Когда взошло солнце (СИ) - Крат Павел Георгиевич

— Можете встать и поздороваться с товарищем Питом, — разрешила учительница. После этого меня едва не задушили в объятиях.

Я захотел узнать, чему они учатся.

Здесь были дети в возрасте семи-восьми лет. На партах я не видел никаких книг или тетрадей. Спросил у учительницы. Вместо ответа она нажала на своей кафедре беленькую пуговку (этих пуговок там было сотни две), и внезапно я услышал красивый мужской баритон, читавший… Я прислушался и узнал бессмертную книгу о Робинзоне Крузо, этом добром приятеле детей.

— Вот как? У вас граммофон сменил книгу? — вскричал я.

— Мы называем этот прибор библиофоном, — весело поправила меня учительница, а дети, Глэдис и все остальные, бывшие в классе, рассмеялись при виде моего изумления.

— А как вы пишете?

— Смотрите на эту доску, — сказала учительница и попросила свою помощницу положить какую-то пластину в ящичек у стены. Потом нажала пуговку и на доске появились слова, как будто эта черная доска была стеклянной и под стеклом каждая буква светилась.

— А если вам нужно написать что-нибудь самостоятельно?

— Тогда мы используем вот этот прибор, — и она начала нажимать клавиши вроде тех, что были на наших старых пишущих машинках, а на доске засветились слова.

— Прекрасно! Но письма-то вам приходится писать пером?

— Нет, у нас есть диктограф… Вот он, — и учительница, взяв что-то похожее на валик, какие мы использовали в эдисоновских фонографах, положила его в машинку, стоявшую у нее на столе (такие механизмы были и у каждого ребенка). Потом проговорила в трубку несколько слов, вынула валик из диктофона и, сняв с валика тоненький твердый листок, подала его мне.

— Теперь, если хотите услышать, что здесь «написано», положите это вон в ту прорезь.

Я так и сделал, учительница нажала пуговку и мы отчетливо услышали ее голос, словно говорила она сама.

— Так вы совершенно не пишете? — не успокаивался я. — И в чем состоит ваша наука?

Мне объяснили, что дети учатся и старинному способу письма, но его употребляют разве что в тех случаях, когда надо что-то срочно записать, а диктофона под рукой нет — а также для надписей на памятниках, домах и так далее. Диктофон лучше старинного письма и в том, что он приучает детей к быстрому мышлению и разумной беседе.

— Мы являемся всемирным народом тружеников, — продолжала учительница. — И наш образовательный метод призван воспитать в детях любовь к труду, к почитанию труда!

— А в мое время детям внушали уважение к всевозможным прославленным воинам и тому подобное. Почитаете ли вы Нельсона, Вольфа и других? — поинтересовался я.

— Ой, нет! Мы встречаем эти имена во всемирной истории, но все это кровавое прошлое нас не интересует. Наши герои — творцы духа, творцы жизни. Рабочий с жилистыми руками, воздвигший культуру в этой стране, — таков наш герой! Наши герои — все те, кто своей мыслью рассеивал тьму незнания, позволил миру познать себя, даровал нам пламя человечности, которое согревает нас и ведет к новым вершинам добра и красоты!

Тем временем из всех школ протестующе телефонировали учительницы: им не нравилось, что меня задерживали в одной школе, тогда как видеть меня желали все. Меня повезли в другую школу. Но учительницы сговорились и выпустили всю детвору в парк.

Меня окружила тысяча любопытных детских лиц, а уж крику было, а визгу! Всем очень хотелось меня обнять. Глэдис испугалась за мое здоровье и попросила учительниц успокоить детей. После мое кресло вкатили на платформу, откуда дети спускаются в парк, и мне пришлось держать к ним речь. Все уселись на траву: и дети, и учительницы, и медведь Урсус вместе с ними. Я начал рассказывать им о мировой войне 1914 года. Дети и учительницы скривились. Одна сказала:

— Товарищ, расскажите нам что-нибудь хорошее, а такого мы не любим…

— Хорошее? — растерялся я. Напрягал свой мозг и не мог вспомнить ничего хорошего из времен моей жизни в начале двадцатого века.

