Ронин - Игорь Денисенко

Здорово-то как! Здорово, что не убил я вас ребята. Родине своей поможете. Я-то уже помог, отвоевал своё, а у вас всё впереди. Вы-то уже забыли, да и никогда не знали что такое Родина. Для вас родина — это толстые боссы и рекламные ролики, вечернее пиво и выходной шашлык. А здесь, в этом времени это ещё не пустые слова. «Сережка с Малой Бронной, и Витька с Моховой». Вам ещё пережить. Пережить бы..

Я судорожно сглотнул. В 43-ем мне вырезали вместе с осколком пол желудка. И хоть сейчас желудок целый, но память фантомной болью сжала его в комок. Куда мне идти теперь? На дворе стоял апрель 1941 года.

* * *

Февраль! Достать чернил и плакать.Писать о феврале навзрыд!Пока грохочущая слякотьВесною черною горит!

Эти строчки как нельзя больше подходили к нынешней погоде и настроению.

В начале Апреля ещё местами лежал снег. И прохожие нет-нет попадали в снежные каши луж. Но зимний холод был уже позади, и это сознавало все живое и сущее, коты грелись на солнце, воробьи чирикали по-весеннему. Даже черные грачи, разлетевшиеся по городу, каркали радостно и торжественно. И всякая неприятность выглядела мелкой и несущественной перед грядущим летом. В приподнятом настроении я огляделся по сторонам. Весенний моросящий дождик его не портил.

Нельзя сказать, что я не знал, куда идти дальше и что делать. Такие случаи были предусмотрены заранее. Не в первой, как говорится. Только в кино и книгах путешественник во времени без проблем переносится в прошлое, без проблем находит новые связи, без проблем вживается в текущее время. Меж тем каждое перемещение это, прежде всего, сплошные проблемы. Чтобы пояснить приведу пример:

Наш современник переносится в прошлое. Прежде всего, ему надо быть соответственно одетым. Знать язык и желательно особенности языка на данный период времени. И главный вопрос финансы. Банкноты 21-ого века в других веках не встретят с распростертыми объятиями. Даже золотые червонцы Николашки очень вызывающе будут смотреться при дворе Ивана Г розного. Обзавестись надлежащей валютой того времени, куда вы отправитесь главная проблема, если конечно вы не собираетесь ограбить музей. Но и в музее хранятся крохи той денежной массы, что была в обращении в прошлом. Поэтому вариант один — золото. И желательно золото без рода и племени, без серпасто-молоткастых проб и знаков. Золото принимается с охотой в любом времени и практически без вопросов. Желающие его принять всегда найдутся.

Поэтому, выйдя под весенний дождь с фанерным чемоданом, я отправился к своему схрону. Среди диких зарослей на пустыре неподалеку от моего дома доживал свой век кряжистый клен. Вытащив из его тела обломанный сук, достал из импровизированного дупла свой валютный запас. Негусто, вздохнул я, вытряхивая из мешочка три обручальных кольца, пара перстней, один с утраченным камнем, и две золотые рейхсмарки. Вот и все трофеи. Если в 41 рейхсмарки ещё могли пройти, то в прошлом, куда я собирался, они вызвали бы ненужные вопросы. Выхода два. Либо — пройтись по ним молотком, уродуя аверс и реверс до неузнаваемости, либо избавится от них сейчас же. Склонился ко второму варианту, и уже не теряя времени, отправился по известному адресу.

Бодро лавируя между свежих луж и редких прохожих, я свернул к проулку Красногвардейскому. В конце проулка, между построенных при царе горохе домишек приютилась лачуга старьевщика. Редкой души человек и профессии редкой. В наше время его почетно именовали бы антикваром. Сам он себя именовал портным, перешивающим старые вещи. Было у него такое прикрытие не совсем законной деятельности. Я же именовал его по-разному, в зависимости от настроения.

Только бы он был дома. На мой стук долго не открывали. Пока, наконец, не раздались шаркающие шаги.

— И кито там?

— Открывай Гобсек, свои!

Замок почти беззвучно щелкнул, и дверь открылась без шума и скрипа.

— Молодой человек и что за нелепые имена вы мне каждый раз даете? Детство какое-то..

— Не обижайся папаша, я ведь это любя!

— Ваша любовь меня ни сколько не греет.

Прошамкал Плюшкин беззубым ртом, отчего седая щетина на бородавке у рта шевельнулась. Щетинки, словно усики антенны, проверили мою кредитоспособность.

— Сейчас согреет папаша. Останетесь довольны.

— И какой я вам папаша? Да будь у меня такой сын, я бы дал обет безбрачия.

Старый ворчун имел склонность ударятся в морализаторство, но до маразма ему было ещё далеко как до китайской пасхи.

— Ну, как наши успехи на поприще скупки краденного?

Поинтересовался я, чтоб сбить барыгу с пафосного тона.

Гобсек моргнул, и его большие карие глаза приняли обеспокоенное выражение.

— Да не волнуйтесь, я никому не скажу. Только вот за Сеню-резаного не ручаюсь. И вам советую на будущее, не берите от него ничего.

