Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ) - Иконникова Ольга

Я одобрительно киваю. Мы уже дважды отправляли сыр в Ярославль, а если еще и в Вологду наладятся поставки, то завод выйдет на хорошие обороты. За это лето мы уже выручили восемь тысяч рублей – почти половину того, что было собрано за весь прошлый год. А ведь ни рожь, ни овёс, ни пшеницу мы еще даже не убирали.

– Илья Васильевич Ганичев для городских нужд двадцать возов сена купить желает, – продолжает рассказывать Сухарев. – И это только на первых порах! Он сперва предложил по четыре с полтиной рубля за воз, да я сказал, что меньше чем за пять вы нипошто не согласитесь.

Вторая половина лета выдалась в нашей губернии дождливой, и те помещики, которые не успели скосить и высушить траву в начале июля, остались без фуража. К зиме цены на сено наверняка поднимутся в несколько раз.

Мы стогов наставили столько, что могли обеспечить фуражом, наверно, половину уезда. Весьма кстати пришлась и конная ворошилка, которая одна могла заменить десятка два женщин с граблями. А уж собирать ею высохшую траву было сплошным удовольствием.

– Желаете мебель в столовой обновить?

Покойный граф не поскупился на гарнитуры для гостиной и спальни, а вот до столовой у него руки не дошли. Я однажды обмолвилась, что шкапы и стулья уж больно стары и скрипучи, а Захар Егорович – молодец! – не забыл. И всё-таки я мотаю головой – нет, не до того пока.

Нужно погасить остаток долга перед уездным обществом взаимного кредита и, наконец, закупить на осенней ярмарке несколько коров и быка холмогорской породы.

– Когда снова в Ярославль поедете, Дмитрия Степановича с собой возьмите. Ему лекарств прикупить нужно. И не экономьте на этом.

Сухарев крякает, но не возражает. Ему не нравится, что мы содержим доктора и его маленький медицинский пункт, однако проколов недавно ногу ржавым гвоздем, он сам предпочел не пользоваться народными средствами, а обратиться к Назарову.

– Доски, что остались от ремонта сыроваренного заводика, нужно отдать тем, у кого избы совсем прохудились. И выделите из мужиков тех, кто в плотницком деле смыслит – пусть пройдутся по деревне, с ремонтом помогут. У Лукерьи Борисовой в доме взрослых мужиков нет, а детишек – аж семеро. Ей самой крышу не залатать. И не морщитесь, Захар Егорович – знаю, в поместье тоже работы много, но нуждающимся помогать – дело богоугодное.

Он со вздохом соглашается.

День сегодня холодный, и по возвращении домой я с удовольствием пью чай с малиновым вареньем. Варенье свежее и ароматное. И пшеничный хлеб – тоже только недавно из печи.

На буфете замечаю смятый, пожелтевший от времени листок. Вырезка из газеты с объявлением об открытии новой конторы нотариуса Думанского Павла Станиславовича на Пошехонской улице. Листок, что был в кармане плаща старого графа Данилова.

Зачем его сиятельству потребовался нотариус? Составить завещание? Заверить договор?

На следующий день с самого утра мы отправляемся в Грязовец. Глафира Дементьевна хочет пройтись по магазинам, а я – расплатиться с обществом взаимного кредита. Тетушка выходит из экипажа на Соборной площади, а я еду дальше.

Через полчаса я получаю расписку об уплате долга и заверения председателя кредитного общества о том, что я всегда могу на них рассчитывать.

– Куда изволите теперь, ваше сиятельство? – спрашивает кучер.

Наверно, мне следует зайти в магазин готового платья – на следующей неделе Машевская устраивает прием, а мне не в чем там показаться. Или лучше посетить ателье и заказать что-то по модным столичным каталогам?

Мы едем по Пошехонской улице, и когда над крыльцом двухэтажного деревянного дома я замечаю вывеску «Павел Станиславович Думанский, нотариус», я велю кучеру остановиться.

Меня уже давно волновал вопрос, ответа на который в бумагах старого графа я не нашла. Андрей Михайлович опекал Кузнецова с малых лет. Учил грамоте, дарил книги, выделял среди остальных крепостных. Я почти не сомневалась в том, что Вадим был внебрачным сыном его сиятельства. Но если так, то разве не должен был Данилов о нём позаботиться? Дать вольную, отписать какую-то сумму в завещании? Разве не знал он о дурном нраве собственного племянника, не понимал, что тот может жестоко поступить с любым из доставшихся ему крепостных?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я дожидаюсь, пока из кабинета Думанского выйдет посетитель, и вхожу. Назваю себя, сажусь на предложенный хозяином стул у стола.

