Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

это случится, то после сегодняшнего упражнения плоды твои будут лучше; если же ты окажешься пуст, то меньше будешь в тягость окружающим, будешь кротким и рассудительным и не станешь считать, что знаешь то, чего ты не знаешь» (Там же, 210с). Удивительные для философа слова. Так должен бы говорить учитель жизни…

А.Ф.Лосев, готовивший текст к изданию, озаглавливает это коротенькое заключение как «Метод Сократа». Конечно, это отнюдь не сам метод, но в этих словах есть какое-то провидение.

«Метод, – как дает “Философский энциклопедический словарь”, – от греческого Methodos – путь, исследование, прослеживание», сейчас больше воспринимается как «способ достижения определенной цели, совокупность приемов или операций практического или теоретического освоения действительности. В области науки метод есть путь познания, который исследователь прокладывает к своему предмету, руководствуясь своей гипотезой». То есть «хорошо продуманным предположением», хотя во времена Платона и Сократа «Hypothesis означало основание, основу» (Философский энциклопедический словарь).

Все это есть в «Теэтете», и я бы, пожалуй, не побоялся заявить, что вопросы, поставленные в нем Платоном, до сих пор не нашли настоящего ответа в науке. По крайней мере, его отказ от окончательного определения знания лучше, на мой взгляд, чем то невнятное и уязвимое определение, которое дает «Философский энциклопедический словарь»: «Знание – проверенный практикой результат познания действительности, верное ее отражение в мышлении человека; обладание опытом и пониманием, которые являются правильными и в субъективном и в объективном отношении и на основании которых можно построить суждения и выводы, кажущиеся достаточно надежными, для того чтобы рассматриваться как знание». Даже если оно верно, к нему сразу же хочется задать множество уточняющих вопросов.

Однако мы оставим в стороне философскую часть диалога, поскольку она прекрасно рассмотрена Лосевым, а постараемся выделить из него те части, которые относятся к понятию «метод» и к психологии.

Начнем, однако, с того, что, дав заключению диалога название «Метод Сократа», Лосев, который ни в малейшей мере не приписывает приведенные рассуждения самому Сократу, тем не менее, как бы признал, что основа рассуждения, то есть сам метод, безусловно, взяты Платоном у своего учителя или в точности ему соответствуют. Это дает мне возможность, говоря о «парадигме Платона», все-таки говорить, как о ее основании, о методе Сократа. Поэтому, когда я буду в дальнейшем разбирать диалог и говорить только о Сократе, это не значит, что я забыл про Платона.

Мне кажется, что в этом зрелом диалоге Платон, после многих трудов наконец подошедший к возрасту и широте видения своего учителя, как бы подвел итог своему пониманию Сократа и, объединив многое, что показал в других диалогах, сам сделал попытку понять метод учителя. Вот почему я выбрал для разговора о методе именно этот диалог.

Возможность войти в Платоновский диалог и суть метода Сократа дают слова Диогена Лаэртского: «Он говорил, что есть одно только благо – знание и одно только зло – невежество» (Диоген, с. 113). Ставший впоследствии естественнонаучным поиск знания совершается не ради знания вообще, а ради знания добра и зла, то есть ради нравственных или, что важнее для нас, культурно-исторических ценностей. Эти слова Диогена можно считать эпиграфом ко всему творчеству Сократа, а также и одной из основных целей, двигавшею им при разработке метода. Ее обязательно надо держать в уме как то, зачем Сократ возится с Теэтетом, как, впрочем, и со всеми остальными.

Итак, друг Сократа геометр Феодор говорит, что Теэтет похож на Сократа внешне и при этом чрезвычайно умен, хотя еще совсем мальчик. Сократ очень любил умных людей, но очень боялся их спугнуть своей яростностью. «Хорошее начало не мелочь, – говаривал он, по словам все того же Диогена Лаэртского, – хоть начинается и с мелочи». Поэтому он подзывает Теэтета и начинает с пустяка: «Дело в том, что Феодор говорит, будто я на тебя похож. Впрочем, если бы у нас с тобой в руках были лиры, а он бы сказал, что они одинаково настроены, то поверили бы мы ему сразу же или еще посмотрели бы, знает ли он музыку, чтобы так говорить?» (Платон, т.2, «Теэтет», 144–е).

Пустяковый вопрос о том, можно ли доверять словам, мигом превращается в вопрос о природе знания: «Вопрос <…> не в том, о чем бывает знание или сколько бывает знаний. <…> что такое знание само по себе» (Там же, 146е).

Причем Сократ сразу же применяет один из своих основных приемов – он заставляет думать собеседника: «…возьми на себя смелость и <…> постарайся всеми возможными способами добраться прежде всего до смысла самого знания – что же это такое» (Там же, 148c – d).

На это Теэтет, сомневаясь в своих силах, отвечает: «Признаюсь, Сократ, до меня доходили те вопросы, что ты задаешь, и я не раз принимался это рассматривать, но ни сам я никогда еще не был удовлетворен своим ответом, ни от других не слышал такого истолкования, какого ты требуешь» (Там же, 148е).

На это Сократ предлагает свою помощь, называя себя сыном повитухи, промышляющим тем же ремеслом. Он рассказывает, в чем суть женского родовспоможения, и добавляет: «Таково ремесло повитухи, однако моему делу оно уступает. Ибо женщинам не свойственно рожать иной раз призраки, а иной раз истинное дитя, – а вот это распознать было бы нелегко. Если бы это случалось, то великая и прекрасная обязанность – судить, истинный родился плод или нет, стала бы делом повитух. <…> В моем повивальном искусстве почти все так же, как и у них, – отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве – то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод. К тому же и со мной получается то же, что с повитухами: сам я в мудрости уже неплоден, и за что меня многие порицали, – что-де я все выспрашиваю у других, а сам никаких ответов никогда не даю, потому что сам никакой мудрости не ведаю, – это правда. А причина вот в чем: бог понуждает меня принимать, роды же мне воспрещает. Так что сам я не такой уж особенный мудрец, и самому мне не выпадала удача произвести на свет настоящий плод – плод моей души. Те же, что приходят ко мне, поначалу кажутся мне иной раз крайне невежественными, а все же по мере дальнейших посещений и они с помощью бога удивительно преуспевают и на собственный и на сторонний взгляд. И ясно,