Про тебя - Владимир Файнберг

ГЛАВА ВТОРАЯ

За спиной голоса попутчиков, грязная, вытоптанная поляна, куда перед подходом к польской границе до нас, наверное, сворачивали многие автобусы, и где теперь стоит наш «икарус».

А здесь среди мокрой травы и деревьев чисто, первозданно. Грибы дразнят, показывая из‑под первой палой листвы свои шляпки. Подосиновики, сыроежки, маслята. Дважды прошёл мимо коренастых красавцев — белых. Странно, что она их не взяла. Не заметила что ли? Или решила прихватить на обратном пути?

Знал бы ты, как хорошо размять ноги после мучительной ночи в автобусе!

Тепло и сыро. Перепархивают, попискивают пичуги. Спотыкаюсь о трухлявый ствол дерева.

Я ищу Светлану. Ту самую девицу с глазами навыкате, что сидит сзади меня со своей коротко стриженной матерью.

Подношу ко рту сложенные рупором ладони:

— Светлана!

Нет ответа. А лес все гуще. Отвожу упругие ветви орешника, шагаю все дальше.

…Перед рассветом останавливались на границе с Белоруссией. Показав пограничникам документы, Надя вернулась в автобус, сказала, что нас не пропустят, если не будет оплачен «экологический сбор». Будила спящих, собирала с каждого деньги. Мать Светланы была единственной, кто пытался протестовать, кричала, что это разбой.

Когда покатили мимо стеклянной будки таможни, я увидел: таможенник делит добычу со своим напарником.

А теперь уже пятый час дня. Мы где‑то совсем рядом с Гродно. Знаешь, честно говоря, я уже и сам побаиваюсь заблудиться. Вокруг настороженная лесная чащоба. Ни тропки, ни пня, никаких следов человека. Странно, ведь по другую сторону грязной поляны, где стоит наш «икарус», плетни — то ли хутор, то ли деревня. Неужели местные жители не пользуются лесом, не собирают грибов?

Наши водители давно уже сходили в посёлок за железной тележкой, выволокли из багажного отделения автобуса огромный бак с горючим, отвезли его на хранение какому‑то деду, чтобы на обратном пути из‑за границы сэкономить деньги, потому что горючее за это время наверняка снова подорожает. И вот, когда все уселись по местам, выяснилось — нет Светланы.

— Светлана! — снова зову, зная, что никто не откликнется. И вздрагиваю от неожиданности. Сзади из‑за кустов раздражённый голос:

— Она уже на месте. Идемте скорей, уезжаем.

За орешником возникает прямая, как жердь, фигура человека с седеющей бородкой. Он с самого начала путешествия вызывает во мне неприязнь. Неизвестно почему. Это опасно для него.

— Идиотка! — в сердцах говорит он, голенасто вышагивая рядом. — Набрала полный подол радиоактивных грибов, через три часа явилась к стоянке, просит развести костер… Чтобы поджарить, всех угостить… Столько времени потеряли.

— Как вас зовут?

— Георгий Борисович. Георгий.

— Георгий, мне вот тоже в голову не пришло, что здесь чернобыльский шлейф… Ну простите её! Девочка ещё, лет семнадцать.

— Какие семнадцать?! Мать говорит — восемнадцать!

— Хорошо, восемнадцать. Вспомните, куда и зачем мы едем…

Он сшибает ногой белый гриб.

Молча подходим к поляне. У раскрытых дверей уже готового к отъезду «икаруса» напряжённо улыбаясь стоит накрашенная соседка Георгия.

— Что ты тут торчишь? — Он подсаживает её в автобус.

Поднимаюсь вслед за ними. Трогаемся.

Объясни, скажи, пожалуйста, почему все‑таки этот человек мне так неприятен? Ведь по существу он прав, хоть и зануда. Задержала всех ради своей прихоти, заставила искать себя… В самом деле, большая деваха, могла бы соображать.

Оглядываюсь. Светлана сидит заплаканная. Мать, запрокинув голову, пьёт кефир из пакета.

За окном мелькают невзрачные серые домишки, элеватор, фабрика, дома с магазинчиками, очередями, вдоль длинной лужи трусит шелудивая собачонка с чем‑то похожим на крысу в пасти. Жалкое предместье пограничного города. Пока не видно никаких признаков границы. Но её приближение отчего‑то чувствуется.

Все вокруг меня яростно едят. Вон и Георгий жуёт. Сзади мне видно, как от движения челюстей шевелятся его хрящеватые уши. Автобус заражён нервным напряжением. А ведь каждому, надеюсь, нечего бояться. Уверен, никто не везёт контрабанду — наркотики или лишнюю валюту. Едят. Торопливо. Будто такая возможность представилась в последний раз. То ли просто от долгой ходьбы в лесу, то ли поддаваясь общему настроению, я тоже начинаю испытывать голод. В сумке осталось три яблока и два бутерброда с сыром. Не стану их доставать. Не хочу подчиняться этой атмосфере.