– Чрезвычайно рад знакомству, ваше сиятельство! – улыбка нотариуса оказывается широкой как у чеширского кота. – Андрей Михайлович часто ко мне обращался. А вот с вашим покойным супругом я, можно сказать, был незнаком. Видались только однажды.

– А по каким же делам к вам обращался старый граф? – я отказываюсь от предложенного чая и предпочитаю перейти сразу к делу. – Насколько я знаю, завещания он не оставил.

Думанский вздыхает, и улыбка сбегает с его губ.

– Андрей Михайлович намеревался составить завещание, но, как он мне говорил, некоторые вопросы, которые он хотел туда включить, вызывали у него беспокойство, и он хотел всё тщательно обдумать. К сожалению, его хватил удар, и я так и не узнал, о чём же именно там должна была пойти речь. Но его сиятельство время от времени приезжал ко мне, чтобы заверить сделки самого разного рода.

– А вольные? – нетерпеливо спрашиваю я. – В последние годы жизни граф давал вольные кому-то из своих крепостных?

Думанский смотрит на меня с удивлением.

– Вольные? Да, ваша светлость, одну отпускную запись я регистрировал. Дядя вашего супруга отнюдь не был сторонником отмены крепостного права, коих теперь в России немало, поэтому я удивился, когда он приехал ко мне именно по этому вопросу.

– И кому же он дал эту отпускную грамоту?

Нотариус достает из шкафа толстую книгу и долго ищет в ней нужную запись.

– Некоему Вадиму Кузнецову, тысяча восемьсот двадцать восьмого года рождения.

– Вот как? – я вскакиваю со стула. – Но если эта грамота была оформлена должным образом, то почему же в поместье до сих пор считают Кузнецова крепостным? И почему он сам об этом не знает? Как мог его сиятельство ему об этом не сказать?

– Мне трудно ответить на ваши вопросы, Анна Николаевна, – он смотрит на меня поверх очков. – Граф не посвящал меня в такие тонкости. Возможно, он не успел об этом рассказать. А заверенный мною документ мог затеряться среди его бумаг. Или он сам засомневался в правильности принятого решения и сжег его.

Я не намерена с ним это обсуждать, хотя если документ и был сожжен, то наверняка отнюдь не старым графом.

– Но если грамота была сожжена, то значит ли это, что Кузнецов – всё еще крепостной?

– Никак нет, ваше сиятельство, – качает головой Думанский. – Все отпускные грамоты, как вы видите, регистрируются в специальной книге. Интересующая вас запись здесь тоже есть, так что этот мужчина – уже четыре года как свободный человек. Впрочем, если вы пожелаете, то можете сделать вид, что вам ничего об этом не известно. Обещаю, что не стану в это вмешиваться.

Если он ждал от меня благодарности, то напрасно. Возможно, он считал нормальным то, что человек столько лет не знал о своем праве на свободу, но я думала по-другому.

– Вы можете составить новый документ, который будет подтверждать ранее выданную грамоту?

– Разумеется, ваше сиятельство, – он уже тянется к перу и чернильнице. – Я сделаю выписку из книги регистрации и заверю ее. Этого будет достаточно.

Ему требуется на это всего несколько минут, и я выхожу из его конторы, сжимая в руках конверт. Никакого желания ехать к портнихе у меня уже нет.

Мы возвращаемся на Соборную площадь. Тетушка передает кучеру упакованные в бумагу покупки и садится в экипаж.

И именно в этот момент я чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Я осматриваю площадь и вздрагиваю – в нескольких шагах от нас у витрины булочной стоит маркиз Паулуччи!

36. Вольная грамота

Я узнаю его сразу, хотя те сто пятьдесят лет, что отделяют этого маркиза от того, с которым знакома я, надо признать, сказались на его внешности. И, как ни странно, тот Паулуччи, из двадцать первого века, выглядел моложе, чем этот. Прибег к помощи пластических хирургов? Использовал дорогую косметику? Выучил новые заклинания?