Рихард Зорге – разведчик № 1? - Елена Прудникова

«Среди ночи мы просыпаемся. Земля гудит. Над нами тяжелая завеса огня. Мы жмемся по углам. По звуку можно различить снаряды всех калибров… Каждый ощущает всем свои телом, как тяжелые снаряды сносят бруствер окопа, как они вскапывают откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем удар более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник бешено вонзает когти в свою жертву. Это прямое попадание в окоп…

Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская могила…

…Еще одна ночь. Теперь мы уже отупели от напряжения. Это то убийственное напряжение, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом. Ноги отказываются служить, руки дрожат, тело стало тоненькой пленкой, под которой прячется с трудом загнанное внутрь безумие, таится каждую минуту готовый вырваться наружу безудержный, бесконечный вопль. Мы стали бесплотными, у нас больше нет мускулов, мы уже стараемся не смотреть друг на друга, опасаясь, что сейчас произойдет что-то непредвиденное и страшное. Мы плотно сжимаем губы. Это пройдет… Это пройдет… Быть может, мы еще уцелеем…».

Может быть, после бомбежек по площадям, после Хиросимы это и не так впечатляет. Но тогда все это было впервые.

Рихард выжил в том фландрском наступлении, в аду Диксмойде, но стал смотреть на все по-другому. У оставшихся в живых не было общего языка с теми мальчиками с горящими глазами, которые еще полгода назад распевали патриотические песни, а также с теми, кто, сидя в тылу, пел их сейчас. Теперь он, как и его товарищи, совсем иначе видел войну – как бессмысленную бойню, а на место романтического подъема пришла безысходность обреченных, чей единственный жизненный лозунг: «Быть может, мы еще уцелеем». Храбрость не вела к смерти, а трусость не спасала, и Рихард стал отчаянно храбрым. Это соответствовало его характеру, а главное, его гордости.

Среди них были как шовинисты, так и социал-демократы, молодые и не очень, и все они одинаково не понимали смысла этой войны, на которой были пушечным мясом. Его первым наставником в новой политической науке стал пожилой безработный каменотес из Гамбурга, который никогда не говорил о политике, со злостью посылая подальше всех, кто подходил к нему с этой темой. Но с Рихардом он подружился, и молодой солдат получил от своего друга первые уроки пацифизма. В начале 1915 года каменотес погиб, а вскоре ранили и самого Рихарда.

Пребывание в госпитале с нетяжелым ранением солдаты рассматривали как отдых, подарок судьбы. Времени было много, и Рихард начал потихоньку разбираться в реальной политической подоплеке войны. Теперь он мог бы сказать словами Ретта Батлера, героя книги «Унесенные ветром»: «Войны ведутся из-за денег». Он и пытался разобраться, кто какие интересы имеет. Интересы у всех были разные – у кого-то деньги, у кого-то земли, уголь, нефть – но тем, кого гнали на бойню, война не давала ничего, кроме страданий и смерти. Однако выхода он не видел, да и никто его не видел. Обратного хода не было – этот путь надо пройти от начала до конца.

После госпиталя Рихард получил ефрейторские нашивки и достаточно длительный отпуск. За это время он успел подготовиться и сдать школьные выпускные экзамены, зачем-то поступил на медицинский факультет Берлинского университета – должно быть, потому, что на фронте лишь от профессии врача был реальный толк. Но медицина оказалась чужда ему, а его любимая политика потеряла всякий смысл. Не находя себе применения в тылу, Рихард досрочно вернулся в армию – и увидел, что в части почти не осталось старых знакомых – его окружали новые лица.

Теперь их отправили на Восточный фронт, где в то время началось крупное наступление. Солдаты воспряли духом – они идут вперед! – но по сравнению с размерами этой страны достигнутые успехи казались такими ничтожными. После, уже во время Второй мировой войны, солдат вермахта, победоносно шагающих по русской земле, эта протяженность доводила до истерики: лес, поле, речка, лес, поле, речка – кажется, за горизонтом будет что-то другое, но там снова лес, поле, речка. Не привыкшим к таким масштабам европейских жителей эти бесконечные повторения сводили с ума. Вот и тогда, в 1916 году, они не ощущали движения вперед. Казалось, что война будет продолжаться всегда.

Уже через три недели Рихард снова, с осколочным ранением, оказался в госпитале в Берлине. Дома за это время стало еще хуже. Уровень жизни населения стремительно катился вниз. Буржуазия опустилась до положения рабочих, рабочие голодали. Патриотический подъем был давно позади, и его место заняла мрачная озлобленность у одних и жалкие попытки уцепиться за остатки патриотизма у других. В тылу было невыносимо, и Рихард снова, не дожидаясь окончания отпуска, попросился на фронт. «Я считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще глубже погружаться в болото в своей стране», – позднее напишет он.

