G.O.G.R. - Анна Белкина

— Ну? — осведомился он, смерив презрительным взглядом Кораблинского, обритого налысо, одетого в ветошь, тощего и несчастного.

— Не нукай, не запрягал! — бросил Недобежкин. — Ежонков, хватит лопать. Давай, пуши Кораблинского, авось, что выгорит!

— «Бык» выгорит, вот увидишь! — признался в собственной некомпетентности Ежонков и напал на Кораблинского:

— Давай, Грибок, садись туда! — и пихнул следователя, майора милиции Эдуарда Кораблинского на свободный стул.

— Эй! — обиделся Кораблинский и пихнул Ежонкова в ответ. — Что вы себе позволяете? Какой Грибок???

— Точно, прокамлался! — поставил диагноз Ежонков и даже улыбнулся. — Присядьте, пожалуйста, туда, — сказал он Кораблинскому уже намного вежливее и указал рукой на тот же стул.

— Что вы собираетесь делать?? — заартачился Кораблинский и вместо того, чтобы сесть на предложенный стул, уверенно направился к двери, отпихнув Смирнянского. — Вы не имеете права, я буду жаловаться! — выплюнул он на ходу.

— Подождите! — крикнул ему гипнотизёр Ежонков и совершил прыжок, оказавшись между Кораблинским и дверью.

Кораблинский рефлекторно остановился, а хитрый Ежонков выхватил из кармана гайку-маятник, качнул ею у носа майора и колыбельным голосом известил:

— Эдуард Кораблинский, вы поворачиваетесь, идёте назад и садитесь на стул.

Кораблинский потоптался на месте, похлопал глазами, а потом — послушно засеменил к уготованному для него стулу и примостился на нём, словно обиженная всеми «казанская сирота».

— Вот, как я его сделал! — похвастался Ежонков и забил маятник в карман. — Учитесь, студенты!

— Давай, Мессинг, шевелись! — рыкнул Недобежкин, которому уже надоела вся эта история со «звериной порчей».

— Кораблинский! — надвинулся на безвольного майора Ежонков, пропустив реплику Недобежкина в космос. — Кораблинский! Вы возвращаетесь в две тысячи восьмой год. Вы в своём кабинете, и к вам пришёл человек… — он вещал глухим, заунывным голосом, словно бы из бездонной железной бочки, гудел, как какой-то нудный гудок.

Пётр Иванович, признаться, от вещания Ежонкова даже начал клевать носом. Да и Сидоров — тоже прислонился плечом к стенке и кажется, задремал.

— Вы возвращаетесь, возвращаетесь… — надсадно нудил Ежонков. — Вы там…

Кораблинский шевельнул головой, а потом — встал на ноги и громко, чётко осведомился у мироздания:

— Что вам нужно? — и замолчал, словно бы выслушивая пожелания невидимого, несуществующего человека, что стоял только перед ним одним, воскресший из тёмных глубин его памяти.

— Что он вам говорит? — потребовал от Кораблинского Ежонков. — Давайте, скажите мне, что он вам говорит??

— Я предлагаю вам выгодную сделку, — монотонно завёл Кораблинский, не выразив ни единой эмоции. — Вы не сможете от неё отказаться… Я взяток не беру! — рыкнул он голосом принципиального следователя. — Это не взятка, — продолжал бывший Грибок, потеряв всякую интонацию. — Это ваш выбор: остаться в живых, или противоположный исход вашего существования. Вы не ошибётесь в вашей выгоде от сделки. Дело Рыжего вы должны закрыть…

— Как он выглядит? Опиши мне его внешность! — Ежонков насел на Кораблинского вплотную, припёр его к стулу, заставил сесть и подсунул под руку бумагу и ручку. — Рисуйте! — приказал он так, словно князь приказал рабу.

— Хм… — недоверчиво хмыкнул Смирнянский, искоса глядя на «магию» Ежонкова. — Сейчас нарисует… свинью какую-нибудь. Или козла.

— Заткни пасть! — зашипел на него Недобежкин, не отрывая взгляда от майора Кораблинского и наблюдая за тем, как тот старательно водит синей ручкой по бланку протокола.

Серёгин прыснул в рукав.

— Вы возвращаетесь, возвращаетесь… — шаманил Ежонков.

Сидоров стоял у стенки, дремал, дремал… И видел сон, в котором он ВОЗВРАЩАЛСЯ. Возвращался туда, в катакомбы, в мрачный коридор с облупившимся кафелем, к человеку с длинными пальцами, который толкал его, толкал куда-то, откуда бил яркий искусственный свет. Затолкнул. Сидоров не устоял на ногах, которые почему-то размякли, сделались нетвёрдыми, шаткими, словно превратились в расплавленный воск, и повалился на колени. Свет бил в глаза, казалось, отовсюду, а пол был стерильно-белый, как в операционной… Да и пахло тут каким-то противным спиртом, или хлоркой… В общем, какой-то дезинфицирующей гадостью. Сидоров недолго стоял на коленях на этом стерильном полу — его жёстко подхватили под мышки, подняли на ноги, а потом — насильно водворили на какой-то стол. Кажется, стол был металлический: твёрдый, холодный, скользкий, как отполированный. Источник света был прямо нал головой Сидорова, сержант не видел практически ничего — только слепящие лучи. А ещё — он не чувствовал ни страха, вообще ничего не чувствовал, словно бы его загипнотизировали, заколдовали, припушили… и отбили все человеческие чувства, которые помогают сохранить себя…

