Виноватых бьют - Сергей Кубрин

Там до забора – четыре метра, и ни одной полицейской души.

Когда отбило сердце, Жарков заорал: «Стой!», схватил пистолет и сделал три уверенных выстрела. Первый в воздух, второй в спину ещё живому Чапе, третий – в голову. Уже мёртвому.

Глазик

Прежде чем выпал первый снег, ему пришлось ответить.

– Да, конечно, обязательно, – сказал Жарков и улыбнулся.

Он умел врать, но вот обманывать – не очень, особенно родную дочь, любимую свою девочку.

– Я просто подумала – хватит вам… Как маленькие.

Иногда он пугался таких строгих и рассудительных замечаний. Слышать от ребёнка правду не очень-то здорово. Ему – тридцать шесть, ей – просто шесть. А кажется – наоборот.

– Просто, понимаешь… – хотел объясниться, но слов не подобрал.

– Понимаю, – ответила Лиза и тоже не договорила.

Они молчали об одном.

С тех пор как Жарков ушёл из семьи, ничего не изменилось. Видел дочь только по воскресеньям. Пропадал на службе, и всё такое. С женой – ещё не бывшей – общался мало. Теперь, правда, только по телефону, и то в основном сообщениями, односложно и мимолётно: обрывками, смайлами, многоточиями.

«Привет… Сегодня заберу в два».

«До вечера, на ночь не дам».

На ночь и сам бы не взял: не осмелился бы. Потому и ушёл, точнее – выгнали, выгнала, попросила.

– Когда ты дома, я не боюсь, – призналась Лиза.

Жарков думал иначе – и крепко сжал её ладонь.

Они возвращались нехотя и неторопливо.

– В Макдональдс, да?

– Акей, – согласилась.

Кажется, с первого класса теперь учили английский. Наверняка не знал или забыл. Пропустил, короче.

Взяли по чизбургеру с картошкой и макфлурри с колой.

– Мама говорит, ты не изменишься.

Она никак не могла разобраться с упаковкой. Жарков одним движением потянул за крышку – и вокруг разлился живой запах искусственного мяса.

– Не всегда надо слушать маму. Но, – задумался, – слушать всё-таки надо.

– Я слушаю, слушаю. Просто у меня своё мнение на этот счёт.

– Интересно, – заметил Жарков, и пронзил пластиком ложки тугой слой мороженого.

– Я думаю, она простит. У нас в школе есть девочка, у неё родители тоже… ну, ты понял. Так вот они вроде помирились.

В надежде прекратить разговор спросил, вкусный ли гамбургер.

– Чизбургер, – возразила дочка, задрав на букве «р» кончик языка куда-то к нёбу. Она молчала, пока «две мясных котлеты гриль» не растаяли во рту, и опять зарядила: – Ты, главное, звони почаще. На самом деле мама только и ждёт твоего звонка.

Совсем взрослая, думал Жарков. Даже не приходится изображать. Он признался:

– Это не очень легко. Ты же знаешь, да?

– Я знаю, – подтвердила Лиза, – но постарайся уж.

Наверное, стоило спросить, как там в школе, никто ли не обижает, и так далее. Не спросил. Только смотрел, как резвятся её кудряшки при каждом наклоне головы. Как на алой щеке чернеет – его – родинка.

– Так иногда бывает. Но тебя-то я люблю.

Лиза кивнула. Можешь не говорить.

Пошёл снег. Крупные хлопья кружились и врезались в оконное стекло.

– Ого! – обрадовалась. – Папа, ты видишь?

Застегнула куртку и побежала на улицу.

– Подожди, – крикнул Жарков, – шапку надень.

Они шли теперь по белой дороге. Прочные свежие следы тянулись за ними.

– Давай искать преступника, – веселилась дочка, – пойдём по следу! Папа, расскажи, как ты ловишь преступников.

