Плицейская история - Роже Борниш

В юности я мечтал стать артистом. У меня были к этому все данные: темперамент, выразительная мимика, голос с разными модуляциями, вокальные способности. Я начал исполнять эстрадные песни под псевдонимом Роже Бор.

У меня было все, кроме контрактов. Директора зрительных залов относились к моему таланту скептически. Некоторые из них давали мне, правда, шанс, предоставляя свою сцену, а сочувствующие зрители одаривали меня жидкими аплодисментами. Разумеется, мне не хватило времени, чтобы проявить себя и раскрыть свой талант по-настоящему — ведь я оставался на сцене всего несколько минут, однако до чего же это были прекрасные минуты! Я твердо верил в то, что однажды слава придет ко мне. Я был в этом абсолютно уверен и спокойно ждал ее прихода.

Однако вместо славы пришли немецкие солдаты. Я провел жутких три года в бесславной армии маршала Петена, а после демобилизации поселился в одном обшарпанном отеле на Монмартре. Я слонялся по городу в поисках работы, голодный, без денег, и был на грани нравственного падения, едва не оказавшись по другую сторону, в лагере преступников. Судьба человека решается именно в такие моменты. Я никогда не забывал об этих страшных днях своей жизни, которые впоследствии помогли мне лучше понимать тех, кого я преследовал.

Прочитав объявление в «Франс суар» о том, что магазину «Прентан» требуются продавцы и служащие, доставляющие товар на дом, я отправился на улицу Прованс. В тот момент я был согласен на любую работу, которая бы кормила меня.

Поскольку у меня был хороший рост и крепкое сложение, меня направили в спецслужбу магазина. Я подписал контракт и стал частным сыщиком на службе у дирекции магазина.

Первые дни были кошмарными. Ко мне приставили мадемуазель Ким, которая должна была посвятить меня в секреты сыскного дела. Напрасно я таращил по сторонам глаза: я ничего не видел и не мог поймать вора с поличным. Меня лишили премии, но и это не помогло: у меня просто не было чутья.

Тем не менее однажды я одержал маленькую победу. Я долго следил за одной клиенткой и с внутренним торжеством заметил, как она сунула в сумочку пару перчаток. Я спокойно пошел за ней следом, дал ей выйти из магазина и остановил ее уже на тротуаре:

— Полиция, мадам. Следуйте за мной. Отрицать бесполезно, лучше верните мне перчатки.

Но это было короткое торжество. Женщина достала перчатки и протянула их мне. Это были довольно потрепанные перчатки, ее перчатки!

После этой неудачи меня определили на ночную охрану товаров, хранившихся в бесконечно длинных подвалах.

— Ночью, — объяснил мне Фантомас, шеф сторожевой службы, — склады превращаются в настоящий улей. Кого там только нет: столяры, маляры, электрики, водопроводчики. Смотри за ними в оба.

Я бродил по ночам между ящиков и стеллажей, накрытых брезентом. Мне удалось поймать одного водопроводчика, укравшего три домашних халата, когда меня вызвали в дирекцию магазина и сообщили, что мое имя фигурирует в списке отправляемых на принудительные работы в Германию.

Я был в отчаянии. Я готов был на все, лишь бы избежать этой участи, даже на работу в полиции. Эту идею мне подкинул один приятель, которого я случайно встретил на улице в тот самый день, когда продавшийся немцам врач признал меня годным для принудительных работ.

— Полицейских не отправляют в Германию, — сказал мне приятель.

Перспектива отправиться в третий рейх, сотрясаемый бомбами союзников, вызывала во мне внутренний протест. Я не колеблясь подал заявление на прохождение конкурса на должность инспектора Национальной полиции. 16 декабря 1943 года меня вызвали в Сорбонну для сдачи экзаменов. Я никогда не забуду первый письменный вопрос по истории: «Что Вы знаете о возникновении Первой империи». Я знал об этом все и был принят. Мне было тогда двадцать четыре года.

1 мая 1944 года я получил назначение в 5-ю полицейскую бригаду Национальной безопасности города Орлеана. Меня сфотографировали, выдали удостоверение и пару новых наручников и определили в политический отдел, который занимался вылавливанием участников Сопротивления. Не успел я приступить к исполнению служебных обязанностей, как мне сунули в руки автомат и заставили стеречь человека, пристегнутого за запястье руки к батарее. Едва ли то, что от него осталось, можно было назвать человеком…

У него было распухшее от побоев лицо, и он не мог даже пить бульон, который я неловким движением пытался влить ему в рот.

