Вечная ночь - Полина Дашкова

Шарахнул звонок. Борис Александрович вздрогнул. Несколько секунд класс продолжал сидеть неподвижно. На его открытых уроках такие вещи вызывали у некоторых коллег жгучую зависть. Обычно дети вскакивают мгновенно, шумят, выбегают из класса, словно все сорок пять минут урока только и ждали этого счастливого момента.

— Как это вам удаётся? — пожимала плечами директриса. — Вы их прямо будто заколдовали.

— Все, ребятки, урок окончен, домашнее задание на доске, оценки за сочинения — в среду.

Он опустился на стул, вытер влажный лоб.

— Борис Александрович, Борис Александрович! — К его столу шла, неуклюже переваливаясь, толстенькая Аванесова. Взгляд чёрных выпуклых глаз казался испуганным.

— Да, Карина.

— Вы сочинения уже проверили?

— Не все. А что?

— Ой, правда? Не все? А Жени Качаловой тетрадку… — Она запнулась и покраснела.

— Ну, Кариша, в чём дело? Продолжай.

— Понимаете, случайно так получилось, в общем, Женя болеет, она передала мне тетрадь с сочинением, чтобы я сдала. Это было в четверг, а вечером она мне позвонила, сказала, что тетрадка не та, она перепутала. И просила, чтобы я поменяла. Вот, я принесла. Тут сочинение.

Карина положила на стол обычную тетрадку в линейку, сорок восемь листов, на обложке игрушечные медвежата. «Тетрадь уч. 8 „А“ класса, Качаловой Евгении».

— Вы, пожалуйста, Борис Александрович, вы отдайте мне ту, другую. Они, понимаете, совершенно одинаковые. Женя просто перепутала. А я забыла. Я должна была ещё в пятницу поменять, но вылетело из головы, а сейчас нашла в сумке.

Когда Карина нервничала, у неё появлялся лёгкий армянский акцент.

— Вы ту, другую тетрадь отдайте, пожалуйста, — повторила она несколько раз, подрагивая длинными чёрными ресницами.

— Конечно, отдам. Но только завтра. Она у меня дома.

— Дома?! — Карина готова была заплакать.

— Ну да. Что ты так волнуешься?

— Я? Совершенно не волнуюсь. Вам показалось. Просто… Мне перед Женей неудобно, она просила, я забыла.

— Кстати, а что с Женей?

— Как обычно. Хронический бронхит.

* * *

Странник мог не спать сутками. Ему хватало двух-трёх часов сна, чтобы почувствовать себя свежим и отдохнувшим. Для гоминидов бессонница вредна и опасна. Их мозг нуждается в восьмичасовом отдыхе.

Животные много спят. Человек может и должен бодрствовать. Отпущенное время слишком дорого, чтобы тратить его на сон.

Странник проживал не одну, а две жизни. Самым тяжёлым оказывался момент перехода из одной в другую, из света во тьму и обратно. Шкура гоминида была чем-то вроде резинового водолазного костюма, в который следует облачиться, чтобы нырнуть в ледяную мрачную глубину.

Первого ангела он освободил очень давно, в ранней юности. Это произошло почти случайно, он не хотел.

Ему было шестнадцать, ей четырнадцать. Она сама затащила его на чердак, расстегнула ему рубашку и штаны, задрала свою юбчонку. Байковые трико, чулки на резиновых подвязках, сопение, жаркая возня, запах земляничного мыла. А потом смех. Злой, издевательский хохот.

Он читал, что в джунглях Южной Америки живут гигантские пауки, похожие на обезьян. Они нападают на свою жертву, кусают её и пускают в организм сильнейший яд, от которого растворяются даже кости. Потом они высасывают из жертвы все, и остаётся только оболочка. Мёртвая пустая кожа. Возможно, это выдумка. Но с той, первой девочкой его плоть оказалась мёртвой и пустой, вялой, как тряпка. Девочка долго, жадно целовала его в губы, пустила яд, выпила из него жизнь, силу, а потом, сытая, стала смеяться.

Он не хотел её убивать. Ему надо было, чтобы она замолчала. Только когда она перестала биться, хрипеть, он почувствовал себя живым. Он вернул силу, которую она у него отняла.

Никто не видел, как они поднимались на чердак. Никому в голову не пришло подозревать его, хорошего мальчика, отличника. Уголовной шпаны в окрестных дворах было полно, девочка считалась шалавой и вертихвосткой. Кто-то из коммунальных кумушек сказал: сама виновата, допрыгалась.

А от своей бабушки он услышал: «Ангел отлетел». Он спросил: «Куда?» Бабушка ответила: «На небо».

Он понял, что освободил ангела. С тех пор он стал их видеть и слышать. С каждым годом их голоса звучали все громче, все жалобней.

