Как вам будет угодно, пастор! - Роальд Даль

— Позвольте спросить, не вы ли здесь хозяин? — обратился мистер Боггис к Рамминсу, нимало не смутившись.

— А что вам нужно?

— Прошу простить, что беспокою вас, тем более в воскресенье.

Мистер Боггис протянул ему визитную карточку, Рамминс взял ее и поднес к самому лицу. Остальные, не шевельнувшись, скосили глаза, пытаясь разглядеть, что там написано.

— Что же все-таки вам нужно? — спросил Рамминс.

Во второй раз за это утро мистер Боггис подробно объяснил высокие цели и помыслы Общества по охране редкой мебели.

— У нас такой нет, — заявил Рамминс, когда Боггис кончил говорить. — Зря теряете время.

— Одну минуточку, сэр, — мистер Боггис поднял вверх палец. — Последний раз я слышал эти же слова от старика фермера в Сассексе, а когда он в конце концов впустил меня в дом, знаете, что я там обнаружил? Старый замызганный стул на кухне в углу, и оказалось, что стоит он четыреста фунтов! Я помог его продать, и старик купил себе на эти деньги новый трактор.

— Что вы такое несете? — вмешался Клод. — Виданое ли дело, чтобы за какой-то стул четыреста фунтов отвалили!

— Простите, — веско заметил мистер Боггис, — но, к вашему сведению, в Англии найдется немало стульев, которые стоят вдвое дороже, и даже больше. И знаете где? Да повсюду — в простых деревенских домах, в углах и чуланах; хозяева ставят их вместо подпорок и подставок, залезают на них прямо в сапогах, подбитых гвоздями, чтобы достать банку джема с верхней полки или повесить картинку. И это чистейшая правда, друзья мои.

Рамминс беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Вы что, хотите только зайти в дом, стать посреди комнаты и рассмотреть обстановку, так, что ли?

— Именно, — подтвердил мистер Боггис. До него наконец стало доходить, в чем причина такого недружелюбия. — Я не собираюсь совать нос в ваши шкафы и кладовки. Мне просто хочется посмотреть мебель, вдруг у вас там сокровища, и я смогу описать их в журнале, который выпускает наше Общество.

— Знаете, что я думаю? — промолвил Рамминс, сверля его злобными глазками. — А думаю я, что вы сами охотитесь за товаром. Чего бы вам иначе так уж хлопотать?

— Ах, да что вы! Откуда ж у меня такие деньги? Конечно, если я увижу какую-нибудь вещицу и она мне очень приглянется и будет по средствам, я, может, и не устою перед соблазном, приценюсь. Но, увы, такое случается крайне редко.

— Ладно, — сказал Рамминс, — по-моему, вреда большого не будет оттого, что вы зайдете в дом, раз уж вам так охота.

Он направился через двор к задней двери, мистер Боггис за ним. Следом потянулись Берт и Клод с собаками. Они прошли через кухню, где единственным предметом обстановки был самый простецкий стол, сбитый из сосновых досок, на нем валялся дохлый цыпленок. Оттуда они попали в довольно просторную и невероятно запущенную комнату.

А там!.. Мистер Боггис увидел его сразу; он замер как вкопанный и со свистом втянул в себя воздух. Так стоял он секунд пять, десять, пятнадцать, а может, и дольше, уставясь в одну точку, не веря, не смея поверить собственным глазам. Не может быть, нет, это невероятно! Но чем дольше смотрел мистер Боггис, тем меньше оставалось сомнений. Вот же он, стоит у стенки, прямо перед ним, такой же материальный и прочный, как этот крепко сколоченный дом. Да и как тут ошибиться? Правда, его покрасили в белый цвет, идиот какой-то постарался, но это ничего не меняет. Краску можно снять. Боже праведный! Вы только взгляните! И где!..

Только тут мистер Боггис осознал, что все трое — Рамминс, Берт и Клод, сбившись в кучу у камина, пристально наблюдают за ним. От них не ускользнуло, как он застыл, ахнул и вытаращил глаза; они, конечно, заметили, что он покраснел, а может, побледнел; так или иначе, они увидели достаточно, чтобы сорвать ему к черту всю игру; надо было немедленно исправлять положение. Не теряя ни секунды, мистер Боггис схватился рукой за сердце, шатаясь, добрел до ближайшего стула и, тяжело дыша, шлепнулся на него.

— Что с вами? — спросил Клод.

— Ничего страшного, — судорожно вздохнул он. — Сейчас пройдет. Будьте добры стакан воды. Сердце… шалит…

Берт принес ему воды и стал рядом, глупо ухмыляясь.

— А я подумал, вы вроде засмотрелись на что-то, — сказал Рамминс. Его лягушачий рот еще шире раздвинулся в хитрой усмешке, обнажив съеденные до корней зубы.

— Ну что вы, нет, конечно, — ответил мистер Боггис. — Сердце закололо. Извините. Бывает иногда. Через пару минут пройдет.

