Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови» - Герман Романов

Кра-са-вец, прямо слово, только людей пугать!

Однако говорить все это он девушке не стал, а исподволь стал ей выкладывать свою новую биографию. Задействовав первым делом награды, ибо девчушка пристала как репей, требуя показать ей заслуженные кресты. Ведь не могли обойти наградами боевого капитана, тем более бронечастей.

— Меня в тринадцатом в армию отправили, как раз двадцать два года исполнилось, — уверенно начал Фомин излагать «жизненный путь», причем резко измененный. Тут объяснимо — тело непонятным образом омолодилось, так что полтора десятка лет пришлось скинуть или добавить десяток, если от настоящего возраста в этом времени исходить.

— В артиллерию попал, потом во взвод блиндированных автомобилей. Но это уже в пятнадцатом было. Вот кресты за службу и получил, один раз германцы мой броневик подбили.

Маша подержала на ладони два солдатских Георгиевских креста, погладила пальчиком черно-оранжевые ленточки. Награды были подлинные — Фомин их получил из рук генерала Каппеля и адмирала Колчака в той жизни, в девятнадцатом году. Потому решил носить — честно заслуженные.

Контрразведчик, разрабатывавший ему новую биографию, был с таким подходом полностью согласен, существовала вероятность наткнуться на офицера-сослуживца, а с нижнего чина какой спрос, да кто их в то время запоминал. Много было, серых и неприметных тружеников войны, честно воевавших и не сверкавших звездочками на погонах.

— А прапорщиком я в семнадцатом стал, при Сашке Керенском. Ох уж времечко было, армия на глазах разваливалась…

— Мне отец рассказывал, он тогда донской казачьей батареей командовал, — тихо сказала Маша и взяла орден Святого Станислава третьей степени с мечами. — Я как этот крест увидела, так сразу поняла, что вы офицером после февраля стали. Орлы между лучами без корон.

— Отобрала революция, — согласился свежеиспеченный капитан. Он чувствовал себя уверенно — ему изменили только отчество и фамилию, а имя оставили прежним. В отместку Арчегову он взял его настоящую фамилию. И к великому удивлению, такая фамилия оказалась у Маши. Невероятнейшее совпадение!

— А «клюквы» у вас нет?

— Была, на кортике знак с темляком носил, как в бронечастях положено, — развел руками Фомин с нарочитым сожалением. Орден Святой Анны четвертой степени, первая офицерская боевая награда «за храбрость», носилась исключительно на холодном оружии.

— Да где-то задевалась, видно, при взрыве броневагона. Хорошо, что сам выжил.

— Я вам «пряжку» сама закажу, их сейчас все офицеры на груди носят и георгиевские, и анненские — шашки же отменили.

— Да я сам хотел заказать, да после выписки закрутился, три дня на сборы дали всего…

— А что ж по ранению отпуск не взяли, Семен Андреевич? Отдохнули бы хорошо, поправились. А так из лазарета и прямо в дорогу.

— У меня выбора не было, Мария Александровна. Бронемотовагон я под команду только в октябре смог бы получить, а тут вакансия открылась, командиром танкового отряда в самом Крыму. Подполковник по чину, не майорская должность. Грех отказываться. Да и служить на юге, в благодати, чуть ли не курорт, многие завидовали.

— Назначение хорошее. Рядом с вами будем. Я домой еду, не знаю, что с папой и мамой. Писала им…

— Найдем, Мария Александровна. Мне по приезде две недели дадут на отдых, на завершение лечения еще десять дней добавят. Так что обязательно найдем, помогу вам.

— Этот знак вы за Ледяной поход получили, ленточка георгиевская, не бело-зеленая сибирская. — Девушка сглотнула комок и снова вернулась к прерванному разговору о наградах.

Последний знак Фомину нравился больше всего, и он, в отличие от «Стаса», был честно им заслужен в чине генерала. Массивный серебряный венок из дубовых листьев накрывал наискосок золотой меч — награда была очень похожа на знаменитый добровольческий знак Ледяного похода на Кубань в январе-феврале 1918 года, когда маленький отряд белых повел от Ростова генерал Лавр Георгиевич Корнилов.

— Я весь путь проделал, от Омска до Красноярска и обратно. Тяжелый путь, страшный!

— Ужасный, — тихо промолвила девушка, и, словно ей стало зябко, накрыла ладошками плечи.

— Что с вами, Мария Александровна?! Вам плохо? — вскинулся Фомин с дивана.

— Ничего, Семен Андреевич. Просто вспомнила это… Действительно страшно, какой-то кошмар, что будет терзать меня всю жизнь…

Москва

Вечерний парк таил прохладу — легкий ветерок гулял по запущенным аллеям. Генерал Арчегов молча смолил папиросу, удобно устроившись на крепкой скамье со спинкой — большевики расстарались, обустраивали территорию Сибирского посольства со всей предупредительностью.

