не унималась я.

— Чего это вы госпожа меня на «вы»? Нельзя так, нельзя. Я старая Кариса. Вы видели меня уже, когда господина лечила. Он тогда долго лежал, как с войны пришел. Но пожил еще до весны, пожил, - она суетилась возле меня, наливая в деревянную миску бульон из чумазого котелка, стоящего на табурете.

— Господина? – переспросила я.

— Отца вашего. Нашего господина.

— Отца? – голова у меня вдруг закружилась, и