— Это коммунист, то есть пропащий человек, — сказал с отвращением шеф моего отдела.

Ночью заключенного допрашивали немцы, а днем его охраняла французская полиция. Мне очень хотелось что-нибудь сделать для него… Однажды он исчез, и я не знаю, что с ним стало.

Мой отдел должен был перейти к активным действиям против партизан. Первая наша вылазка успеха не имела. Во время второй я помог уйти двум макизарам[3]. В благодарность семья одного из них прислала мне посылку: килограмм сливочного масла и шесть яиц.

19 мая 1944 года я дезертировал и в свою очередь разыскивался полицией в Париже, где скрывался. Меня спасли высадка союзников, и освобождение Парижа.

Я снова решил попытать счастья на сцене, но мне никак не удавалось заключить контракт. 2 сентября 1944 года я получил письмо следующего содержания:

«Господин Борниш, постановлением от 19 августа 1944 года вы восстановлены в должности инспектора полиции и причисляетесь в этом качестве к судебной полиции в Париже. Просьба явиться с этой повесткой 3 сентября 1944 года в девять часов утра к дивизионному комиссару, возглавляющему полицейскую региональную службу, который решит вопрос о вашем назначении».

Я в сотый раз отутюжил свой единственный изрядно поношенный костюм из штапельного волокна и отправился по повестке в полицию, чтобы вторично занять место в ее рядах.

* * *

В 1-й летучей бригаде в Париже мне вручили револьвер с семью пулями, посоветовав не тратить зря. Я получил полицейскую бляху из позолоченного металла, полицейское удостоверение, пересеченное трехцветными полосами французского флага и украшенное моей фотографией. Кроме того, мне выдали еще бесплатный проездной билет на метро и автобус. И, конечно же, наручники!

— А ключи от наручников? — спросил я у Данса, заведующего секретариатом.

Он даже не оторвал носа от бухгалтерских книг.

— Они утеряны. Придумай что-нибудь.

Я придумал. Моя первая миссия привела меня в Версаль, где я должен был провести расследование о деятельности группы врачей, делавших подпольные аборты. Мне не понадобились ни ключи, ни наручники. Моим патроном был в то время один старший инспектор, для которого я составлял рапорты. Я извлек из этого своеобразную пользу.

Мой кабинет превратился в настоящую амбулаторию: медицинские зонды, контрацептивы, хирургические зеркала, которые я конфисковал во время расследования. Я составлял бесконечные рапорты, складывая их кипами на пол, где они дожидались отправки в канцелярии судов.

Соседний кабинет занимала «полицейская элита»: недавно назначенный комиссар с группой молодых и энергичных инспекторов, специализирующихся на репрессиях против так называемых антинациональных элементов. После Освобождения ничто не изменилось в этих стенах: ни методы, ни декорация.

Однажды я вошел в этот кабинет, так как дверь, вопреки обыкновению, была открыта. Услышав крики, я толкнул ее ногой и оказался невольным свидетелем гнусного, отвратительного зрелища. Посередине комнаты стоял совершенно голый мужчина, колени которого были связаны ободом велосипедного колеса. В вытянутых руках он держал тяжелые ботинки. Стоявший перед ним комиссар в рубашке с закатанными рукавами бил несчастного по рукам палкой, оставляя на коже фиолетовые полосы. Носком ботинка комиссар ударял в обод, вызывая в коленных чашечках неизвестного нестерпимую боль, от которой тот неистово вопил.

— Что вам здесь надо? — спросил комиссар, захлопнув дверь перед моим носом.

— Пора вам уже к этому привыкнуть, — посоветовал мне мой шеф. — Это коллаборационист[4], а значит, плохой француз.

Несмотря на добрый совет, привыкнуть я так и не смог. Некоторые из моих коллег вызывали у меня откровенное омерзение своей жестокостью, посредственностью и трусостью. Что касается меня, то я отождествлял полицию с правосудием. Разумеется, я был слишком молод и беспросветно глуп. Мне поручали самую неблагодарную работу, и с каждым днем я все больше и больше деградировал и опускался. Я начал задыхаться в этой атмосфере…

* * *

Я написал прошение об отставке. Я снова собирался по собственному желанию уйти из полиции. Стояла зима 1945 года, декабрь. В моей комнате затрещал телефон.

— Борниш? Быстро спускайтесь вниз.

— Слушаюсь, господин старший инспектор.