Вспомнил, что завтра новая рабочая неделя. Лучше – так. Начальник предлагал сходить в отпуск, но Жарков отказался. Ему сейчас нежелательно было оставаться наедине с собой. Опять нахлынет, опять не уснёт, и придется пить таблетки.

– А почему ты сам без шапки?

Не нашёл оправданий. Замялся, застопорился.

– Дома забыл.

– Ничего ты не забыл, – упрекала дочка, – не забыл. Ты специально так ходишь. Я тоже буду как ты, да?

Он покачал головой.

– Можно я у тебя останусь?

– Мама не разрешит, – сказал Жарков.

– Мы попросим. Я попрошу, – обозначила, словно её маленькое детское слово весило куда больше его мужского, отцовского, определяющего.

– Не знаю, – пожал плечами, – не знаю, – повторил.

– Ты просто сам не хочешь, я поняла, – и впрямь поняла дочка.

Не пытался оправдаться. Так бывает: лучше признаться в содеянном, чем вконец запутаться и облажаться.

– Понимаешь… – начал опять.

Она всё понимала. Отвернулась, набросила капюшон: я тебя не слышу.

– Ладно, – сдалась, – не объясняй. Когда-нибудь всё изменится.

– Так будет не всегда, – подтвердил Жарков.

Тропинка, скованная старыми серыми хрущёвками, вела к дому. Молчали, и снег уже падал не так настойчиво. Он зависал в воздухе и не думал больше ласкать их живые лица.

Ну да, изменил. А кто из мужиков – не: ни разу, ни хоть чуть-чуть.

Долг перед женой погасил быстро. Нашёл возможность, силы и время. Старел скоро, горел медленно, так себе наслаждение. Радуйся мелочам, как говорится. Он и радовался, и старался. Но всё равно случилось: сходил раз, второй, и понеслось. Понравилось, задышал иначе, мужиком себя почувствовал.

Не молодая, не особо красивая. Обычная, просто другая.

Он обещал:

– Такого больше не повторится.

Звучало некрасиво и пошло, как будто получил двойку, разбил окно в туалете, нагрубил учителю.

– Такое уже повторялось, Жарков, – наступала жена.

Виновато ходил за ней, пытался сквозь нежность добиться очередного шанса.

– Я по-хорошему прошу.

Жарков ненавидел женские слёзы и всякий раз их сторонился: лишь бы не слышать, не видеть, не сознавать собственную вину.

– Лиза! Ну, ты-то хоть скажи! – просил он.

– Отстань от ребёнка! – кричала. – Отойди.

Лиза думала: поругаются и прекратят.

Поругались. Не прекратили.

Всё-таки признался, раскаялся. И теперь для полного счастья осталось получить лишь справедливое наказание.

Пришлось.

Он снял квартиру. Хозяйка – приятная, но надоедливая старушечка, – жила этажом выше, и поначалу приходила каждый вечер проверить: всё ли в порядке, не буянит ли новый постоялец. Сдался и показал удостоверение.

– Майор полиции, – прочитала бабуля, – старший оперуполномоченный…

– Уголовного розыска, – договорил Жарков и громко хлопнул корочкой перед её острым носом, – ходить ко мне не надо, – обозначил чётко, – иначе съеду.

Квартирка – так себе, желающих мало.

Согласилась и больше не приходила. Редкий раз только, когда что-нибудь случалось – такое, в чём разобраться мог только сотрудник полиции, точнее, один лишь Жарков, точнее, каждый мог разобраться, потому что ничего уж такого не происходило.

– Георгий, – постучалась, – здравствуйте, Георгий, – повторила, когда Жарков открыл дверь. Стоял он в одних труселях и майке. Уже возрастная, но всё-таки женщина стеснительно отвернулась. Говорить в таком положении было не очень-то удобно. Уставилась, опустила голову.

– Я хотела…

Жарков с места не двинулся. Подумаешь, в трусах… Не голый же.

– Я тут шла, – изливалась женщина, – и увидела пакет. Мы не взорвёмся?

– Не взорвёмся, –