Они склонились над апатичным Сидоровым — два бесстрастных лица, одинаковых из-за одинаковых тёмных очков. Одно лицо Сидоров, кажется, узнал — похоже на того Гопникова, который мумифицировался у них в изоляторе. А второе… Такое узкое лицо, с впалыми щеками, сдвинутыми острыми бровями, тонкими губами, искривлёнными в ехидной злодейской усмешке. На левый глаз падает прядь волос… тёмных? Светлых? Пегих? Никаких… Сидоров не видит, какие у него волосы — но не седые и не рыжие… Он не старый — куда моложе Гопникова… Или выглядит куда моложе… И в правой руке он держит шприц…

— ПРОСНИТЕСЬ-снитесь-снитесь-есь-есь-есь! — взорвалось где-то над правым ухом, и Сидоров мгновенно выпал из своего страшного, тяжёлого сна и свалился на вытертый линолеум, что покрывал пол кабинета.

— Саня? — этот голос принадлежал уже Петру Ивановичу, который подхватился со своего стула и пустился Сидорову на помощь. — Чего ты?

— Ы, меня Ежонков засыпил… — промямлил Сидоров, отгоняя тяжёлую дремоту и пытаясь удержать в памяти подробности своего сна. — Бухтел, бухтел… И я заснул.

— Вот, Ежонков, Кашпировский! — буркнул Синицын, помогая Серёгину поднять Сидорова на ноги. — А у тебя, Сидоров, нервишки — ни к чёрту!

— Ы, — пробормотал Сидоров и потащился к столу. Он хотел найти листок бумаги и свободную ручку, чтобы записать то, что увидел в своём странном сне. Стоп! А вдруг это был не сон, и эти «чуваки» ему что-то вкололи?? Нет, пускай это ему лишь приснилось! — Сидоров изо всех сил оттолкнул от себя свою страшную догадку и узурпировал первую попавшуюся ручку.

А Недобежкин, Смирнянский, Серёгин и Синицын тем временем изучали тот портрет, который «написал» майор Кораблинский. Они стояли вокруг этого клочка бумаги плотным кольцом, не пуская даже самого «художника» Кораблинского взглянуть на собственное творение.

— На «Поливаевского мужика» похож, — определил Серёгин, уловив в расплывчатых чертах корявого портрета сходство с «милиционером Геннадием», который со слов Поливаева и Ершовой выпрыгнул с четвёртого этажа.

— А по мне — так больше на Зайцева смахивает! — вставил Ежонков, впихнувшись в плотное кольцо между Смирнянским и Синицыным. — Что скажешь, Синицын? — осведомился он, повернув к Синицыну щекастое покрасневшее от «непосильного труда» личико.

— Монстр из подземелья… — прошептал Синицын. — Этот, Генрих недорезанный. Он, точно, я хорошо его видел, гада очкастого. Чтоб он провалился! — рыкнул он и стукнул кулаком по столу. — Чёрт бы его побрал!

— Вы знаете этого человека? — в конце концов, осведомился Недобежкин, сунув «новоиспечённый» фоторобот в лицо его автору, Кораблинскому.

— Ыыы, — протянул Кораблинский, рефлекторно попятившись назад. Сейчас, взглянув на настенный календарь, украдкой увидев дату на экране мобильного телефона Недобежкина, он присмирел, как-то скукожился весь, втянул голову в плечи. В гордых орлиных очах майора Эдуарда Кораблинского застыл животный страх: он понял, что два года из его жизни исчезли бесследно. И понял, наконец, что с ним произошло что-то непоправимое и страшное. Кораблинский больше не орал, что с ним творят беспредел, не обзывал никого «бандюгами», не грозился перегрызть себе вены. Он даже извинился за то, что грубил и кричал.

— Ыыыы, — повторил он, внимательно вглядываясь в эфемерное лицо, которое сам изобразил под гипнозом… — А… где вы его взяли? — неожиданно выдал он, беспокойно дёрнув плечами.

— Будем считать, что вы нарисовали его сами, когда Ежонков погрузил вас в гипноз и спросил о человеке, который пытался дать вам взятку за Рыжего, — не скрывал правды Недобежкин, положив портрет на стол перед Кораблинским. — А теперь — вы его узнаёте?

— Нууу, — неуверенно начал Кораблинский, силясь вспомнить, как же в действительности выглядел тот взяточник… Он приходил только один раз, приходил целых два года назад. Да, Кораблинский поверил теперь, что с тех пор прошло два года, а не два часа. Да, кажется, он похож на этот рисунок… Да, это он.