За деревьями можно было разглядеть застывшие человеческие фигурки — охрана бдительно стерегла жизнь высокопоставленных гостей, вынеся урок с кровавого майского утра.

— Я рад вас видеть, генерал, — за спиной раздался знакомый до боли скрипучий голос, которому Арчегов не удивился — давно поджидал.

— Ответно, товарищ Мойзес, — поприветствовал чекиста Константин, но руки не подал, благо они по вечернему времени в перчатках были. — Присаживайтесь, поговорим, былое вспомним.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство. — Тот чиниться не стал, уселся почти рядышком, достал портсигар. — С днем рождения вас, Константин Иванович, хотя оно, кхе-кхе, в ином времени осталось.

— Спасибо, Лев Маркович, что помните о такой безделице. У вас очень хорошая память.

— Не жалуюсь, работа такая. Помнить все нужно. Так что о былом с вами лучше не говорить, а вот о будущем в самый раз.

— Вижу, зело торопитесь. Или Лев Давыдович из моих намеков иные выводы сделал? Или не так понял?

— Все так, особенно по поводу бессарабского вина. — Мойзес тяжело вздохнул и закурил папиросу. — Неужто все-таки плохо?

— Хуже, чем вы предполагаете, — усмехнулся Арчегов. — Румыны начнут войну через четыре недели, это решение Королевского совета. Им же французские денежки, хм, отрабатывать нужно. Как те транспорты, что прибыли в Констанцу, набитые вооружением и снаряжением под завязку. Парижу этого добра не жалко — с той войны все склады забиты.

— А вам не предлагают?

— В руки аж суют, но денежку просют. Румыны — те голодранцы известные, кроме кукурузы, у них ничего нет. Там любовь потому чистая, без займов. А у нас с расчетом хотят, и чтоб мы бесплатно заводы их владельцев на юге у вас силою отобрали и им вернули.

— А вы не хотите?!

— А на хрена нам это, Мойзес?! — генерал заговорил зло. — Денег вбухать массу, восстанавливая, и чужому дяде возвращать?! С Махно, от которого вам житья нет, сражения устраивать прикажете? Благодарю покорно! Одна головная боль — и от них, и от вас, и от повстанцев! Царицынские заводы нас устраивают намного больше, тем паче у нас есть Ростов и Луганск. Так что на этом и будем соблюдать статус кво. Вы согласны?

— Всецело, генерал. Тут наши воззрения сходятся. Но все же — вы можете предпринять меры, чтобы румыны не ударили нам в спину? Это, как вы понимаете, беспокоит нас больше всего. Тем более что наша разведка установила сосредоточение их дивизий на той стороне Днестра.

— У нас с ними нет общей границы, а потому проведем только демонстрацию флотом. Надеюсь, это на них подействует. Готовы передать вам и часть вооружения нашей Кавказской армии, но только взаимообразно и в самое короткое время.

— На каких условиях?

— Вы передадите нам все японские винтовки, что остались от поставок в годы мировой войны. У вас их тысяч семьдесят, еще столько же осело в Эстонии и Латвии. Патронов у прибалтов кот наплакал, так что обменяют стволы с удовольствием. Поартачатся, конечно, торговаться любят. Но если будет нужно, то разницу мы компенсируем, все упирается только во время.

— А вы всю армию, что на юге, что в Сибири, под единый патрон в 2,56 линии вооружите? То-то Луганский патронный завод под них полностью переводите. Хм. И что вы можете нам дать в обмен?

— Сто тысяч винтовок и две тысячи пулеметов вас устроят? Это для первого раза — до Нового года. Потом по сусекам поскребем и еще столько же передадим, с юга и севера. В Сибири уже почти ничего не осталось. Это и будет нашей дополнительной гарантией взаимного мира. И с вашей стороны, кстати. Вас такое устроит?

— Вполне, — буркнул в ответ Мойзес и, наморщив лоб, надолго задумался, потирая пальцами виски. Арчегов закурил очередную папиросу и сам нарушил молчание, говоря напористо и зло: — У вас только Тульский оружейный завод еще работает — «максимы», «мосинки», наганы дает. Но в малых количествах. Еще вы с новым Ковровским пулеметным заводом возитесь, на выпуск ружей-пулеметов и автоматов Федорова в следующем году перейти. На японский патрон 6,5 миллиметра. Понимаю ваши затруднения. Ну что ж — мы у вас всю продукцию Коврова покупать станем. Или на обмен все пулеметы нашей армии отдадим. Если нужно, на «хлысты» менять будем — на наганный патрон с зауженным горлышком переделать не трудно. Это будет еще одной гарантией, что мы в горло друг другу не вцепимся.