Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

вопроса, в который ни одному из нас не хочется углубляться, должен заметить, что с тех пор ты здорово изменился.

– Это все одежда. Снял с мертвеца. Побрился. У Гунни есть ножницы, она меня еще постригла.

– Гунни тоже здесь?

Зак кивком указал в дальний угол.

– Хочешь с ней поговорить? Она тоже, по-моему.

– Нет, – решил я. – Передай ей: утром поговорим.

Как ни хотелось мне сказать еще что-нибудь, в голову пришло только:

– И еще передай: все, что она для меня сделала, с лихвой искупает любые провинности.

Зак, кивнув, отошел.

Разговор о Гунни напомнил мне о хризосах Идас. Заглянув в кармашек ножен, я удостоверился, что монеты на прежнем месте, а затем лег и уснул.

Когда (написать «поутру» не рискну, так как в действительности времени утреннего или вечернего на корабле не бывает) я проснулся, большинство матросов были уже на ногах и дружно поедали остатки вчерашнего пиршества. К Сидеро присоединились два довольно стройных автоматона – думаю, точно таким же некогда был Иона. Все трое, стоя в некотором отдалении от остальных, о чем-то беседовали вполголоса, так что подслушать их разговора мне не удалось.

В каких должностях состоят эти наделенные свободой воли машины, общаются ли они с капитаном и старшими офицерами чаще Сидеро, я, конечно, не знал, а пока размышлял, имеет ли смысл обратиться к ним и назвать себя, оба покинули нас и скрылись в хитросплетениях коридоров. Сидеро, словно прочитав мои мысли, подошел ко мне.

– Теперь мы можем поговорить, – сказал он.

Я, согласно кивнув, объяснил, что как раз собирался сообщить ему и остальным, кто я таков.

– Бессмысленно. Я навел справки сразу же после встречи с тобой. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Автарх в безопасности.

Я принялся убеждать его в своей правоте, однако Сидеро прервал меня, вскинув кверху ладонь.

– Оставим пререкания. Уж я-то знаю, что мне сообщили. Прежде чем снова вступать в спор, позволь мне объясниться. Я причинил тебе вред. Увещевать и карать – мое право и долг… но со временем это начало доставлять мне радость.

Я спросил, не имеет ли он в виду удара, нанесенного мне, пока я лежал без сознания, и Сидеро кивнул.

– Я не должен был…

Казалось, это еще не все, однако Сидеро умолк.

– Не могу объяснить, – после продолжительной паузы признался он.

– Что такое моральные соображения, нам известно, – сообщил я.

– Однако не так, как нам. Вы верите, будто знаете, как надлежит поступать. Мы – знаем точно, но часто совершаем ошибки. Мы вправе жертвовать людьми ради собственного спасения. Мы вправе передавать людям приказы вышестоящих и отдавать приказания сами. Мы вправе исправлять и карать. Но мы не вправе уподобляться вам, а именно это я и совершил. И должен искупить вину.

Я ответил, что вину он уже искупил, причем сполна, когда спас меня от рыскунов.

– Нет. Сражались с ними мы оба, ты и я. Это не в счет. Нанесенную тебе обиду я искуплю вот как. Нам предстоит большой бой. Возможно, последний. Прежде рыскуны только воровали. Теперь затевают резню, захват корабля. Капитан слишком долго их терпел на борту.

Критика в адрес капитана явно далась Сидеро весьма и весьма нелегко: я всем нутром чувствовал, как ему хочется отвернуться.

– Но тебя я от всего этого освобожу, – продолжил он. – Тогда мы и будем квиты.

– То есть мне не придется идти в бой вместе с тобой и твоими матросами, если я сам того не захочу? – спросил я.

Сидеро кивнул.

– До начала боя недалеко. Уходи поскорее.

Разумеется, именно это я и замышлял, однако теперь об уходе не могло быть и речи. Одно дело – сбежать от опасности по собственной воле, благодаря собственному хитроумию, но если тебя гонят прочь, отстраняют от битвы, будто какого-то скопца, в чем же тут доблесть?

Вскоре наш металлический предводитель скомандовал построение. Когда все мы выстроились в ряд, вид товарищей не внушил мне ни малейшей уверенности: в сравнении с ними иррегуляры Гуасахта показались бы несокрушимым воинством. У нескольких, как и у Сидеро, оказались фузеи, еще несколько вооружились легкими аркебузами наподобие тех, что помогли нам изловить Зака (увидев одну из них в руках самого Зака, я с трудом удержался от смеха). Еще у горстки матросов имелись пики либо копья, но большинство бойцов, включая Гунни, стоявшую в некотором отдалении от меня, не глядя в мою сторону, не могли похвастать ничем, кроме ножей.

Тем не менее все они двинулись вперед довольно охотно, словно всерьез настроенные на битву, однако я понимал: надо думать, половина, если не все это воинство, после первого же выстрела пустится наутек. Поразмыслив, я подыскал себе место почти в самом конце нестройной колонны, дабы как можно верней оценить число дезертиров. Однако пока что таковых не наблюдалось: похоже, подавляющее большинство матросов, поставленных под ружье, видели в грядущем генеральном сражении лишь долгожданную возможность хоть немного отвлечься от тягот однообразной повседневной службы.

С ожидаемой баталией, как всегда, как во всех виданных мною войнах любого рода, вышла заминка. Целую стражу, а то и больше шагали мы обескураживающе запутанными коридорами корабля, миновали необъятное, гулкое помещение (должно быть, порожний грузовой трюм), раз остановились, устроив беспричинный, никому не нужный привал, а дважды к нам примыкали горстки матросов, с виду – людей, или созданий, к людям довольно близких.

Любым, кто, подобно мне, командовал армиями либо – опять же, подобно мне – повидал битвы, где обращались в прах, словно пучки травы в топке, целые легионы, овладел бы немалой силы соблазн посмеяться над нашим маршем, то и дело перемежавшимся остановками. Пишу «соблазн», так как смеяться тут, строго говоря, было не над чем – скорее, наоборот. Самая пустяковая стычка отнюдь не пустяк для тех, кто в ней гибнет, а посему и нам ее, в конечном счете, полагать пустяковой не стоит.

И тем не менее я, позвольте признаться, поддался сему недостойному соблазну, как поддавался многим другим. Поддался и забавлялся от всей души – особенно после того, как Сидеро (очевидно, в надежде по возможности уберечь меня от опасности) отрядил часть матросов в арьергард, а мне велел их возглавить.

Разумеется, матросов мне вверили из тех, на чьи силы Сидеро не рисковал полагаться, когда нашему разношерстному войску придет время вступить в бой. Шестеро из десятка оказались женщинами, причем женщинами далеко не такими рослыми и мускулистыми, как Гунни. Трое из четверых мужчин, также с виду отнюдь не дородные, были если не откровенно стары, то давно миновали пору расцвета