Последний из миннезингеров (сборник) - Александр Киров

– А вы кто?

– Алексеев, можно Олег.

– Берроуз, инженер. Кандидат технических наук. Защитил диссертацию…

– А-а…

Человек подошел к столу и с отвращением попил из банки с треснувшей стенкой, наверное, теплой воды. Вернулся на кровать, чихнул и тоже представился:

– Фунт.

Подумав, добавил:

– Можно просто – Фунтик.

Хотел еще что-то сказать, но, почесав косматый затылок, только кивнул.

– А вы почему спите на самой неудобно расположенной по отношению к выходу кровати? – деликатно поинтересовался Берроуз.

Фунт ответил просто:

– А на остальных помирают все. Быстро как-то. Да и до дверей ближе, если что.

Нельзя сказать, чтобы Алексеева и Берроуза ответ этот обрадовал или воодушевил.

8

В местечковом магазинчике на полках из спиртного были только чекушки с водкой. Стояли они там для приличия – две штуки, одна с красной этикеткой, другая с синей. Под прилавком аналогов им не было, на складе же имелось еще штук тридцать. Выставленные напоказ чекушки покрылись от невостребованности толстым слоем пыли. Этикетки их выцвели от времени, отчего жидкость внутри тары казалось омерзительной.

Однако при этом Астафьево было, наверное, одной из самых пьющих деревень в мире. Не было дома, двора, где утро обходилось бы без снятия похмелья народным способом хотя бы одним из хозяев или постояльцев.

Особой популярностью здесь пользовался ветхий дом на окраине. Дом – не дом… Халупа какая-то.

В один пасмурный день лет за пять до событий, которые автор пытается здесь описать, Мирза привез в этот сарай какого-то безликого, безвозрастного и бесполого человека, которого назвал при всех – Тугрик. А через некоторое время окраина стала самым людным в деревне местом, потому что Тугрик, вселившись, немедленно стал торговать – спиртом.

Спирт он продавал бутылками и литровыми банками, баночками из-под детского питания и столовыми ложками круглые сутки. Здесь выяснилась одна отличительная черта Тугрика – он мог не спать вообще. По крайней мере, кто бы из сельчан когда бы ни постучался в калитку (дальше калитки хозяин не пускал, двор сторожила здоровенная немецкая овчарка Гитлер), ровно через тридцать секунд (чувство времени у людей, жаждущих опохмелиться, развито удивительно) равнодушное лицо хозяина возникало перед страдальцем. Тугрик не здоровался и не говорил «до свидания». В его речи бытовали слова: «сколько», «да», «нет», «еще раз нет» и для особо наглых – «Гитлер, фас». Впрочем, последняя фраза, употребленная Тугриком с десяток раз в начале его жизни здесь, с тех пор больше не повторялась…

Но вернемся в магазин.

Толстая продавщица, которую звали Тоней, однажды была искренне удивлена. В магазин явился учитель Алексеев и скупил все чекушки (числом тридцать две). А когда Тоня узнала, что Алексеев учителем больше не работает и, следовательно, бояться его нечего (а учителей-то немолодая бывшая второгодница по привычке побаивалась), она и закричала: «Олег Александрович! Олег! Алик! Алкаш! Чекушки! Чекушин Алик! Алик Чекушин!!!» – и кричала эту фразу до тех пор, пока Алексеева не стала так называть вся деревня. Называли месяц. Пальцем тыкали, особенно бывшие ученики. А потом забыли…

Однако у автора есть свое мнение на этот счет. Пусть Алексеев остается Алексеевым.

9

Так вот и оказались в сторожке пилорамы трое. Что касается обстоятельств жизни Фунтика, то, как ни расспрашивали его Берроуз и Алексеев, какие предположения ни выдвигали, – тщетно. Он ничего не мог вспомнить о своем прошлом. Был он доброжелателен, предельно искренен, предупредителен в поступках (когда ему хотелось смачно чихнуть или кашлянуть, он всегда сдавленным голосом спрашивал сначала разрешения у соседей). Портила его привычка каждый вечер, часам к десяти, напиваться до бессознательного состояния, в котором его и застали Берроуз с Алексеевым при встрече.

Однако, как выяснилось далее, Фунтик обладал недюжинным педагогическим талантом…

Обычный порядок дел в сторожке был следующий.

Начнем с того, что сторожить пилораму от внешних врагов было не нужно. Мужики пилили лес круглосуточно и забивали до полусмерти (умирать отправляли в больницу) всякого, кто посягал на их территорию. Таковых после пяти-шести случаев летального исхода среди населения не находилось. Да и тех, кто жил в Астафьеве и не работал на пилораме, становилось все меньше: женщины, старики, дети, а также сумасшедшие и доходящие от пьянства мужики и парни.