Подумай, не спеши, приказал он себе. А еще важнее — возьми себя в руки, а потом уж открывай рот. Спокойно, Боггис, не торопись. И главное — не суетись. Они, конечно, профаны, но не дураки. Они осторожны, подозрительны и хитры. А если в самом деле… Нет, не может быть, быть того не может…

Как бы страдая от боли, он прикрыл глаза ладонью. Потихоньку, очень незаметно, он раздвинул пальцы и глянул в щелку. Так и есть, стоит себе у стены; на этот раз он хорошенько его рассмотрел. Да, он был прав! Какие могут быть сомнения? Просто невероятно!

А увидел он такой предмет обстановки, за который любой ценитель мебели отдал бы что угодно. Непосвященному человеку он вряд ли показался бы заслуживающим внимания, тем более под слоем грязных белил, но для мистера Боггиса это была мечта его жизни. Как и всякий торговец мебелью в Европе и Америке, он знал, что из самых знаменитых и недосягаемых произведений английского столярного искусства восемнадцатого века более всего славятся три, известные под названием «комоды Чиппендейла». Их историю он знал назубок: первый был «открыт» в 1920 году в особняке в Мортоне и в тот же год продан на знаменитом аукционе Сотбис. Год спустя два других, привезенные из Рейнхем-холла в Норфолке, появились на том же аукционе, и все три пошли за баснословные деньги. Он не мог припомнить, сколько дали за первый, да и за второй тоже, но за третий — это уж точно — дали три тысячи девятьсот гиней. В двадцать первом году, заметьте. Сегодня такой комод потянет тысяч на десять. Сравнительно недавно кто-то — имени мистер Боггис не запомнил — подробно изучил эти комоды и доказал, что они, по всем признакам, созданы одним мастером, поскольку фанеровка изготовлена из одного и того же куска дерева и вырезана по одним шаблонам. Ни счетов, ни других бумаг обнаружить при них не удалось, но специалисты единодушно утверждали, что сделал их не кто иной, как сам Томас Чиппендейл, собственными руками, в расцвете своего творческого гения.

И вот на тебе, повторял мистер Боггис, исподтишка глядя в щелку между пальцами, четвертый комод Чиппендейла! И кто нашел его? Он! Теперь он разбогатеет! Да еще и прославится! В мире мебели у каждого из трех знаменитых комодов было свое собственное название: Честелтонский комод, Первый Рейнхемский комод, Второй Рейнхемский комод. А этот войдет в историю под именем Боггиса! Представляю себе, какие рожи будут у ребят в Лондоне, когда они его завтра увидят! А какие заманчивые предложения посыплются от воротил Вест-энда, вроде Фрэнка Партриджа, Мэллета, Джетли и прочих! В «Таймс» дадут фотографию, а под ней подпись: «Великолепный комод Чиппендейла, найденный недавно мистером Сирилом Боггисом, торговцем мебелью из Лондона…» Господи боже, вот шуму-то будет!

Этот комод, думал Боггис, — точная копия Второго Рейнхемского. (Между собой все три, Честелтонский и оба Рейнхемских, имели маленькие отличия.) Комод был поразительно красив — в стиле французского рококо периода Директории, тяжелое массивное сооружение с ящиками, на рифленых ножках, приподымавших комод над полом примерно на один фут. Ящиков было шесть — два длинных посередине и по два поменьше с каждого боку. По краю изогнутой передней стенки, сверху, снизу и с боков шел великолепный орнамент из фестонов, завитков и гроздей. Причудливая резьба вилась также и по вертикали, отделяя ряды ящиков друг от друга. Белая краска не могла скрыть благородные формы бронзовых ручек. Вещь, разумеется, была «тяжеловата», но общий ее рисунок обладал таким изяществом и грацией, что некоторая неуклюжесть ничуть ее не портила.

— Ну как, вам лучше? — услышал вдруг мистер Боггис.

— Спасибо, спасибо, гораздо лучше. Это быстро проходит. Доктор говорит, ничего страшного, надо только, если что — немного посидеть спокойно. Да, да, уже лучше, — сказал он, медленно вставая со стула, — все прошло.

Неверным шагом он двинулся по комнате, неторопливо осматривая обстановку и отпуская вслух короткие замечания. Ему сразу стало ясно, что кроме комода здесь смотреть нечего — одна рухлядь.

— Стол дубовый хорош, — говорил он тем временем, — но, боюсь, интереса не представляет, недавняя работа. Стулья славные, удобные, но современные, да, совсем современные. Так, так, буфет, что ж, весьма неплох, но ценности не представляет. А этот комод, — он с презрительной миной прошел мимо комода Чиппендейла, небрежно щелкнув по нему пальцами, — на несколько фунтов, пожалуй, потянет, но не больше. Довольно-таки грубая подделка; если не ошибаюсь, времен королевы Виктории. Это вы его покрасили?