У нас убивают по вторникам (сборник) - Алексей Слаповский

– Ну, короче, да.

– Что да?

– А вы бы не убили? – гнусит Вася, впадая в раздраженный подростковый тон. – Телефон мне нормальный купить не хочет, за компьютером сидеть не разрешает, вчера с пацанами встретиться не дала, а они меня ждали!

– Итак, ты хочешь убить свою мать за то, что она ограничивает твою свободу? – подсказывает Соломахов.

– Нуда. И вообще, ноет все время.

– Но она же твоя мама, Вася. Она тебя родила! – с болью в голосе восклицает ведущий.

– А я просил?

Соломахов, прекратив диалог, обращается к студии:

– Итак, перед нами мама и ее сын, который хочет ее убить. Какие будут мнения?

Микрофон берет женщина с острым лицом и сердитыми глазами:

– Я как детский и подростковый психолог, кстати, моя новая книга уже в продаже, должна сказать, что мы относимся к детям, как к своей собственности! И вот вам результат. Мальчик не столько виноват, сколько несчастен.

Ее перебивает растрепанная и красная дама:

– Какая она ни есть, а она мать, и он должен материной воли слушаться! Это что же будет, если каждую мать будут убивать? Я вот сама мать и как мать скажу, что любая мать скажет то же самое: мать – это святое!

Ей аплодируют, атмосфера накаляется, но тут, конечно, рекламная пауза.

Зрители у телевизора смотрят увлекательные сюжеты про майонезы и стиральные порошки, а Соломахов сидит в углу, изможденный: это его четвертая запись за сегодняшний день. Тем временем редактор программы через громкоговоритель обращается к публике, призывая ее аплодировать и выступать активнее.

– Не бойтесь прямой полемики! Если кто-то захочет подойти ближе друг к другу, не стесняйтесь, у нас это приветствуется!

Пауза кончилась.

– Продолжаем! – объявляет редактор.

Соломахов, только что казавшийся тряпичной куклой, вздернулся, словно его потянул за нитки невидимый кукловод. Усталости как ни бывало, он свеж, бодр, активен, он весь в сути проблемы.

– Итак, вторая история: перед нами Курбан Шешбешевич Аскариди, бизнесмен. Скажите, Курбан, кто и за что хочет вас убить?

– Вот он хочет убить, – настороженный кавказец указывает на вольготно рассевшегося в кресле человека с широкими плечами и объемистым горделивым животом.

– За что? – удивляется Соломахов.

– Я овощ продаю, фрукт. Он подходит: дай денег. Я – за что? Ни за что, хочу. Я говорю: нет, не могу. Он говорит: тогда убью тебя. Откуда я могу ему денег дать? Налоговой дай, санпидстансыи дай, милисыи дай, спесслужбам дай. Вас много, Курбан один. А мне еще за транспорт платить, грузчик платить, склад платить…

Ведущий перебивает:

– Понятно, понятно! Послушаем теперь человека по кличке Бодя. Член охотнорядской преступной группировки, находится в федеральном розыске. Спасибо, Бодя, что нашли время прийти к нам!

Публика тоже благодарит Бодю аплодисментами.

– Так за что вы берете деньги у Курбана и за что хотите его убить? – интересуется ведущий.

– Не вопрос, – откликается Бодя. – У него деньги есть, у нас нет. А нам надо. Общак держать, пахану новый «мерседес» купить, да мало ли. Мы люди или нет? А он уперся, как баран. Да еще скрывается, гад. Хорошо хоть, что сюда пришел. Я тебе говорил, глаза вырву? – Бодя встает и вразвалку подходит к Курбану. – Я тебе говорил, башку снесу?

Хороший момент для рекламной паузы – и она наступает.

Что там было в студии, зрители не видят, они после рекламы обнаруживают только результат: в студии теперь нет ни Курбана, ни Боди, только красное пятно на кресле и лужа крови на полу.

Приходит черед Быстрова. Соломахов гонит, предвкушая конец съемки:

– Итак, последняя наша история – история Вадима Михайловича Быстрова. Скажите, Вадим Михайлович, как вы относитесь к тому, что вас хотят убить?

Быстров сидел не просто так. Он думал. Он чувствовал себя не просто человеком, выставленным здесь для удовлетворения праздного любопытства, он понимал, что обязан выглядеть более ответственно и разумно – как представитель власти, как уважающий себя мужчина. Как интеллигент, в конце концов!

И он говорит:

– Тут все обвиняли. За что, почему… А я считаю, надо начать с себя. Потому что…

– Спасибо, время нашей передачи истекло! – объявляет ведущий. – Верный вывод сделал Вадим Михайлович: когда вас кто-то будет убивать, надо не кричать «караул» и не бежать в милицию, как делают некоторые излишне впечатлительные люди, надо сначала задать себе вопрос: а правильно ли я живу? Может, меня убивают за дело? И, возможно, тогда человек сам поставит запятую после первого слова в изречении, которое стало темой нашей передачи.

