В дни вечной весны - Рэй Бредбери

Биннс сделал еще шаг и теперь стоял перед Недом Эмминджером.

— Ну, старик Нед, — сказал он.

Морган, закрыв глаза, молил мысленно: «Скажи это, скажи это ему: ты уволен, Нед, уволен!»

— Старик Нед, — сказал нежно Биннс.

Морган сжался от его голоса, такого необычно дружелюбного, мягкого.

Повеяло ленивым ветром южных морей. Морган замигал и, втягивая носом воздух, поднялся из-за стола. В выжженной солнцем комнате запахло прибоем и прохладным белым песком.

— Нед, дорогой старик Нед, — сказал мистер Биннс ласково.

Ошеломленный, Уилл Морган ждал. «Я сошел с ума», — подумал он.

— Нед, — сказал мистер Биннс ласково. — Оставайся с нами. Оставайся.

А потом остальным, скороговоркой:

— Это все. Обед!

И Биннс исчез, а раненые и умирающие побрели с поля битвы.

Уилл Морган повернулся, наконец, и пристально посмотрел на старика Неда Эмминджера, спрашивая себя: «Почему, о боже, почему?..»

И получил ответ…

Нед Эмминджер стоял перед ним, и был он не старый и не молодой, а где-то посередине. Но это был не тот Нед Эмминджер, который в прошлую полночь высовывался как полоумный из окошка душного поезда или плелся по Вашингтон-сквер в четыре часа утра.

Этот Нед Эмминджер стоял спокойно, как будто прислушиваясь к далекому зеленому эху, к шуму листвы и ветра, прогуливающегося по просторам озера, откуда тянет прохладой.

На его свежем розовом лице не выступал пот. Глаза были не красные, они были голубые и смотрели спокойно и уверенно. Нед был оазисом, островом в этом неподвижном, мертвом море столов и пишущих машинок, которые вдруг оживали и начинали трещать оглушительно, подобно каким-то электрическим насекомым. Нед стоял и смотрел, как уходят живые мертвецы. И ему было все равно. Он пребывал в великолепном, прекрасном одиночестве внутри собственной своей спокойной, прохладной и прекрасной кожи.

— Нет! — крикнул Уилл Морган и бросился вон из комнаты.

Он понял, куда спешил, только когда очутился в мужской уборной и, как безумный, стал рыться в мусорной корзине.

Он нашел там то, что, знал, наверняка там найдет — пузырек с наклейкой: «Выпить сразу: против безумия толп».

Дрожа, он откупорил. Внутри оказалась всего лишь холодная голубоватая капелька. Пошатываясь перед запертым раскаленным окном, он стряхнул ее себе на язык.

Он будто прыгнул в набегающую волну прохлады. Дыхание его теперь отдавало ароматом раздавленного клевера.

Уилл Морган так сжал пузырек, что тот треснул и развалился. На руке выступила кровь, и он громко втянул воздух.

Дверь открылась. За ней, в коридоре, стоял Нед Эмминджер. Он шагнул внутрь, но пробыл только секунду, потом повернулся и вышел. Дверь закрылась.

Через минуту Морган уже спускался в лифте, и в портфеле у него побрякивал хлам из его письменного стола.

Выйдя, он обернулся и поблагодарил лифтера.

Должно быть, лица лифтера коснулось его дыхание.

Лифтер улыбнулся ошалелой, любящей, прекрасной улыбкой!

В маленькой лавке в маленьком переулке в ту полночь было темно. Не было вывески в витрине: Мелисса Жабб, ведьма. Не было пузырьков и флаконов.

Он колотил в дверь уже целых пять минут, но никто ему не отвечал. Тогда он начал бить в дверь ногами и бил минуты две.

И наконец, со вздохом, неохотно, дверь отворилась.

Очень усталый голос сказал:

— Войдите.

В лавке было лишь чуть прохладнее, чем на улице. Огромная глыба льда, в которой накануне ему примерещилась прекрасная женщина, стала много меньше, будто сжалась, и вода, непрерывно капая с нее, обрекала ее на гибель.

Где-то в темноте была вчерашняя женщина. Но теперь он чувствовал, что она в пальто и собралась уходить. Он открыл было рот, чтобы закричать, как-то привлечь к себе ее внимание, но его остановил ее голос:

— Я вас предупреждала. Теперь слишком поздно.

— Никогда не бывает слишком поздно! — крикнул он.

— Было бы не поздно вчера. Но за последние двадцать часов внутри вас оборвалась последняя маленькая ниточка. Я это чувствую. Знаю. Это так. Ее больше нет, нет, нет.

— Чего больше нет, черт возьми?

