Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2 - Дмитрий Галантэ

Дух-исполнитель довольно потёр руки и, такое впечатление, облизнулся. «Это хорошо», – подумал я и продолжил:

– Но очень желательно являться в весьма запоминающихся и пробирающих до костей обличиях, чтоб у того в никчёмных мозгах наконец прояснилось, если такое вообще возможно, и пропало желание оказывать медвежьи услуги великому объегоренному народу. Важно, чтобы видеть тебя мог лишь один вельможа. А то свихнутся там все окончательно, позора не оберёшься! Хотя куда уж больше позора? Кругом показушная лихая свободная деятелность. Золота и власти лишь подавай, да побольше, но на это золото мозгов себе прикупить нельзя, ибо не продаются мозги, совесть, честь и достоинство. А именно этого там отсутствие всякого присутствия.

Боюсь, трудное это дело даже для тебя, но попробовать необходимо, ибо попытка не пытка. Авось что-нибудь путёвое и выйдет! Являться же тебе кукловодам и вовсе бессмысленно, ибо инородцы они, и этим всё сказано, посему остаётся одна надежда, авось очнётся непутёвый вельможа. Надежда умирает последней, потому что надежда, как и вера, это вечно воодушевляющая добродетель! А, казалось бы, так всё просто: не стоит ни на что и ни на кого надеяться и верить, ибо где присутствуют вера и надежда, есть место обману и разочарованию. Так что коли уж хочешь, чтобы что-то было выполнено честно и качественно, бери и делай сам, да почаще пользуйся умом и здравым смыслом в поддержку вере и надежде! Тогда многие станут светлыми пророками, коих свет не видывал, и зародят любовь.

Дух-исполнитель довольно улыбнулся, видимо, подобное дело ему явно пришлось по душе. Была в этом духе какая-то авантюрно-артистическая жилка, вот и славно, значит, всё сделает в лучшем виде, качественно и с творческим подходом, что так необходимо в любой, а особенно в подобной объяснительно-доносительной работе. Несомненно, духу понравилось в этом задании именно то, что не было никаких ограничений в образах, в которые ему позволено было обличаться для достижения положительного результата. Неограниченный полёт фантазии, который сулило ему предстоящее дело, явно воодушевлял его на подвиги и в его глазах уже зажёгся пока слабенький, но озорной и искрящийся огонёк живого интереса. Однако я продолжал объяснять и растолковывать свои пожелания, чтобы он ненароком ничего не напутал, а то неизвестно какие последствия могут наступить! Правда, хуже уже точно не будет. Хуже просто некуда! Хуже только война или мор, хотя и этого сейчас предостаточно, но если станет ещё больше, то тогда и будет хуже. И ещё немного подумав, я пояснил:

– Обличия у тебя могут быть разные, но цель одна – являться до тех пор, пока он не начнёт думать головой и не заимеет совесть. Получается, что являться придётся чуть ли не пожизненно, до тех самых пор, пока он и его подельники по блюду не начнут заботиться в первую очередь о своём народе, а не о чужом. Загребущие представители чужого народа умело руководят и играют алчными интересами и выгодами высокоподброшенного ими же вельможи. Настало время ему перестать быть куклой, и, наконец, честно приступить к выполнению своих истинных обязанностей. Всё очень просто, но для этого необходимо чудо, у нас так всегда. Это ты и должен ему, непутёвому, объяснить, потому что самому ему этого ни в жизнь не понять. Ведь те, кто в состоянии это понять сами, без посторонней помощи, эти посты не способны занимать – живучесть, гадючесть и хватка у них не те. Стань же ты его совестью. Можешь?

– Могу, но за результат ручаться не берусь, работы, вижу, много, уж больно всё запущено, сами и виноваты, – отвечал дух-исполнитель, озадаченно почёсывая затылок. Это как раз и не трудно: являться, объяснять, вразумлять! Гораздо трудней объяснить, вразумить, чтобы образовалось понимание, но есть у меня парочка оригинальных задумок, может, и ещё чего на ум придёт. Что ж, будем работать в этом разрезе! Да ладно, где только наша не пропадала! Для отчёта о проделанной работе буду появляться в каждое полнолуние, если только будут положительные результаты. Я могу отправляться?

– Можешь. Являйся в независимости от результата в каждое полнолуние. Буду ждать с нетерпением. Но запомни, в силу умственных способностей и строения мышления, ему нужен хороший стимул, и дело сразу пойдёт на лад. А стимул в прямом смысле означает – заострённая палка, которую ишаку пихают в зад, чтобы тот двигался в нужном направлении.

