Тревожные ночи Самары - Эдуард Кондратов

Гаюсов не отвечал. Вялым движением стянул с головы картуз, опустился на лавку рядом с бородатым. Посидел, тряхнул головой.

— Шацкого взяли… И его группу всю… — сказал он устало. — Сергей…

Он взглянул на молодого человека в кителе. У того прыгали губы.

— Да не паникуй ты! — крикнул Гаюсов. — Ничего страшного, потери неизбежны, ясно? Шацкий не продаст. Сволочь он, да, но не продаст, повернет на уголовщину…

Бородач крякнул, хотел что-то сказать, но передумал.

— Так вот, Сергей… — Гаюсов встал с лавки и взял руки молодого человека в свои. — Побрейся и немедленно отправляйся в город. Сейчас же.

3

Ток-ток, — пощелкивали по булыжнику каблучки, — ток-ток…

Нюся шла, не глядя по сторонам, не видя перед собой дороги — так шла бы ослепшая лошадь домой, ведомая поводырем— привычкой. Голова была словно из свинца, в ней сонно ворочались ресторанные мысли — что-то о тонкой посуде, которую так и не купила хозяйка, о вине из Туркестана, которое клиент назвал непечатно, о том, что официанты все больше наглеют… Нюсю радовало, что усталость хоть немножко притупила четкое осознание мерзости того, что она услышала от Бориса. Вторые сутки оно разъедает ей мозг, как негашеная известь, и от этих мыслей она чувствует, как в затылке нарастает боль.

Тук, тук, — глухо срезонировали деревянные ступеньки. Лицо Нюси осунулось, черты утратили мягкость, плечи обвисли. Естественная реакция организма: с трех дня до трех утра она была на ногах, в душном чаду, оглушаемая гамом и визгом оркестра. А потом так и не смогла уснуть, хоть и прикорнула в швейцарской. Только еще сильнее намучилась. Сейчас почти восемь, хоть бы до начала полуденной духоты отдохнуть… Уснуть…

Она остановилась перед дверью на втором этаже, вынула ключи. В тишине резко скрежетнул замок. Нюся вошла в длинный полутемный коридор. В него выходило несколько дверей, но ни одна, слава богу, не отворилась. Сейчас Нюсе не хватало еще только общения с соседками… брр! Осторожно ступая, она подошла к своей комнате, вставила ключ из связки. Этот замок открылся без шума.

Нюся вошла в комнату и несколько секунд постояла у порога в душной темноте. Шторы были задернуты еще со вчерашнего утра, но и сейчас она не станет их открывать. Не до того. Щелкнула выключателем, бросила сумку на пол. Сняла плюшевую жакетку, повесила на гвоздь у двери. Походила бесцельно по комнате, тронула спинку стула: пылища… Ну и пусть. Села, положила голову на руки и не шевелилась довольно долго, будто решила так подремать. Потом резко встала, расстегнула пуговицы, сняла кофточку.

Из-за ширмы в дальнем углу комнаты вышел человек. Еще молодой, со следами порезов от бритвы на полных щеках. Одет он был неважно — в полотняный китель, весь будто жеваный, и такие же брюки. Белым назвать его костюм было никак нельзя, и все же в облике неизвестного было что-то фатовское.

— Мадам! Миль пардон!

От звука его голоса Нюся вздрогнула и мгновенно повернулась, прикрывшись кофточкой. Но не произнесла ни слова; без испуга смотрела, ждала.

— Я тут в одиночестве воспользовался вашей девичьей постелькой. — Мятый человек улыбнулся с откровенной наглостью. — Хотя, разумеется, предпочел бы…

— Как вы сюда попали?! — злым шепотом крикнула Нюся.

— Видите ли, я, так сказать, с корабля на бал…

— Что вам угодно? — перебила Нюся.

— Терпение, мадам, я от Гаюсова. Борис Аркадьевич теперь у нас.

Она молчала.

— Гм… Он дал мне ваши ключи.

Он показал Нюсе ключи и снова положил их в карман.

— Что случилось? — вырвалось у нее.

— Я полагал, мадам… Вы что, не знаете о провале группы Шацкого? Впрочем, конечно…

— Вы из ЧК? — равнодушно спросила Нюся и стала так же равнодушно натягивать на плечи кофточку. Даже не отвернулась.

Молодой человек с удовольствием разглядывал ее.

— Что ж, понимаю, понимаю… Но я в самом деле от Гаюсова, мадам. Поручик Гофферт. — Он стукнул каблуками. — Сергей. Тезка вашего покойного мужа, мадам.

— Заткнитесь, — с отвращением сказала Нюся. — Доказательства?

Гофферт достал из кармана сложенную вчетверо записку и протянул Нюсе. Она не двинулась с места.

— Извините, мадам! — он гаерски склонился и подошел к Нюсе. — Прошу!

Развернув бумажку, Нюся прочитала: «Этому человеку верь. Немедленно отправляйся с ним. Это не пожелание и не просьба, а приказ. Б».