На табло, где большие буквы УБИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ, появляется запятая после слова «убить».

– Берегите себя, желаю всем здоровья и счастья, до свидания! Первый независимый канал продолжает свои программы, не переключайтесь!

В ведомстве Пробышева идет обсуждение мероприятия. Среди гладких и хорошо одетых сотрудников сидит нарочитый тип в тренировочном костюме, со шрамом на щеке, небритый.

– Ну и рожа, – недоволен Пробышев. – Другого не могли найти?

– Да то наш, это Свистунов из отдела заказных убийств.

– Валера, ты? – поражается Пробышев.

– Так точно, товарищ генерал! – усмехается нарочитый тип.

– Надо же. Хорошо у нас визажисты работают. Ну, какой план?

– Очень просто, – докладывает Валера. – Охраны у Быстрова нет. По утрам он бегает.

– Куда?

– Никуда. Для здоровья. Он возле парка живет, там и бегает. Я тоже как бы буду бегать. Поравняемся, я шмаляю в него, потом контрольный в голову. Все.

– Неплохо. Красиво, как минимум. Парк, птички, утро. Эстетический момент – это тоже важно. Но посоветоваться все-таки не мешает.

Не откладывая, Пробышев звонит Быстрову в его ведомство.

– Вадик? Привет. Как твой насморк? Мне жена всегда сок алоэ капает, очень помогает. Ты попробуй. Ладно, по делу. Мы решили – в парке утром, когда ты бегаешь. Не против?

– А когда? – спрашивает Быстров.

– Еще не уточнили. Ты с утра завтра будь там, прорепетируем. Чтобы без накладок.

Что ж, завтра так завтра. И вот утро в парке. Деревья, зеленая трава, птички.

Быстров бежит.

Небо облачное, но солнце иногда показывается.

Неожиданно луч бьет в глаза Быстрову – как-то очень уж едко, словно струя апельсинового сока. Он останавливается. Зажмуривается. Цветные круги и блики плывут перед ним.

Открывает глаза. Лужайка. Прудик. Плавают утки. Двое влюбленных идут, обнявшись, вдоль берега.

Обеспокоенный Пробышев, окруженный свитой, издали смотрит, не понимая, почему Быстров остановился.

Быстров видит это, чувствует издали обеспокоенность Пробышева и возобновляет бег.

Из кустов показывается Свистунов. Догоняет Быстрова.

Вытаскивает пистолет. Направляет на Быстрова и кричит:

– Бац, бац!

– Вадик, падай! – командует Пробышев.

Быстров падает.

Свистунов встает над ним, целится в голову.

– Бац!

Пробышев смотрит на часы.

– Нормально, в три минуты уложились. – Оглядывается. – И народу никого. Но все-таки надо будет на всякий случай ограждение выставить. Вадик, а ты чего притормозил?

– Задумался.

– Задумался он. Это ведь снимать будут. Кто-то решит, что ты боишься, потому что знаешь. А ты ничего не знаешь.

– Но я ведь знаю. И все знают, что я знаю.

– Это они сегодня знают. А завтра мы им сообщим, что нападение было неожиданным – и все так будут думать. Так. Теперь надо решить, как организовать следственно-розыскные мероприятия.

– Собаку по следу пустить, – предлагает кто-то.

– Дельно. Что еще?

Быстров вмешивается в разговор:

– А когда намечено, Викентий Олегович?

Пробышев отвечает:

– Число уточним, но точно знаю, что во вторник.

– Почему?

– Ну, у нас всегда по вторникам убивают. Понедельник, сам знаешь, день тяжелый. В субботу и воскресенье как-то нехорошо – люди отдыхать должны. Во вторник самое то – впереди целая рабочая неделя, есть время и убить, и следствие провести, и пресса активно работает, освещает. А что, есть другие пожелания? Мы учтем.

– Нет, – говорит Быстров.

Он едет на работу на служебной машине.

Шофер Миша, молодой приветливый мужчина, поглядывает на него.

– Эх, жаль, Вадим Михайлович, – говорит он.

– Что?

– Да приятно с вами было ездить. Вы человек вежливый, спокойный. А кто теперь достанется – неизвестно!

– Да… Неизвестно… – рассеянно говорит Быстров.

Он смотрит на дома, на людей, на вывески. И все, что казалось ему раньше заурядным, представляется теперь привлекательным. Даже – прекрасным.

Возле церкви он говорит:

– Останови-ка.

Миша, не задавая вопросов, останавливается.

Быстров входит в церковь.

Он беседует с отцом Иннокентием, молодым священником, который годится ему в сыновья.

– Сомнения одолевают, батюшка, – говорит он.

– В чем они, сын мой?