Много лет он жил в рутинной реальности, в глубине вечной ночи, за чертой Апокалипсиса, ясно сознавая свою миссию, но не смея действовать. Он слышал и видел ангелов, продумывал всё до мелочей, бродил возле школ, детских парков, но каждый раз что-то останавливало его. Он возвращался в реальность, измотанный, опустошённый, утешаясь тем, что время его не пришло и то, что случилось однажды, неизбежно должно повториться.

— Они слепые, беззащитные, земля для них ад, им нечего делать в аду, их место на небе, потому что они ангелы. Я долго шёл по тёмному туннелю необъяснимых страданий. Почему я такой? Почему я не похож на миллионы других людей? Я мучительно искал ответы, и они однажды пришли, как озарение. Я не похож на других потому, что другие — не люди. Можно обрести блаженство, стать человеком в изначальном, божественном смысле, только очистившись, пройдя огненное крещение, освободившись от ядовитого корня похоти. Но сто крат блажен тот, кто свободен от рождения. Он избранный.

Странник обнаружил, что сидит на полу и слушает магнитофонную запись. Когда он успел встать, взять кассету с полки, включить магнитофон? Несколько минут, несколько простых действий испарились из памяти мгновенно, как след дыхания со стекла. Голос, лившийся из магнитофона, был похож на тот, что постоянно звучал у него в голове. Высокий, мягкий, немного вялый, как будто говоривший пребывал в глубоком гипнотическом трансе. Это придавало словам абсолютную, высшую достоверность. Люди не лгут во сне.

— Я слышал, как они обсуждают, чем вкусным будут кормить их сегодня в большом доме. Одна девочка объясняла другой, что это больно только вначале, а потом ничего. Когда они возвращались оттуда, я из темноты смотрел в их лица, в их слепые глаза, и мне казалось, что там, внутри, бьются, как птицы в клетках, живые чистые ангелы. Почему я не стал убивать злодеев, которые оскверняли и мучили маленьких слепых сирот? Потому что злодеи и так мертвецы. Я это знаю точно.

Однажды ночью я увидел, как мертвец вылезает из воды. Он поспорил, что сумеет переплыть озеро, и ему это удалось. Без охраны, один, голый, мокрый, жирный, он прыгал по берегу, вопил и размахивал руками. Он был пьян. Я справился с ним очень быстро. Набросился сзади, стиснул шею, надавил на сонную артерию. Когда он затих, я втащил тело на холм и сбросил с обрыва в озеро. Мне было мерзко, как будто я раздавил гигантского червя. Сил не прибавилось. Наоборот, я ослаб. Я надышался смрадом и злом и ничего не приобрёл.

Он был генерал, герой Советского Союза. Он часто приезжал в большой дом на другом берегу, ему нравились самые маленькие девочки, семилетние. Я слышал, как в магазине у станции, стоя в очереди за колбасой, нянька шепталась с поварихой, что проклятого беса покарал Бог. Знали бы они, что этим богом был я!

Когда выловили труп, врач «скорой» сразу сказал, что это несчастный случай. Сердечный приступ. Генерала предупреждали: вода холодная, он выпил порядочно, это опасно. Но генерал не послушал.

Наверное, приступ случился, когда я набросился на него в темноте. Я думал, что убиваю его, но он уже был мёртв. Он всегда был мёртв. Я не получил никакого удовлетворения. Нет смысла убивать мертвецов. Надо спасать живых.

Странник выключил магнитофон, достал кассету, подцепил плёнку и принялся вытягивать её, аккуратно наматывать на руку. Когда остался только пустой пластмассовый корпус, он смял плёнку в комок, отправился на кухню, достал с полки большую медную вазу для фруктов, положил туда плёнку и поджёг. Она никак не хотела загораться, пришлось добавить немного бумаги. Он смотрел на маленький костёр, пока от сладковатого дыма не заслезились глаза. Прежде чем выбросить пластмассовый корпус кассеты, он не забыл отодрать бумажную наклейку, на которой мелкими буквами было обозначено: «Давыдово, 1983-1986».

Плёнка сгорела, но голос продолжал звучать.

Странник не замечал, как шевелятся его губы, не понимал, что это он сам говорит, и замолчал только тогда, когда подошёл к большому зеркалу в прихожей, оглядел себя, выбритого, причёсанного, одетого в безупречный дорогой костюм. Губы его замерли, потом растянулись в улыбке. Сверкнули белые крупные зубы, глаза заблестели, прищурились. Он выглядел как гоминид. Он чувствовал себя гоминидом. Он был готов без страха и сомнений опять нырнуть во мрак вечной ночи.

* * *

У старика Никонова случился приступ. Ольга Юрьевна услышала его крики ещё на лестнице.

Никонов страдал инволюционной депрессией. Причиной его тоски была жена. Моложе него на двадцать лет, полная, яркая блондинка, она приходила довольно часто, но старику казалось, что между её посещениями проходит вечность.