Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

После завтрака настоятель пришел к нам в келью и рассказал о том, что произошло в окрестностях обители за то время, пока их посланец ездил за мной. Как я и думал, потеряв руку, кадавр нисколько не потерял ни в жестокости, ни в способности творить злодеяния. Даже более того, теперь он стал нападать не только в лесу. Дважды за последние дни учинил он жуткую резню на затерянных в лесу хуторах. На одном из них чудом уцелел мальчик, спрятавшийся в сарае, и он уверял, что вместо отрубленной кисти у чудовища уже выросла новая, пока еще небольшая по размеру, но вполне работоспособная. Последнее меня нисколько не удивило, но местных жителей и старцев повергло в совершенное отчаяние, и, как оказалось, настоятель уже объявил о сроке, когда все они покинут эти места, если их посланец возвратится ни с чем.

Совсем немного осталось мне поведать о событиях, со мною произошедших, — лишь то, как сумел я одолеть чудовище, свое же собственное творение. Но не из-за этих событий сел я писать тебе письмо. Главное — в мыслях, которые они породили, в том, что заставили они меня по-новому посмотреть на свою жизнь. Друг мой, я совсем не думаю, что ты считаешь себя способным угадать мысли и чувства, которые владели мною тогда, но все же, наверное, неосознанно ты примеряешь себя к тому положению, в котором я оказался, и делаешь какие-то выводы. Умоляю тебя — не спеши! Вспомни: «Коль хочешь ты меня соизмерять с собою, не забывай, мой друг: ты зеркало кривое. и в том, что видишь ты, твое воображенье домыслило черты, домыслило движенья. Пусть даже от тебя я ничего не скрою, ты зеркало, мой друг, и зеркало кривое». Не спеши расставлять все по своим местам, ибо на деле все далеко не так, как может тебе казаться. И мне больно думать о том, что ты будешь судить обо мне на основе неверного моего отражения в твоем сознании, пусть даже отражение это и лучше, чем я есть на самом деле. Правда, что бы я ни написал здесь о себе, ты все равно будешь не в состоянии понять меня до конца. Нам никогда не суждено достичь полного взаимопонимания в этом мире, и ты знаешь об этом не хуже меня. Но мы можем, мы должны к этому взаимопониманию стремиться! Только мысль о твоей способности проявить такое стремление, так что даже осуждая меня, ты будешь руководствоваться не правдой и справедливостью, которые каждый человек понимает по-своему, а добротой, заставила меня взяться за перо и написать тебе это письмо.

Кем предстал я перед этими людьми, перед старцами в обители, перед слугой своим Грэдом? Властелином сверхъестественных сил, могучим и мудрым членом Двойного Круга, который пришел, чтобы избавить людей от страшной напасти, который понимает их беды и сочувствует им. Кем предстаю я перед тобой? Одним из твоих старых друзей, который совершил когда-то недостойный мудреца поступок — ну с кем не случалось подобного? — и теперь бросил все и, движимый стыдом и раскаянием, отправился в путь, чтобы искупить свой грех.

Но нет! Все было совсем не так, я совсем не таков, каким видят меня другие! Я гляжусь во все эти кривые, искаженные отражения, и мне хочется закрыть глаза, чтобы никогда их не видеть. Пусть они даже и лучше того, что я есть на самом деле, но они — это не я! И в то же самое время, если вдуматься, эти отражения гораздо реальнее меня самого. Они существуют во внешнем для меня мире, и именно они, а не я, живут в нем. Именно по ним судят обо мне остальные люди. Я ухожу, но отражения мои остаются, я успею состариться, но где-то по-прежнему будут жить мои молодые отражения. Я умру, и тот я, каким я себя считаю, перестанет существовать, но мои отражения меня переживут. Они бессмертны, и я так и останусь жить в сознании людей, пока они помнят обо мне. Но останусь совсем не таким, каким я был на самом деле. И даже это письмо создаст лишь еще одно отражение.

Я продолжал размышлять, и мысли мои наполнили сердце болью и горечью. И вот тут, для самого себя неожиданно, я вдруг осознал, что давно уже не испытываю никаких других чувств — только горечь и боль. Что-то я потерял, чего-то не хватает мне, чего-то такого, что есть у всех нормальных людей, и жизнь моя от этого превратилась в существование. Все, вроде бы, есть — и здоровье, и богатство, и могущество, и уважение, и друзья, и дело, которое привык считать я главным в жизни, дело познания тайн природы. Нет лишь одного — счастья. Радости нет в моей жизни. А ведь была, была радость, и одна лишь мысль об этом причиняет мне такую боль, с которой ничто не в силах сравниться!