Пока он лечился, в его жизни произошло несколько событий. Дирекция училища по результатам досрочных экзаменов, сданных во время прошлого лежания в госпитале, выдала Рихарду аттестат зрелости. Кроме того, ему присвоили звание унтер-офицера и наградили Железным крестом II степени – за храбрость. Действительно, он был отчаянно смелым, но, освоившись в армии, стал и отчаянно недисциплинированным и агрессивным. Правила приличного поведения остались в тылу, и споры, в том числе и с унтер-офицерами, он предпочитал решать кулаками. В самом деле, почему бы и нет? За драку с унтером не расстреливали. А гауптвахта – что гауптвахта? На фронте это три – пять – десять суток отдыха, чем плохо-то? Однако теперь, имея аттестат, унтерские нашивки и Железный крест, он мог сделать и военную карьеру – стать офицером, и гражданскую. В перспективе ему была открыта дорога в любой университет Германии. Если уцелеет…

Тогда же ему впервые попались листовки группы «Интернационал». Так называли себя несколько социал-демократов крайне левого толка: Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Клара Цеткин, Вильгельм Пик, Франц Меринг. С января 1916 года они сменили имя своего объединения и стали называться группой «Спартак». Идеи спартаковцев были примерно те же, что и у русских большевиков. Не всегда они выражались понятными словами, но измученным войной солдатам достаточно было того, что эти люди «против войны». Ну, а Рихард понимал все, что они писали, ибо умел изъясняться политическим языком – но и ему эти слова попали точно в сердце, как в «яблочко». Это был третий лежащий перед ним путь – путь политической борьбы, и Рихард выбрал его, как выбирали этот путь многие недовольные устройством жизни – и до него, и после него…

…Итак, в начале 1916 года ему торжественно вручили аттестат зрелости, унтерские нашивки и отправили обратно, в его 43-й резервный полк полевой артиллерии, на самый север мощного оборонительного вала французских войск, под стены малоизвестной крепости, которая называлась Верден.

Германское командование сконцентрировало на этом участке фронта огромные силы. Оно готовило операцию под претенциозным названием «Суд». Кронпринц Вильгельм лично командовал 5-й армией – она должна была послужить острием тарана, который пробьет брешь во французской обороне. Таран был мощнейшим. На участке фронта протяженностью всего в 13 километров немцы сконцентрировали 6 дивизий, 1225 орудий и 202 миномета, которые за время кампании израсходовали 20 млн снарядов. Однако все это оказалось тщетной тратой сил. За три месяца ожесточенных боев германские войска не продвинулись ни на метр. Верден стал кровопролитнейшим сражением Первой мировой войны, и в этот ад угодил Рихард.

Как-то раз, возвращаясь под огнем из разведывательной вылазки за линию фронта, он был тяжело ранен. С перебитыми ногами он трое суток лежал среди воронок и колючей проволоки, с каждым часом все меньше и меньше надеясь на помощь. Но его все же нашли и вытащили к своим.

Теперь Рихард оказался на больничной койке надолго – хотя, в общем-то, повезло, могло быть намного хуже. Он перенес несколько операций и сохранил ноги, правда, хромота осталась на всю жизнь, как память о Вердене. Глубокий шрам остался и в душе, и даже двадцать лет спустя, он не мог избавиться от этих воспоминаний. Его знакомые вспоминают, что он то и дело принимался рассказывать о Вердене, ужас этого сражения жил в нем всегда.

На сей раз его отправили не в Берлин, а в Кенигсберг. Рана была тяжелой и болезненной, и, отчасти чтобы отвлечься, Рихард начал читать книги. Одолел, наконец, философию – Канта и Шопенгауэра, занялся экономикой. Именно тогда у него появился интерес к исследовательской работе. И тут судьба подкинула удивительную встречу. За ним ухаживала молодая медсестра. Ее отец, врач того же госпиталя, был марксистом. Услышав от дочери фамилию Зорге, достаточно редкую, доктор подумал: а уж не приходится ли этот молодой человек родственником Фридриху Адольфу Зорге, близкому другу Маркса и Энгельса? Так оно и оказалось. Через дочь он передал подшивку журнала «Ди нойе цайт» со статьями Фридриха Адольфа Зорге. Так Рихард впервые узнал о тех своих родственниках, о которых в их буржуазном доме говорить было не принято.