Избранный. Печать тайны - Валерий Атамашкин

«Ты знаешь, что что-то случилось. Что-то странное. Ты должен в этом разобраться старик, должен оценить…».

— Заткнись, маленький урод, — заорал Фарел. — Заткнись, оставь меня в покое. Я сам во всем разберусь. — Фарел закивал. — Да, я предостерегусь. Я завтра же найму охрану, черт подери! Но это не твое дело… — Голова страшно болела, и Фарел перешел на шепот. — Если этот пьяный бродяга заявится ко мне еще раз, я прикажу его избить и сдать ко всем чертям к инквизиции.

Глаза закрылись, он попытался расслабиться, но голос твердил все настойчивее:

«А он придет, старик, обязательно придет».

Большая грозовая туча закрыла луну. В окнах домов погасли свечи. Город опустился во тьму. Срывался западный ветер, теребя опавшую листву. На засохшие листья, стремившиеся поскорее упасть вниз, на землю, на жаждавшие влаги деревья и кустарники упали первые крупные капли осеннего дождя. Тучи разрезала молния.… Комната наполнялась жутким запахом. Старик храпел, безмятежно откинув голову в кресле…

… Время замедлило свой шаг. Пыль с каменных крестов и надгробий слепила глаза. Где-то вдалеке каркала ворона.

«Кар-кар-кар… тик-так, тик-так».

Было очень холодно. Зеленые, пробившиеся стручки травинок припали к земле покрытые инеем. Затянутое тучами небо без звезд и без луны. Деревья пели. Он шел, осторожно перебирая непослушными ватными ногами. Каждый шаг давался с трудом. В левом виске стучало сердце. Быстро, неправдоподобно… на душе была пустота, которая превращалась в ужас. Глаза остекленели, и веки не могли сомкнуться. Капали слезы. Ему казалось, что он идет вечно, казалось еще шаг, и он не выдержит, но ноги безудержно несли его вглубь чего-то неизвестного. Чего? Он не знал. Пустоту сменяли воспоминания. В голове пронеслись школьные годы — его первый выученный стих про маленькую смешную лошадку «Пони».

«О, здравствуй, милая лошадка…».

Воспоминания накрывали волнами, как прилив и отлив. Ручьями стекали по щекам слезы. Но это были не его слезы. Он хотел плакать своими мокрыми теплыми слезами, но по щекам струились другие, чужие слезы — холодные крупинки льда. Он шел. Новый прилив и как картинка в стробоскопе его первое свидание с девушкой по имени Сара. Пустая картинка и больше ничего. Он чувствовал, как замерзает. Холод колол, но это была не боль.

«Кар-кар-кар…»

…Где-то в начале пятого утра сварливая женщина с улицы Орков проснулась от мерзкого запаха ласкающего изнеженные аристократические ноздри смрадным дурманом, накатываемым из раскрытой форточки. Неторопливо потерев глаза и встав с кровати, старуха обула тапочки, нащупав их в темноте измученными ревматизмом ногами. Она поспешила к оконной раме, дабы как можно быстрее закрыть форточку. Подошва обветшалых тапочек зашаркала, сцепившись с лакированным полом, и старая интеллигентка заворчала, ко всему раздраженная разболевшимися суставами. По пути в ногах запуталась сонная кошка и старуха, споткнувшись, упала на подоконник. Когда женщина подняла голову, по инерции устремив за окно взгляд…

— Мама дорогая, — прошептала она.

Увиденное в темноте ночи заставило ужаснуться. У дома напротив сидела стая блудных псов. Их внимание было приковано к дому. Стая то скулила, то лаяла, то выла на разные голоса. Старуха почувствовала легкую дрожь в запястьях, и крепче схватившись за подоконник, перекрестилась — на крыше дома сидели совы. У одной из птиц в крепко сжатом клюве висела мышь. Шел страшный ливень и из открытой форточки на лицо старухи хлестали холодные крупные капли дождя.

— Святые инквизиторы! — Дама застыла.

Мрак пронзил ужасный крик…

… «Может быть это сон?» — подумал он.

Вороны каркали:

«Сон — сон — сон!».

«Я знаю это сон».

«Да-да-да… кар-кар-кар».

Губы беспокойно шевелились, он прислушался. «Отче наш». Снег густел, и впереди завис густой занавес белого тумана. Он ничего не видел. Только здание, маленький, темный силуэт дома.

«Часовня» — почему-то подумал он.

Он шел, а снежная завеса отступала, обнажая силуэт здания. Маленький дом принимал четкие очертания. Подойдя ближе, он понял, что то, что он поначалу принял за часовню, приобрело очертания маленькой деревянной церкви. Казалось, церковь была наглухо заперта на засов, но ноги несли его вперед. Засова уже не было. Какая-то непреодолимая внутренняя сила заставила его прикоснуться к покрытому пылью дереву. Дверь поддалась. Без скрипа, плавно, она раскрылась, приглашая зайти.

«Не делай этого» — пронеслось в голове.

Но было поздно, ноги шли сами по себе. Он оказался внутри — церковь казалась еще меньше, чем снаружи. Приходилось пригибаться, чтобы не зацепить головой прогнивший, покрытый паутиной потолок. На стенах горели свечи, слепя глаза. Но он, не замечая этого, смотрел вперед.… У задней стены он увидел могилу. Пыльный камень надгробия, окутанный паутиной, спрятал именную табличку. На могиле сидел человек. Маленький, в плаще, он снимал паутину с каменного надгробия, счищая полами плаща пыль. Через мгновение яркое пламя выхватило из-под плаща буквы, прошитые серебром: «Фарел Ион. Комиссар-распределитель».

* * *

Солнце давно вскарабкалось на небосвод. Растянулись ночные тучи, уступив место в небе бархатным облакам. Высохли лужи, а на бережно свернутых в трубочку листьях осталась роса. Солнце ласковыми лучами гладило землю, согревая замерзший за ночь город, и из массивных глиняных труб валил дым работающих печей. По-хорошему надо было быть на рабочем месте в конторе, но у Фарела на этот счет было другое мнение. Старик, посчитав, что за день его отсутствия предприятие не рухнет, остался дома, и, уютно расположившись у стола, распивал чашечку утреннего кофе.

«Человеку в моем возрасте нужен отдых» — думал он.

Восприятие вчерашнего дня, с вереницей событий вечера, к утру обрывками и фразами запечатлелось в сознании в самых укромных уголках памяти. Фарел, проснувшись, решительно отметал все сделанные ближе к ночи доводы, пытаясь рассуждать трезво.

«Начнем с начала», — думал Фарел, сидя за чашечкой кофе у окна и всматриваясь в густые дебри леса. — «Он был мал, пожалуй, меньше меня. При моих метре пятидесяти пяти, в нем было где-то метра полтора… хм. Ребенок? Да нет, голос явно был не детский. Гном, полурослик? Скорее первое, чем второе. Уж больно он крепок в плечах для полурослика» — Фарел отхлебнул кофе, обжегшее губы, и лениво проводил взглядом ворону, пролетевшую за окном. — «Остановимся на гноме. Идем дальше. Голос. Когда этот парень пришел он говорил басом. Четким, уверенным басом, что впрочем, неудивительно… если он гном… хм. Но затем, он говорил несколько иначе, с другой интонацией, что ли. С некоторой хрипотцой, отсюда следует вывод о том, что он, видимо, простыл», — Фарел пошмыгал носом, вспомнив о том, что сам не долечился от ангины. — «А почему бы и нет?».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});