Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Задание у нас было, — прорычал Пертурабо так, что стало понятно: дальнейшие расспросы, которые опять вернут всех на Фолл, продолжать не следует. — Теперь мы ждем от Магистра войны новых приказов, а пока их нет, я пойду навстречу Фулгриму и послушаю, что он хочет сказать.

Кроагер понимающе кивнул и, сложив руки на груди, стал изучать ареографию красной планеты. Форрикс рассматривал воина еще мгновение, гадая, как быстро его бесхитростная прямота истощит терпение примарха. Если это все-таки случится, то Кроагера найдется кем заменить. Затем Форрикс переключил внимание на поверхность Марса, где были подсвечены разные регионы: фабрики, храмы-кузницы, укрепленные тыловые комплексы. Все они еще оказывали сопротивление силам Механикум, присягнувшим Магистру войны.

— До них будет трудно добраться, — резюмировал он, изучая размещение вооруженных сил и границы укрепленных зон вокруг кузниц.

— Это так, — признал Пертурабо. — Но с их захватом нельзя медлить. Южные боевые кузницы Аркадии и линия Лабиринта Ноктис все еще в руках врага. Если они получат подкрепления, то смогут угрожать путям снабжения из арсеналов «Мондус Гаммы» и «Мондус Оккулум».

— Вы думаете, лоялисты попробуют снова захватить… — начал Кроагер.

Пертурабо ударил кулаком по столу с такой силой, что световые поля голограммы, воссоздававшие топографию Марса, задрожали; задрожал и Кроагер, который не понимал, чем именно провинился.

— Не называй их «лоялистами», — предупредил Пертурабо. — Если они лоялисты, тогда кто мы? Они — враги. В этой битве не будет лоялистов и предателей, только победители и побежденные. Запомни это.

— Я запомню, повелитель. Прощу прощения, — сказал Кроагер.

Пертурабо кивнул, мгновенно успокаиваясь. Гнев примарха быстро разгорался, но так же быстро и стихал. Железный Владыка разжал кулак и, забыв о промахе Кроагера, заговорил о первых действиях в кампании против марсианских кузниц, которая, похоже, будет одновременно и дерзкой и грозной. Он только начал описывать блокаду нагорья Тарсис вокруг Лабиринта Ноктис, как его прервала трель вокс-сигнала.

— Что? — спросил Пертурабо, нетерпеливо ткнув пальцем в край стола.

— Повелитель, извините, что прерываю, — вежливый голос принадлежал Солтарну Фулл Бронну, Камнерожденному, — но Дети Императора прибыли.

— Знаю. Я вижу, как их флот кувыркается на орбите.

— Нет, повелитель, — возразил Камнерожденный. — Они здесь, на поверхности планеты. Уже.

Пертурабо вздрогнул, как будто от удара: ведь флот бывшей 28-й Экспедиции всего несколько минут назад вышел на орбиту, с которой можно запускать трансатмосферные летательные аппараты.

— Не может быть. Фулгрим никогда не начинает высадку без тщательной многочасовой подготовки. Ты, наверно, ошибся.

Даже шипение помех не могло скрыть замешательства Фулл Бронна: Форрикс чувствовал, как тот обдумывает слова, чтобы осторожно возразить примарху.

— Повелитель, за входом в долину приземлилось более трехсот десантных кораблей, — сказал наконец Фулл Бронн. — На них символика Третьего легиона, хотя ее не очень хорошо видно под новыми знаками, которые мы пока не можем идентифицировать.

— Фулгрим здесь? — Пертурабо словно не мог поверить в то, что сам говорил, и Форрикс понял, что его генетический отец знает своего брата совсем не так хорошо, как думал.

Какие еще сюрпризы приготовил Фениксиец?

Глава 4

КАЗНЕННЫЙ

КАРНАВАЛИЯ

БЛИЖЕ ЧЕМ БРАТЬЯ

Великая истина, которую рано или поздно должны принять все живые существа, заключается в том, что жизнь конечна, что энергию, которую они черпают во вселенском источнике, однажды придется вернуть. Эту истину апотекарий Фабий считал лишь следствием плохого воображения. Жизнь была такой же движущей силой, как любая другая: как электричество, как варп-огонь, и стоило лишь убрать из уравнения абсурдные понятия морали, добра и зла, как вопрос восстановления этой силы переходил в область обычной биоинженерии.

Его лаборатория на «Андронике» была местом чудес и откровений, — местом, где секреты жизни, и смерти, и тонких границ между ними вскрывались скальпелем и обнажались перед его могучим интеллектом. Она представляла собой лабиринт извилистых проходов, куполообразных залов для вивисекции и герметично закрытых комнат со смотровыми отверстиями из армированного стекла, через которые можно было наблюдать за гротескными кошмарами внутри.