Сторожить пилораму нужно было от врагов внутренних. Обозленные от безденежья рабочие тащили поначалу домой все, что попадалось под руку. Воровали на пропой. Но эта тенденция была остановлена достаточно быстро. Ценные вещи можно было принести к Тугрику и обменять на спирт. Поначалу. Затем у последнего был разговор с Мирзой. После этого разговора Тугрик стал записывать, кто и с чем пришел. В его лексиконе появились слова: «фамилия», «имя», «откуда».

Первых из проворовавшихся постигла такая судьба. Среди бела дня у пилорамы остановилась иномарка, из которой вылез Мирза и с ним крупные парни. Рабочих выстроили в шеренгу. Мирза громко назвал четыре фамилии. Мужики дружно сделали шаг вперед. Мирза спросил у водителя, сколько человек влезет в машину, услышав ответ, ткнул пальцем во второго и четвертого. «Джип» уехал, и вместе с ним уехала память о двух сгинувших людях. Жена одного из них ходила в город, пыталась что-то там узнать, а когда вернулась, увидела пепелище вместо своего дома. Поплакала и пошла… к Мирзе. Устраиваться на пилораму. Это была первая там женщина-работница.

Следовательно, и от врагов внутренних сторожить пилораму было не нужно (ну если только чуть-чуть). Тогда от кого? Или от чего? Какого места боялись ее окаянные хозяева? (как хорошо, что это всего лишь несовершенный плод авторского воображения и в жизни таких людей не бывает! ну или почти не бывает! или уж не все такие!)

Пожара.

Принимая Алексеева и Берроуза на работу, Мирза сказал:

– Так… (женщины легкого поведения)… пить пейте. Но если проверю и найду, что все трое спят, не проснетесь вообще.

Берроуз попытался робко возразить:

– Так ведь мы почти не пьющие.

Мирза пожал плечами:

– Ну, так будете сильно пьющими. Однозначно.

Те про себя хмыкнули и не поверили.

…А педагогический талант Фунтика состоял в следующем. Он, кстати, и обусловил порядок дел в сторожке. Обычно Алексеев и Берроуз с утра находили себе занятие в том, что укоризненно наблюдали за Фунтиком, а вернее, за последовательным в своей противоречивости развитием похмельного синдрома.

Фунт просыпался явно раньше их и явно куда-то за чем-то бегал, потому что, проснувшись, они заставали его тело, окутанное перегаровым облаком, ощутимым почти до созерцательности. Тело постепенно просыпалось, мелко дрожало и обливалось холодным потом. Затем начинало суетиться, юлить, шнырять по пилораме, но, всеми гонимое (сторожа были здесь на нижней ступени пилорамной иерархии), оно, иногда побитое и буквально скулящее, возвращалось в сторожку.

– Не налили? – язвительно спрашивал Берроуз.

– Не-а.

Проходило где-то полчаса фунтячьего деликатного покашливания и почихивания. Затем раздавалась одна и та же фраза:

– Мужики, а мужики…

Алексеев вздыхал и полз в карман за мелочью по четным дням, Берроуз по нечетным.

Сбегав куда-то, Фунт преображался. Нет, он не становился омерзительно словоохотливым, не бил себя пяткой в грудь и не трепался о былых проступках, вознося их до подвига… С ним просто можно было нормально общаться.

И вот как-то раз Алексеев, отправившись за молоком к бабке Нюре (сбережений на молоко и оздоровление Фунта пока хватало), задержался долее обычного. Он около двух часов наблюдал неповторимый закат на реке Свидь, которая возле Астафьева вымывала из берегов разлапистые корявые корни берез и осин. В лучах заходящего солнца зрелище это было достойно кисти художника…

Так вот. Вернувшись в сторожку, Алексеев мог наблюдать следующую картину. На койке у дверей был в наличии временно мертвый Фунтик в той же позе, в которой Алексеев увидел его в первый раз. А на следующей – такой же Берроуз.

Алексеев посмотрел на них, подумал о чем-то, что-то решил, да и пошел к продавщице Тоне.

Одно нужно отметить. В запой Алексеев ушел грамотно. Чекушки, купленные в магазине на все оставшиеся у него деньги, шли строго по назначению – для профилактики отравления техническим спиртом. Ну и для оказания первой медицинской помощи. Попросту, проснувшись в пять утра, трое выпивали по 83,33… грамма водки, которые делили по «булям», а потом уже вместе изыскивали средства для похода к Тугрику за весьма и весьма сомнительного качества спиртом.

И то, что для Алексеева и Берроуза было поначалу смешной, глупой и нелепой игрой, вытеснило вскоре все или почти все.

Надо сказать, что Алексеев, чувствуя, что что-то в нем меняется и что-то с ним происходит, попытался даже вести дневник. И даже попытался придать ему художественную форму.