— Чего нет? Вашей души, разумеется. Проглочена. Переварена. Исчезла. Внутри у вас пустота. Ничто.

Из темноты протянулась ее рука. Дотронулась до его груди. Быть может, ему только почудилось, что ее пальцы прошли между его ребер, проверили его легкие, свет его разума, биение его несчастного сердца.

— О да, ее больше нет, — сказала она печально. — Как жалко! Город развернул вас, как леденец на палочке, и съел. Теперь вы как покрытая пылью бутылка из-под молока, брошенная в парадном большого дома, горлышко которой затягивает паутиной паук. Шум транспорта превратил в месиво ваш костный мозг. Подземка высосала из вас дыхание, как высасывает душу из младенца кошка. С вашим головным мозгом расправились пылесосы. Алкоголь растворил в себе почти все оставшееся. Пишущие машинки и компьютеры проглотили мутный осадок и, пропустив через свои внутренности, извергли, напечатали вас на бумаге, рассеяли в виде конфетти, сбросили в люк канализации. Телевидение записало вас в нервных тиках призраков на старых экранах. А последние оставшиеся кости унесет, пережевывая вас пастью своей двери с резиновыми губами большого злого бульдога, городской автобус-экспресс.

— Нет! — выкрикнул он. — Я решил! Выходите за меня замуж! Выхо…

От его крика ледяной гроб раскололся. Куски обрушились с козел у него за спиной. Очертания прекрасной женщины ушли в пол. Он метнулся в темноту переулка.

Он налетел на стену, и в это самое мгновение дверь громко хлопнула и ее заперли изнутри.

Кричать было бесполезно. Он остался один.

Июльским вечером, ровно через год, в подземке, он, впервые за триста шестьдесят пять дней, увидал Неда Эмминджера.

Увозя миллиард душ в преисподнюю, с грохотом проносились поезда, все вокруг скрежетало, отскакивало от стен, изливалось потоками огненной лавы, и среди всего этого стоял Нед Эмминджер, наполненный доверху прохладой, как листья мяты под зеленым летним дождем. Вокруг таяли восковые люди. Нед же как будто ступал по дну только ему принадлежащего ручья, где сверкала и переливалась всеми цветами радуги форель.

— Нед! — закричал Уилл Морган, подбежал, схватил его руку и стал усердно ее трясти. — Нед, Нед! Мой дорогой, мой лучший друг!

— А может, и в правду лучший? — сказал молодой Нед, улыбаясь.

Вправду, о боже, конечно вправду! Милый Нед, прекрасный Нед, друг, какой встречается только раз в жизни! Дыши на меня, Нед! Одари меня своим животворящим дыханьем!

— Ты президент компании, Нед! Я слышал!

— Да. Не зайдешь выпить стаканчик?

Дымок холодного, как лед, лимонада поднимался от свежего кремового костюма Неда Эмминджера, когда они стали искать такси. Среди водоворота брани, воплей, гудков Нед поднял руку.

Подъехало такси. Они покатили в безмятежность.

У многоэтажного дома, где была квартира Неда, в сумерках, из тени шагнул навстречу им человек с пистолетом.

— Отдайте мне все, — сказал он.

— Позднее, — сказал Нед, улыбаясь, дыша на человека с пистолетом ароматом свежих летних яблок.

— Позднее. — Человек отступил назад и дал им пройти. — Позднее.

Когда они уже поднимались в лифте, Нед сказал:

— Ты знаешь, что я женился? Скоро год будет. Прекрасная жена.

— Она… — сказал Уилл Морган и запнулся, — красивая?

— Очень красивая. Уверен, что тебе понравится. И понравится квартира.

«Еще бы, — подумал Морган, — зеленая поляна, хрустальный звон, ковер прохладной травы вместо обычного. Все знаю, все».

Они вошли в квартиру, она и в самом деле была как тропический остров. Молодой Нед налил в огромные бокалы ледяное шампанское.

— За что мы выпьем?

— За тебя, Нед. За твою жену. За меня. За сегодняшнюю полночь.

— Но почему за полночь?

— Потому что в полночь я спущусь на лифте к человеку, который ждет внизу с пистолетом. К человеку, которому ты сказал: «позднее». И он согласился: «позднее». Я буду там с ним наедине. Смешно, уморительно смешно. А мое дыхание самое обыкновенное, в нем нет аромата груши или дыни. И он, злой от жары, ждал все эти долгие часы с мокрым от пота пистолетом. Какая великолепная шутка! Так… пьем?

— Пьем!

Они выпили.

И тут вошла жена Неда. Она услышала, как они смеются, каждый по-своему, и засмеялась тоже.

Но глаза ее, едва она увидела Уилла Моргана, наполнились слезами.

И он понял, по ком она плачет.

***