Жизнь здесь создавалась, трансформировалась и уничтожалась. Чтобы иметь возможность проводить эксперименты над живой тканью, еще дышащими существами и трупами, Фабий устроил в своем логове склад опытных образцов человеческого, сверхчеловеческого и ксеносского происхождения. Вооружившись отполированными стальными лезвиями, он мародерствовал на полях сражений недавно зародившегося восстания, и в итоге собрал алхимическую коллекцию из вещей жутких, священных и божественных. Прогеноиды, извлеченные из живых и мертвых на Исстване-V и Призматике, дали Фабию генетические мастер-ключи к семи из императорских легионов — последовательности кодов, которые помогут ему сделать его величайшее открытие.

Разгадать тайны самого Императора.

Криозамороженное тело, лежавшее перед ним, отвлекало от этой задачи, однако и оно было важно. Тело выглядело грубым и нескладным, но Фабий уже работал над ним раньше: перенаправлял синаптические рецепторы, чтобы при малейшем намеке на боль в мозге объекта возникал взрыв удовольствия. Теперь внутреннее устройство тела было столь изящно, что Биологис культа Механикум при виде него зарыдали бы от ужаса и восхищения.

В операционном зале клубился ледяной туман: мощные холодильные установки, пыхтевшие и рычавшие под металлическим настилом, убили все тепло.

Сконструированный специально под него хирургеон сидел на плечах, словно любопытный наблюдатель, и его причудливые многосуставчатые лапы метались вокруг Фабия, то ушивая кровоточащий сосуд, то прижигая открытую вену, так что казалось, будто они наделены собственным разумом. Эти щелкающие отростки были ловчее его настоящих рук, но он получал удовольствие, ощущая мягкие влажные ткани раскрытого тела под осязательными элементами перчатки.

Фабий был облачен в доспех, подогнанный под его сухопарую фигуру и усиленный в поясе и плечах, чтобы лучше нести вес хирургеона. В дополнительных отсеках и наручах индивидуальной работы скрывались многочисленные инструменты, предназначенные для пыток и лечения. С плеч спадал длинный грязно-белый плащ, подол которого был заляпан пятнами крови.

Жидкие волосы, бесцветные и безжизненные, висели спутанными прядями, и на исхудавшем от плохого питания лице блестели черные как смоль глаза. Сухой язык, порой пробегавший по безгубому рту, делал его похожим на ящерицу, пробующую воздух.

— Ты до сих пор не закончил? — произнес голос из дальней части лаборатории, но Фабий не обернулся, продолжая работать. — Легион вот-вот начнет сбор для высадки на поверхность.

— Они уже улетели, — сказал Фабий. — Железный Владыка скоро будет принимать в гостях Фениксийца и его безупречное воинство.

— Я должен быть с ними! Ты обещал, что я буду с ними!

Фабий пожал плечами.

— Появились более важные дела, — сказал он. — Будь благодарен, что я вообще тобой занимаюсь. Если бы выбор стоял за мной, я бы позволил тебе умереть.

— Я и умер.

Фабий отмахнулся. Тонкости семантики его не интересовали.

— Жизнь, смерть. Слова. Жизнь — это просто механистический процесс, а тело — машина, которую можно запустить заново, когда ее движущая сила иссякает.

— Тебе легко рассуждать, апотекарий, не ты мертв.

— И не ты. Впрочем, если продолжишь отвлекать меня, я могу это исправить.

— Примарх убьет тебя.

— О, какая ирония: нас казнят одним мечом… — засмеялся Фабий.

Голос умолк, что удивило Фабия, но это давало ему шанс продолжить работу в тишине. Разрез был предельно аккуратен: меч был так остр и ударил с такой силой, что ткань, в сущности, оказалась повреждена только в месте этого разреза. Завершающий удар совершенной точности — такой мог нанести только примарх.

— Почему вообще так долго? — спросил голос, и Фабий заскрипел зубами в ответ на подразумевавшееся обвинение в медлительности. — Разве ты не лучший в своем деле? Или это было просто пустое бахвальство?

Фабий удержался от язвительного замечания и подавил желание выместить раздражение на лежащем перед ним теле. Он просто сказал:

— Все пучки нервов в основании шеи были рассечены, и поверь мне, если я соединю их неправильно, последствия будут отнюдь не приятны.

— Я переживу боль.

— Придется пережить, — пообещал ему Фабий. — Немыслимую боль. Ты узнаешь боль, подобной которой еще не испытывал, и восторг сведет тебя с ума. Каждое мгновение жизни, что я тебе дарю, будет симфонией боли и удовольствия. Полагаю, ты будешь с равной силой ненавидеть меня и боготворить.