Я вспомнил о своей спокойной жизни здесь, в Окургирде, о своей древней башне, вспомнил о годах, что были прежде, о том времени, когда метался я из города в город, из страны в страну, нигде не находя покоя. От кого бежал я тогда, что мешало мне жить нормальной, спокойной жизнью? Не от людей и не от злых сил. Нет, я бежал от самого себя, но такое бегство заведомо обречено на неудачу. «Когда в душе одна лишь тьма, и нет надежд на перемены, тогда тебе весь мир — тюрьма, бескрайний сумрачный застенок…»

Уже тогда в душе моей не оставалось ничего, кроме тьмы, но я еще не понял этого. Сколько лет должно было миновать, чтобы я, наконец, сумел это понять! И я бесплодно мотался по свету, не сознавая своей потери и нигде не находя убежища. И потому, вернувшись вновь в Окургирд после Года Большой Битвы, смертельно усталый, измученный душевными и телесными ранами, вновь ощутив покой за древними стенами своей башни, я почувствовал такое облегчение, что показалось мне, будто обрел я, наконец, то, что так долго искал, что нашел, наконец, место, где смогу жить спокойно и счастливо. Теперь я знаю, как ошибался тогда. Теперь, поняв суть происшедшего со мной, я уверен: нигде и никогда мне уже не обрести покоя, и суждено мне вечно скитаться и убегать от самого себя.

И по мере того, как мысли эти проникали в мое сознание, все большее смятение охватывало меня. И все то, что я столько лет искусно подавлял в себе во им сохранения спокойствия, начало вырываться наружу. И вот уже обитель эта перестала казаться мне уютной и гостеприимной, и сам мир вокруг наполнился злыми тенями из моего прошлого. Я взглянул через узкое зарешеченное окошко на осенний лес внизу под холмом и не почувствовал ничего, кроме раздражения. Я подумал о своей башне в Окургирде, еще недавно столь милой, и не захотел туда возвращаться. Но и оставаться на месте мне тоже не хотелось. Меня снова охватило то страшное, непреодолимое желание убежать от самого себя, и теперь я знал, что это уже навсегда.

Только привычка к самодисциплине, выработанная многими годами ученых занятий, помешала мне тогда выбежать из кельи, вскочить на коня и скакать, куда глаза глядят. Постепенно, мало-помалу я стал приходить в себя, я заставил себя переключиться на другие мысли, позабыть на время плоды горьких раздумий и заняться делами, не терпящими отлагательства. Дела, не терпящие отлагательства — вот то, что всегда выручало меня прежде. И я усилием воли переключился на размышления о кадавре и о предстоящем сражении с ним.

Где-то в окрестностях леса бродит это существо, когда-то сотворенное мною из любопытства и обретшее неожиданную свободу. Существо, которое мне обязано своей жизнью. Кто бы мог подумать в те годы, что нам еще предстоит встретиться? Я сотворил его из мертвой плоти, я вложил в него жизненную сил, и вот он превратился в кошмар и ужас этих мест, хотя и дал я ему когда-то жизнь безо всякого злого умысла.

Что сделало его таким, что заставило его, столь совершенного в сравнении с обычными людьми, превратиться в чудовище и обратить во зло свои над ними преимущества? Почему мы, мудрые, не в состоянии оказываемся сотворить совершенного человека, и все наши попытки приводят лишь к появлению кадавров? Чего не хватает нам для достижения своей цели, чего не хватает кадаврам в сравнении с обычными людьми? Мы наделяем их жизненными силами, которыми природа награждает нас самих, мы строим их тела так, что их почти невозможно убить, и даже разрубленный на части, даже зарытый в землю и пронзенный осиновым колом кадавр — а так нередко поступают со всякого рода нечистью невежественные люди — даже в этом случае кадавр не умрет, он восстанет из праха и вновь начнет творить злодеяния. Лишь полное сожжение способно убить его по-настоящему. Мы в состоянии наделить кадавра всем, о чем только может мечтать простой смертный — здоровьем и силой, умом и способностями, красотой и ловкостью. Одного лишь не можем мы дать ему — души. Потому что до сих пор сами не понимаем толком ее природы, и, отдавая исследованию ее столько сил и столько энергии, не слишком далеко продвинулись в ее понимании. Что есть душа? Вместилище чувств. Именно душа наша, независимо от того, какой мы понимаем ее природу — божественной или же чисто материальной — именно душа позволяет преобразовывать окружающий мир не в ощущения, а в чувства. Именно она позволяет человеку ощущать радость жизни, делает его счастливым или несчастным, именно духовные движения лежат в основе всех поступков человека. Если у этого человека есть душа…