— У вас есть сомнения? — спокойно спросил гость.

— Нет, — ответила Нюся, не поднимая от записки глаз.

— Тогда прошу вас. Кстати, мы можем уйти через соседний двор?

Нюся опустилась на стул, задумчиво повертела в руках записку.

— Анна Владимировна, у нас мало времени на раздумья.

— Я никуда не пойду.

Поручик отозвался не сразу. Потрогал царапину на шее, вздохнул. Тихо проговорил:

— Увы, приказы обсуждать…

— Я не вправе? — зло перебила Нюся. — Нет уж, милостивый государь, с меня достаточно.

Полные щеки возмущенно дернулись.

— Мадам! — В голосе послышалась угроза. — Это похоже на предательство.

Нюся вдруг успокоилась. Усмехнулась, отрицательно покачала головой.

— Вот что, поручик. Передайте Борису, что я устала. Нет, лучше так: что я смертельно устала от всего. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. В покое, слышите, вы? В по-ко-е!

С испугом и нескрываемой враждебностью смотрел на Нюсю поручик Гофферт.

— Вы легкомысленны, мадам… — отчеканил он с натужным сарказмом. — Может быть, вы и ЧК попросите о том же?

— Боитесь? — Она с презрением усмехнулась. — Напрасно. Гаюсов знает, что туда я не пойду. Я просто выхожу из игры. Совсем. Передайте ему мои слова. И уходите!

— А мне сдается, что игру вы только начинаете. И рискованную, мадам, предупреждаю вас, слишком рискованную.

Лицо Нюси исказилось.

— Уходите! — крикнула она гневно. — Отдайте ключи!

Гость молчал. Глаза его забегали. Он боялся, видимо, этого крика: соседи!..

— Я подниму соседей, — попала в точку Нюся. — Вы меня плохо знаете, поручик. Ключи!

Рука гостя медленно полезла в карман, а вынул он ее рывком.

Однако в кулаке был зажат вовсе не пистолет, как того ожидала Нюся. Ключи, брошенные поручиком Гоффертом, со стуком упали на стол.

4

В маленькой палате — когда-то она была закутком кастелянши — бился о стены и отражался от них зычный смех красноармейца Никишина, курносого паренька цыплячьего вида, но на удивление густоголосого. И как кружевная оборочка к басовитому громыханию позванивал смеющийся голосок темноволосой красавицы в белоснежном халате — замглавврача военгоспиталя Нины Дмитриевны Ольшанской. Смешил их Ягунин. Лежа на койке с забинтованной до шеи рукой и с марлевой нашлепкой на лбу— стукнулся о мостки, — он «травил»: вспоминал, привирая всякое, эпизоды польского похода.

— Ну, браток, — восхищенно крутил головой красноармеец, вытирая бязевым рукавом слезу, — ну и уважил, гы-гы… Это ж надо… помрешь тут с тобой… Чисто цирк…

— У вас природный дар юмориста, — сказала Ольшанская, продолжая улыбаться. — Будь я не врач, а писательница, я бы имя себе на ваших историях сделала, право. Затмила бы саму Тэффи.

Поскольку Ягунин понятия не имел, что это такое — Тэффи, он смолчал. Спросить не решился: эта изящная дама, сидящая нога на ногу, была слишком похожа на буржуйку. Хотя и врач. Впрочем, в этом вопросе Михаил путался, в точности не знал, куда отнести врачей, профессоров и всяких адвокатов — к буржуйскому или трудящемуся классу.

— Нет уж, — ответил он уклончиво. — Оставайтесь врачом, для нас они на сегодняшний день важнее.

Он заперхал, углом подушки заткнул рот, но грудь еще долго содрогалась от разъедающего ее кашля.

— Кто знает, — переждав, сказала Ольшанская мечтательно, — как еще повернется наша жизнь? Сегодня вы обычный военный, каких тысячи, а через десять лет… И встречу я вас как-нибудь на эстраде, в элегантном черном фраке, в манишке, с бабочкой…

Никишин, не удержавшись, подавился смехом. Он и пытался, да вот никак не мог не смеяться: уж больно смешным представила врачиха Мишку…

Ольшанская взглянула на него с мягким неодобрением, покачала головой.

— Зря вы смеетесь, Никишин, — начала было она. Но не закончила, прислушалась, встала с табурета.

— Все! Тишина! — озабоченно проговорила Нина Дмитриевна. — Идет главный врач. Укройтесь, Никишин! Ложитесь! Вот так…

Дверь в палату распахнулась. Усатый, остробородый старик со свирепым выражением лица не сразу протиснул могучий торс через дверной проем, открытый на одну лишь створку. За спиной главврача маячила медсестра. Опасливо поглядывая на начальство, она подала глазами знак Ольшанской: старик не в духе.

— Гм… Гм… — сердито откашлялся доктор Здановский, придирчиво оглядывая палату и не удостаивая взглядом Ольшанскую, — Как тут дела? Что твой живот? — кивнул он Никишину. — Отпускает язва?