Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган - Елена Колина

Даша улеглась на полу, положив распухший альбом перед собой. Старые черно-белые фотографии были аккуратно вставлены в специальные уголки, а сложенные пачками новые, яркие и глянцевые, просто засунуты между страницами. В альбоме жили две разные жизни. Черно-белая казалась почему-то грустной. Там за Папину руку цеплялась маленькая Даша в спущенных колготках, летом особенно кривоногая и сутулая, а зимой по самый нос замотанная в полосатый шарф.

Прижимая к груди Игорьков, в комнату просочилась притихшая Маргоша. Она расположилась на полу рядом с Дашей, положив юного Игорька перед собой, и уткнулась в него подбородком.

– Маргошка, ты что, действительно была в него влюблена? Он же старше тебя на двадцать лет, – осторожно спросила Даша, боясь спугнуть неуверенное Маргошино доверие.

– Был старше… а теперь я буду расти до него. Расскажи, как вы дружили, – попросила Маргоша.

– Смотри, Маргошка, вот Соня маленькая! – оживилась Даша, всматриваясь в девочку, робко смотрящую на них с выцветшей фотографии.

Маргоша нетерпеливо отмахнулась.

– При чем тут бабушка! Рассказывай про Игорька! – потребовала она тем же капризно-заинтересованным тоном, которым в детстве требовала сказку.

Соня. 1944 год

Соня пошла в первый класс в Одессе. Мама давно умерла, отец воевал, и семилетнюю Сонечку отдали тетке, Лидии Моисеевне Машкович. Маму свою она не помнила, и хотя у нее были тетя Лида, тетя Фаина и тетя Фрида, ни для кого из них Сонечка не стала самой лучшей и любимой. Полусиротство наложилось на ее природную застенчивость, и Сонечка росла очень робкой и тихой девочкой. Говорила всегда еле слышно, не поднимая глаз и теребя рукой подол платья.

В школу Сонечка пошла записываться сама.

Дети расселись по партам, и учительница попросила каждого подняться и назвать себя. Соня в ужасе ждала, когда дойдет очередь до нее, когда придется вставать перед всеми детьми и этой чужой тетей. Наконец, страшная тетя обратилась к ней, дрожавшей как противный и склизкий тети-Лидин кисель.

– Как твоя фамилия, девочка? – спросила учительница.

– Гохгелеринт, – прошептала Соня.

– Громче! – велела учительница. – Я не слышу.

– Гохгелеринт… Соня… Гох… геле… ринт… – Сонин голос прервался. – Я Соня…

– Что ты Соня, я уже, слава Богу, поняла, – начала раздражаться учительница. – Фамилия твоя как?!

– Машкович! Машкович моя фамилия, – дрожащим голосом пролепетала несчастная Сонечка, ожидая, что ее немедленно выгонят из класса за вранье.

Учительница удовлетворенно кивнула головой и аккуратно занесла в классный журнал тети-Лидину фамилию, не расслышав ее до конца. «Машкова Софья», – записала она.

Присвоить чужую фамилию было, конечно, неописуемым преступлением. «Но если, – думала Сонечка, – я хотя бы была Машкович… все-таки это не так страшно… но быть какой-то никому не ведомой Машковой, вообще не существующей на свете… непростительно!» Долгие три месяца Соня провела в ужасе, что обман раскроется и за жизнь под чужой фамилией ее посадят в тюрьму.

Кошмар закончился, когда тетя Лида пришла в школу узнать, как учится ее племянница. Сони Гохгелеринт в школьном журнале не обнаружилось. Тихая племянница оказалась необычайно злокозненной и врунливой девочкой, которая каждое утро, как Буратино с букварем под мышкой, отправляется в школу и попадает в другое место. Не успев даже удивиться, тетя обнаружила в списке фамилию, схожую со своей, и обо всем догадалась. Под своей родной труднопроизносимой фамилией Соня зажила спокойно, не обижаясь на то, что в классном журнале ее сокращали когда до «Гохгелер.», когда до «Гохг.». Пусть строчка короткая, зато в переводе фамилия значит «высокоученый», очень красиво. А с какого языка это перевод, Соня не знала. Что было лучше для маленькой девочки в военное время – иметь еврейскую или немецкую фамилию? Ясно, что «оба хуже».

Подруги. 70-е

Волшебно, фантастически изменилась жизнь! Переехали! Из постылой, облупившейся, как некачественная игрушка, пятиэтажки в центр, в старый дом на углу Невского и Садовой! В огромную квартиру! Называется «обмен с доплатой»!

Квартира находится на последнем этаже бывшего черного хода. Лестницу доходного дома XIX века невозможно сравнить с лестницами современных панельных домов. Четвертый, последний, этаж ее равняется по сложности восхождения двадцатому современному по крайней мере, именно так каждый раз думает Даша, со злобным сопением преодолевая лестничные пролеты, взметнувшиеся почти перпендикулярно полу, как разведенные над Невой мосты.

На лестнице живет крыса по имени Фаина. Имя Фаина заискивающе одомашнивает крысу, делая мысли о ней не такими страшными. Если Фаина мечется под Дашиными ногами, то Даша всегда действует одинаково: непроизвольно встает на цыпочки, вытягивается в столбик и тоненько, на одной ноте выводит: «И-ииииии…». Фаина то появляется, то пропадает, но мысль о возможной встрече с ней не оставляет Дашу никогда. Если ее кто-нибудь провожает во время особенной Фаининой активности, она всегда просит о дополнительной услуге: войти с ней в подъезд и, постучав ногами, громко и уверенно сказать: «Фаина, уходи!» Только после этого Даша, забыв попрощаться, пулей несется наверх.

Соседствующий с магазином подъезд не только служит Фаининым пристанищем, но и бесхитростно используется как общественный туалет всеми посетителями винно-водочного подвала. Перебраться через лужу на первом этаже и миновать встречи с Фаиной еще не гарантия удачного восхождения по экстремальному маршруту.

Жуткая эта лестница имеет такие крутые повороты, что не видно, есть ли кто-нибудь на площадке в конце пролета. Несколько насильников одновременно могут примоститься в потаенных лестничных закоулках, даже не подозревая о присутствии друг друга. Заранее приготовившись к худшему, Даша поднимается по лестнице, затаив дыхание и озираясь по сторонам. Быстро взбежать по лестнице почему-то кажется неправильным, слишком примитивным и беззаботным, надо именно красться, прислушиваясь и замирая при каждом непривычном звуке.

Итак, попасть домой не так уж сложно: привычно перешагнуть лужу, кликнуть крысу Фаину, попищать, подрожать, и ты уже звонишь в дверь, облегченно вздыхая.

Жить в самом центре, в пяти минутах от Невского, было потрясающе, невероятно и каждодневно празднично. Расставленные в ряд серые панельные пятиэтажки делали своих жителей такими же серыми и простенькими, как они сами, и оскорбляли лично Дашу, заставляя чувствовать себя муравьем среди других муравьев, копошащихся в своих квартирках, похожих на полки в стенном шкафу.