— Что вы несете? Не знаю я никакого Сеню!

— Не знаете, вот и славно. А ведь он на днях вашего коллегу Арлена Соломоновича отправил на тот свет из-за сущего пустяка! Золотой цепочки 150 грамм весом.

Кадык Плюшкина дернулся. Новость была проглочена и уже переваривалась.

— Откуда вам это известно?

— Я же борзописец, акула пера. Знать новости в городе моя работа.

— Что ж вы стоите молодой человек, проходите, проходите.

Забеспокоился Агасфер Лукич. И я вполне понимал его беспокойство, ведь указанная выше цепочка, изготовленная в Амстердаме в 1895 г, была приобретена им не далее как вчера за пятьдесят советских рублей. И старый пройдоха намеревался её перепродать за неплохие деньги. Теперь же благодаря стараниям угрозыска её продажа по понятным причинам откладывалась в долгий ящик.

— Вы, кажется, хотели чем-то старика порадовать?

— А хочу я вас порадовать дважды, — сказал я, протягивая старику две золотые монеты. Старик принял монеты, и пошкандылял до своего рабочего стола, к лежащим на нем окулярам. Водрузив в глаз всевидящее око, он внимательно их осмотрел. Затем, набрав бесцветной жидкости из стеклянного пузырька в пипетку, капнул на монеты. Выждав несколько секунд, поднял вопрошающий взгляд на меня.

— То, что это благородный металл сомнения у меня не возникает. Но скажите бога ради, кому это понадобилось чеканить монеты будущим годом? И с какой целью? Имея золото превращать его в фальшивые монеты? Не проще ли было придать ему вид российских империалов?

Папаша Г ершензон презрительно фыркнул.

— И что вы за них хотите? Учтите, много не дам, приму только как лом?

— А мне много и не надо. Меняю на цепочку с клеймом «Амстердам 1895 г».

Улыбнулся я добродушно и как мог располагающе. Но, кажется, моя улыбка должного воздействия не оказала потому, как лицо Плюшкина разительно изменилось, приобретая лошадиную вытянутость, и землистую сероватость. Затем лицо пошло пятнами. Старче потерял дар речи.

— Да не волнуйтесь вы так, — принялся я успокаивать его, — обмен взаимовыгодный.

Не в силах сказать ни слова Лукич в знак несогласия замахал руками.

— Вам все равно от неё избавиться надо, так не лучше ли взять монетками. Сорок второй год не за горами. И смею вас уверить, именно в следующем году они перестанут быть фальшивыми.

— Да как вам такое в голову пришло?! Да кто вам такое сказал? Неслыханное дело!

Гобсек опомнился и пошел в наступление.

— Я же сказал, что порадую вас дважды. Отдам чистого золота фальшивые монеты, и заметьте не советские дензнаки, за приобретение которых вам ничего не грозит. А во-вторых, избавлю от проблем с цепочкой, за которой тянется уголовный след. Думайте, только быстро. А пока вы думаете, мне хотелось бы присмотреть одежду начала века.

— Какую именно одежду?

Заинтересовался старче.

— Моего размера.

— Понятно, — многозначительно молвил Гершензон и потащил меня в свои кладовые.

Что ему было понятно, для меня осталось загадкой. Но что-то видимо щелкнуло и сошлось у него в голове. Некие соображения относительно моей персоны. Вряд ли он причислил меня к лику юродивых собирающихся клянчить подаяние на паперти в одежде сорокалетней давности. Скорее он принял меня за одного из друзей Сеньки-резаного. Мне это было безразлично, но как говорил незабвенный Остап, я всегда чтил уголовный кодекс и до грабежей и разбоя не опускался.

В кладовке было на что посмотреть. Вот чем дышать, там не было. Спертый запах нафталина перемешивался с запахом старой, грязной одежды. В которой жили, любили, работали до изнеможения и никогда. Вы слышите меня? Никогда не стирали! Уж не знаю, что так могло благоухать, но в зобу дыхание сперло.

— Кхе-кхе.

Закашлялся я и в носу засвербило. Не смотря на изобилие тряпок, на меня вещей нашлось не много. Жандармский мундир я отверг сразу, хотя видно было, что придется он в пору. Вычурный смокинг с засаленными рукавами смотрелся не комильфо. Но все же нашелся костюмчик бедного инженера чистенький с аккуратными латками на локтях. Его я и облюбовал. Пока я примерял костюмчик, вертясь у зеркала с некогда позолоченной рамой. Папаша Гобсек исчез и появился с картузом в одной руке и казачьей фуражкой в другой. Фуражка придавала законченность образу. И хоть я не любитель фуражек с моей шикарной шляпой придется расстаться. Фуражка на проверку оказалась не казачьей, а что ни на есть инженерного сословия. Мне стало грустно. От чего бежим к тому и возвращаемся. Вспомнилось то мое далекое инженерное прошлое, которое лежало в далеком будущем. Такой вот парадокс-с. Так, кажется, с-сыкали прибавляю никому ненужное «с» ко всем словам без разбора. Поживем, увидим-с.