Пепел богов. Трилогия - Сергей Вацлавович Малицкий

Мне нужна сила Хилана! Но детей не трогайте! И пусть лучше не смотрят. Пусть не смотрят, а то никогда не забудут.

Она уже смотала бечеву и теперь рассекала круги на доли, на части, на куски, да так, что весь этот рисунок вдруг начинал обращаться в огромную, вычерченную белым, посеченную окружностями многолучевую звезду.

— И незачем было говорить о возрасте! — зло бросила Тупи, обнажая руку.

— И я, — шагнул вперед старший сын Мелита. — Я! — повысил он голос, увидев боль в глазах матери, повернулся к отцу.

Мелит, который уже затягивал рану на руке, с гордостью кивнул сыну. Наследник выдернул из ножен меч и неловко провел лезвием по предплечью.

— Не роняй! — ринулась вперед, подставила чашу Этри. — Не роняй драгоценные капли.

— Почти все. — Каттими коснулась рукой стального штыря, посмотрела на Кая. — Убери это.

Он выбил штырь из мраморного гнезда ударом ноги, обернулся на оклик Мелита, и в это мгновение начался бой часов.

— Держи кровь, зеленоглазый, — взревел урай.

Кай шагнул через линии, взял емкость, удивился количеству крови в ней, подошел к Каттими. Она уже сидела в центре рисунка, положив руки на торчащие в стороны колени, и что-то шептала, закрыв глаза. Прошипела сквозь стиснутые губы:

— Осторожно. Осторожно поставь передо мной. И уходи. Уходи за пределы круга. Никто не должен входить внутрь. Никто.

— Никто не входит внутрь круга! — заорал Мелит, словно услышал слова Каттими, и сам Кай выскочил из круга, будто спасался от роя пчел.

И тут часы умолкли.

— Началось, — прошептала Этри.

Так начинается дождь. Вот уже и тучи застилают небо, и ветер внезапно тихнет, и шорох и шум, знакомые шорох и шум метелят соседние дворы, но твой двор еще неподвижен, в нем пахнет пылью и травой, но вот-вот все начнется, и вот оно начинается, и дождь падает стеной, и все сразу становится иным. А если бы вместо дождя с неба полилась бы кровь? Или вовсе какая-то дрянь?

Ничего не полилось с неба. И с потолка зала ничего не полилось. Но в тот самый миг, когда отзвучал последний удар часов, когда замолкли перезвоны и на остальных башнях, словно тошнота подступила к горлу. Как вкус крови на языке из разбитых губ после драки. Не простой драки, а той, в которой тебе пришлось глотать пыль. Как жажда, но не та жажда, которая то захлестывала Кая, то отступала от него с того самого дня, как ледяная рука сжата, уничтожила Кессар на площади Хурная, а та жажда, которая происходит от ненависти. От ненависти, что не находит себе выхода. Опустилась на колени, запрокинула голову вверх и завыла Этри. Еще крепче притиснула к себе детей Тупи. Вытянул из ножен меч, заскулил старший сын Мелита. Отшатнулись, распластались по стенам, захлопали помутневшими глазами, потянулись за рукоятями мечей ловчие. И тут раздался грозный рык урая. Сам едва живой, бледный, сверкающий белками глаз, брызгая слюной, стискивая кулаки, он заорал что было сил:

— Держаться! Урай Хилана повелевает вам, мои воины, держаться!

А потом Кай посмотрел на Каттими и ужаснулся. Она держала в руках перед лицом ту самую жаровню и либо шептала что-то, либо не могла решиться на ужасное, на непоправимое, на невозможное. И верно, вопль Мелита все-таки вывел ее из столбняка. Девчонка, которая уже стала для Кая частью его самого, припала к краю чаши и стала пить кровь. Ловчие охнули, Этри завыла еще громче, а Мелит, вдруг оказавшийся за спиной Кая, заскрипел ему с одышкой на ухо:

— А ведь ведьма твоя девка, зеленоглазый, точно ведьма. Срастется не срастется, но закончится все, да будете живы, бегите прочь из Хилана. Хоть десять по десять тысяч спасете, а не будет за такое ни прощения, ни почета. Понятно, почему убить ее хотят пустотники, понятно. Одно непонятно: тебя зачем сберегают? Тупи! Глаза детям держи, глаза.

Каттими отняла от лица чашу, окинула зал сумасшедшими глазами, облизала губы, как показалось Каю, неестественно длинным языком и вдруг наклонила чашу, полила тонкой струйкой кровь под ноги. И побежали алые струи по белесым линиям и сомкнулись в круги, зашипели в камне, и обратился рисунок из белого в алый, пошел от алых линий пар, закружилась голова, но стало легче, сразу стало легче. И даже обезумевшие почти ловчие вдруг увидели Каттими обычным взглядом и ужаснулись еще больше. Теперь, в эту самую минуту, вдруг стало ясно, почему всякого обвиненного в колдовстве от Пагубы до Пагубы волокли храмовники на дробилки. Почему истязали и лишали человеческого облика. Почему сами обращались в зверей. Не потому, что Пустота принуждала их к этому, а потому, что вот теперь среди кругов и лучей крови сидела, извивалась, тряслась, свистела, стонала, рыдала, плакала, смеялась, пела и выкрикивала сущую непонятность не бывшая рабыня, выкраденная с Вольных земель, а женщина, близкая к тем силам, которые не только способны закатать под окровавленный купол целый мир, но и которые создали его пропасть времени назад.

А потом двери, возле которых стояли десять ошалевших от диковинного зрелища ловчих, вылетели, как будто с внешней стороны в них ударил штурмовой таран. Ловчие попадали, словно оружейные к

о

злы. Завизжала, заорала Этри, захрипел о чем-то Мелит, удерживая своего сына, бросившегося было вперед с обнаженным мечом, но Кай уже сам стоял против дверного проема и во всю глотку орал ловчим:

— Всем держать круг! Держать круг! Держать круг! Выйду — забивать дверь! Чем хотите забивать дверь.

В дверях стоял Арш. Теперь, без перевязи воеводы, без мантии, вымазанный в крови великан был естественен, как жеребец, с которого сняли упряжь и отпустили в луга.

— Арш! — заорал, почти завизжал Мелит, но великан растянул губы в усмешке, даже не посмотрев в сторону урая, и лишь поднес к лицу меч и слизал с него кровь. Глаза его затягивала поволока безумия.

— Всем держать круг, — повторил Кай и потянул из ножен черный клинок. — Шаг назад!

Арш уставился на Кая, как смотрит на полураздавленную мышь деревенский кот.

— Шаг назад, — повысил голос Кай. — Здесь дети. Там скрестим мечи. Снаружи. Там просторнее. Или ты боишься?

Поволока безумия налилась