– Да это я уже давно понял! Простимулирую по самое не балуйся, уж можешь быть спокоен, мне и самому интересен этот клинический случай. До скорого…

Он мгновенно исчез, оставив после себя лёгкую дымку.

Все некоторое время озадаченно молчали и как-то странно и подозрительно переглядывались, будто вдруг выяснилось, что я сбежал, например, из психушки или лепрозория, да ещё и скучаю по тому месту.

– Что-то я не совсем понял, – начал Юриник, – как это такое, позволь узнать, вообще возможно? Как этот непутёвый вельможа умудряется вовсе не думать о своём народе или думать о нём слабо? Он что, слабоумный, что ли?

– Умудряется элементарно, легко и непринуждённо, и даже не скрывает этого, а что тут удивительного? Все уже привыкли, это давно сделалось нормой жизни. Если он гораздо больше думает о других народах, и хрен бы с ним, само-то по себе это не так уж плохо, там тоже люди, ну, продался, бывает, но не в ущерб же своему народу это делать, да мне, может, вообще за империю обидно!

Я пытался объяснить то, что нормальному человеку, коим являлся Юриник, да и все присутствующие, объяснить просто невозможно. У них эти объяснения никак в голове не укладываются, а потому они этого наглядного абсурда из жизни остолопов понять не способны. Юриник же в силу своего упорства, живости ума и природной любознательности никак не унимался, силясь всеми возможными и невозможными путями понять непостижимое. Скорее всего, его подстёгивало ещё то, что я это понимал и воспринимал, как данность.

Юриник вновь принялся за своё, он начал говорить очень спокойным голосом, видимо, чтобы ненароком не спугнуть меня своей назойливостью:

– А зачем, позволь поинтересоваться, ему думать больше о других народах, раз у него есть свой собственный? Может быть, его, бедненького, кто-то заставляет?

Я устал объяснять: «свой, чужой, стыд, совесть, ум, разум, жадность, продажность», а они устали стараться меня понять.

Дорокорн, наконец, сменил тему разговора и, облегчённо вздохнув, с интересом спросил:

– Как же ты узнаешь, помогло ли то, что ты сейчас предпринял, или нет?

– О-о, – отвечал я, – это сразу узнаю не только я, но и все жители того мира, а, следовательно, и все другие народы тоже непременно узнают, ибо их это так же коснётся. Уж коснётся, так коснётся! Только далеко не все возрадуются, некоторые, даже очень многие, огорчатся и расстроятся буквально до невозможности, до судорог.

И с этим вопросом, как с предыдущим, ещё некоторое время они пытались что-то выяснить, заходя то с одного бока, то с другого, но в конце концов бросили это пустое занятие и правильно сделали, я считаю.

* * *

Глава 8

Последний день занятий

С этими разговорами я совсем позабыл о своих начальных намерениях достать из своего кармана кусочек халвы и угостить им нашего верного друга, дорогого домового. Я-то позабыл, но он помнил об этом очень хорошо, настолько хорошо, что уже сбился с ног, наматывая круги вокруг меня, тяжко и протяжно при этом вздыхая, напоминая, таким образом, о себе. Чего он только не делал, только что на изнанку ещё не вывернулся! Он и деликатно покашливал, и кряхтел, и стонал, как настоящее приведение, и беспардонно тёрся о Юриника, чем вызвал лишь недоумение и раздражение последнего. А в конце неугомонный страдалец принялся потихоньку протяжно подвывать с надрывавшей наши чуткие сердца тоской. Мы даже подумали, что он тяжело и неизлечимо заболел, подхватил невзначай какое-нибудь редкое, но очень опасное заболевание. Мало ли где его носит, когда он не с нами?

Всё сразу стало ясно и понятно, стоило Дормидорфу спросить у него напрямик, без обиняков:

– Максимка, друг мой, что это с тобой? Ну чего ты маешься, объелся, что ль, чего-нибудь неудобоваримого?

Друг Максимка тут же ответил, приняв робкий и скромный вид и обиженно поджав губки, словно маленький капризный ребёнок:

– Эх, если бы… Твои бы слова ему в уши.

И домовой указал взглядом и кивком головы не на Юриника, как все мы, было, решили, а на меня. Кто бы мог подумать! Я обомлел. Что за фокусы? Я-то тут, интересно, причём?

А домовик продолжал говорить всё тем же плаксивым голоском, тоже мне, актёр из погорелого театра выискался:

– Не объелся я, а напротив, не доел! Огромная разница, между прочим, ощущаете? Я жду-у…