— Хотите чего-то хорошего?.. Ага! — обрадовался я. — Раз в год мы дарили один другому рождественские подарки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Только раз в год? — удивились дети. — А еще что?

— У нас существовало общество, где вязали носки для раненых солдат, было общество защиты собак….

На этом я умолк. Я видел, что дети остались совершенно мной недовольны.

Спасла ситуацию Глэдис.

— Дорогие маленькие товарищи! вы не должны поражаться тому, что во времена жизни этого товарища в мире было так мало добра и любви. Сам он был добрым человеком и ради науки дал себя заморозить на долгие годы. Наш долг — показать ему отзывчивость наших сердец.

И туча рассеялась: дети вновь любяще глядели на меня. Я попросил скатить кресло на землю и они стали возить меня по парку, щебеча и рассказывая о своем маленьком детском мирке.

Но вот прозвонил колокол: раз, два, двенадцать.

— Обед! — закричали дети и помчались прочь из парка. Глэдис забрала меня и с несколькими учительницами пошла обратно в сторону того здания, которое я считал больницей.

II

— Где ты сегодня обедаешь? — спросила мою докторшу подруга.

— Где-нибудь. Отец на ферме, — ответила та.

— Пойдемте ко мне, — пригласила подруга.

Мое кресло очутилось у двери красивого дома. На двери была надпись золотыми буквами: «Ласси Макинтош, девушка». В доме было хорошо! Прекрасная мебель из дорогого дерева, обитая добротной тканью, узорные ковры, картины, лампы, статуэтки; все окна заставлены вазонами с пышными растениями.

«Такая меблировка стоит больше трех тысяч», — подсчитал я.

— Пусть товарищ почитает газету в библиотеке, пока мы готовимся к обеду, — сказала Ласси и пригласила меня в другую комнату. Здесь не было ни единой книги, лишь несколько шкафов с экранами наподобие тех, на каких у нас когда-то показывали «движущиеся картины». На стене я заметил громкоговоритель, похожий на рупор школьного библиофона.

— Нажмите эту клавишу и читайте газету, — объяснила хозяйка дома и ушла.

— Будем «читать», — проговорил я и нажал. Вдруг из рупора библиофона раздался голос: он рассказывал всю мою историю и расхваливал Глэдис, сумевшую меня воскресить. Далее «газета» сообщала, что я буду выступать эти вечером в зале им. Ч. Дарвина в Ванкувере. Последовала новость об окончании посевной в Альберте, Саскачеване, Манитобе и Северной Дакоте и начале преджатвенных каникул с 10 мая. Работники, занятые на посевной, возвращаются домой, сообщала газета.

«Очевидно, так же в мое время ездили из Онтарио на Запад на фермерские работы», — объяснил я себе.

Газета рассказывала и о научных изобретениях, новых песнях и картинах, причем я сразу же видел эти картины на стене; сообщала — и очень забавно — о помолвках. Например, Маруся Заокипна с Украины обручилась с Леокардио Гарра из Мексики, а Ревекка Шварц (Иерусалим, Палестина) собиралась выйти за товарища Ишиши из Иокогамы, Япония.

— Что за мешанина? — вскричал я.

Много было известий о балах, развлечениях, пикниках, приятных сюрпризах, придуманных для тех или других людей приятелями, но я не услышал ни слова об арестах, убийствах, приговорах, войнах, никакой критики или сообщений о нападках политиканов на их партийных врагов.

Я понемногу заскучал, выслушивая новости о благостном и счастливом настроении общества. Наконец я дождался и печального: зачитали список умерших. Но вот странность! все они ушли из жизни в возрасте более ста лет. Также сообщалось, что во время морских лодочных гонок у берегов Сан-Франциско одна лодка столкнулась с другой и двое молодых людей утонули.

С меня было довольно и я нажал клавишу, заставив «газету» замолчать. Я сидел и раздумывал: рожденный в прошлом, впитавший дух зла, смогу ли я жить с этим идеальным народом?

— Ну, мы уже готовы, — и дамы повезли меня к столу, на котором не было ни одного блюда. Уселись за стол. Я заметил, что мои приятельницы явно прихорошились и теперь просто сияли своей красотой. На стене против меня висела табличка с надписью: «Кто не работает, тот не ест».