Понимаю, я тебе смешон. Но скажи, ответь, отчего всю жизнь я так опасаюсь любого проявления стадности, бегу от неё? Ни разу никто не мог заставить меня пойти на демонстрацию, смотреть с тысячами людей футбольный матч. Вообще терпеть не могу толпы, всяческих сборищ. Думаешь, индивидуалист? Но ведь если знаю, что действительно нужен, если моё вмешательство словом ли, поступком способно что‑то реально изменить, кому‑то помочь — тогда принуждаю себя выйти «на люди».

В стране, которую мы сейчас на время покидаем (вот уже и железные разделительные загородки вдоль шоссе, вот и глухие бетонные заборы по сторонам, в этой стране людей превратили в массы, то и дело гоняют слушать различных ораторов, заполнять аудитории и площади, аплодировать, голосовать.

Тем не менее есть хочется. А тут ещё оборачивается спутница Георгия, протягивает пластмассовую чашечку с горячим чаем.

— Спасибо большое.

— Вот вам ещё пирожок с яйцами и рисом. Берите, берите! У нас целый рюкзак продуктов.

— Спасибо. Как вас зовут, добрая девушка?

— Ольга.

Георгий участия в разговоре не принимает. Не обернулся, не покосился даже. Жует. Уши его недовольно шевелятся. Кто ему эта Ольга? Дочка? Младшая сестра?

Ты, мой незримый собеседник, лучше кого бы то ни было поймёшь, какое это блаженство — первый глоток горячего чая после отъезда из дому. Только принимаюсь пить и есть, как автобус тормозит, останавливается рядом с длинной очередью легковых автомашин. Двери его распахиваются.

— Жду здесь уже четыре часа! Где вы задержались?!

С этим возгласом в «икарус» поднимается обвешанный двумя большими сумками коренастый человек, которого я меньше всего хотел бы видеть. Особенно тут.

Представь себе, это — Акын О'кеич!

Он целуется с отцом Василием. Обнимается с нашей руководительницей Надеждой. Взмахом руки приветствует всех. Пробирается по проходу, задевая сумками сидящих.

— Здорово, старик! Я знал, что ты едешь с нами! Здесь свободно?

— Занято, — говорю я с максимальной сухостью, на какую способен.

— Жаль, — он все‑таки опускает сумки на сиденье. — Я хочу ехать с тобой. Господа, кто здесь сидит? Догонял вас с самой Москвы. Только вчера вернулся из Средней Азии, хоронил отца. И сразу самолётом в Минск, оттуда сюда, в Гродно. Даже обогнал на четыре часа…

«Господи, помилуй, — молюсь я про себя, — Господи, помилуй…»

Автобус тем временем медленно движется вдоль череды автомашин туда, где уже виднеются низкие здания контрольно–пропускного пункта, какие‑то будки.

Со своего места поднимается отец Василий. Улыбаясь, подходит к Акын О'кеичу, ласково берет его за плечо.

— Граница. Садитесь скорей. Вон рядом с водителем откидное кресло, устраивайтесь. Будете ехать впереди всех, все вокруг видеть.

— Благодарю. — Акын О'кеич подхватывает сумки, вдруг склоняет голову. — Благословите, батюшка!

Отец Василий размашисто осеняет его крестным знамением, усаживает в откидное кресло. Но автобус останавливается, и Акын О'кеич вынужден встать, чтобы выпустить наружу Надю с бумагами.

А я сижу, прийти в себя не могу. О'кеич крестился! Ты скажешь, что я плохой, нехороший. Что путь каждого к Богу неисповедим. Что нельзя осуждать кого бы то ни было, тем более если человек уверовал. Чувствую, слышу — весь автобус в шоке от моего хамства, вроде бы ничем не спровоцированного.

Возвращается Надя с пожилым офицером–пограничником. Поднявшись в автобус, он с недоумением смотрит на отца Василия, вздумавшего перекрестить и его. потом объявляет:

— Всем оставаться на местах. Приготовить паспорта.

Тишина. Почти священная, пограничник движется по проходу. Наверняка сам никогда никуда не выезжал. Явно ненавидит всех, кого каждый день вынужден выпускать.

Доходит до меня. Берет паспорт. Взгляд на визы, на фотографию. Цепкий взгляд снова на меня.

Я сведён до нуля, превращён в ничто.

Пограничник двинулся дальше. И автобус медленно двинулся вперёд. Останавливается у таможни. Справа и слева от нас низкие столы для досмотра багажа.

Пограничник со стопкой паспортов выходит, Надя — за ним. Наши водители уже стоят снаружи, отпирают нижние отсеки «икаруса», готовы предъявить чемоданы и сумки.

— Друзья! Братья и сестры! — Отец Василий встаёт со своего места и, поправив крест на груди, обращается ко всем. — Давайте помолимся вместе,' чтоб не было никаких осложнений.