Графиня Шатобриан - Генрих Лаубе

Теперь у нее было одно желание: уехать скорее из негостеприимного дома ее матери. Она подняла голову. Перед нею стоял священник в лиловом одеянии. Из груди ее вырвалось радостное восклицание.

– Ты не отвернулся от меня, Флорентин, – сказала она, протягивая ему руку, – и не оставишь меня!

– Церковь не покидает заблудшей овцы.

– Значит, только церковь привела тебя ко мне!

– Только церковь, Франциска! Разве может быть что выше ее!

– Я не спорю против этого. Но сердце друга приносит еще большую отраду и ближе нам.

– Не каждый человек может иметь друга, а церковь открыта для всех. Вспомни о нашей молодости, Франциска, вспомни о том, что так часто говорил тебе наш духовник! Сколько раз предостерегал он тебя от греховной уверенности в собственных силах! Люди не более как тростник, растущий в тине; разве трудно уничтожить его! Но ты поддалась самообольщению и, рассчитывая на свои силы, вообразила, что ты выше мужа и семейных обязанностей.

– Нет, Флорентин, ты напрасно обвиняешь меня! Судьба распорядилась мной помимо моей воли!

– Судьба – языческое слово, и добрая христианка не должна употреблять его! Ты стремилась к необычайному и ты дорого заплатишь теперь за свое стремление! Ты покинула мужа для удовольствий придворной жизни, как гласит молва, которая с быстротой бури уничтожила твое доброе имя с конца в конец нашей земли. Нам передали, между прочим, что ты из тщеславия позволила себе выразиться о нашей религии, что она выдумана людьми.

– Я не говорила этого! – робко возразила графиня.

– Разве Бюде, Маро, герцогиня Алансонская и вся их клика не вели длинных бесед о преступном учении немецкого еретика, как будто это был самый обыкновенный сюжет для разговора? Разве вы не унижали нашу святую веру, взвешивая ее мерилом несовершенного человеческого ума? Никто из вас не задал себе вопрос: может ли божественное подлежать людскому суду? Ты спокойно слушала эти толки. Разве ты не находила греховное удовольствие в языческом искусстве, которое король проводит в постройке и живописи? Разве ты не забыла свои обязанности и честь, вступив на этот скользкий путь?

– Флорентин, я невинна…

– Невинна! Ты считаешь себя невинной душой и телом?

Франциска молчала.

– Ты, может быть, предполагаешь, что тело важнее души! Спроси себя, положа руку на сердце: осталась ли душа твоя верна супругу, с которым связало тебя таинство церкви? Сохранила ли ты верность католической вере, в которой воспитали тебя? Разве ты не видишь, что мать не признала собственное дитя! Не оттого ли, что земные связи ничего не значат перед небесными узами? Где же земные связи, которые поддерживали и охраняли тебя? Дуновение ветра порвало их; точно дитя в пустыне блуждаешь ты в нашей прекрасной стране, терзаясь горем и раскаянием. Ты сама не уверена, хватит ли у тебя силы устоять против греха или ты обречешь себя на вечную гибель и поддашься ему в надежде найти в нем мимолетное удовольствие и утешение. Вот положение, в которое ты поставила себя, воображая в своем высокомерии, что можешь безнаказанно нарушать законы, данные вам Божественным откровением!

– Чем могу я искупить свой грех? – проговорила, рыдая молодая женщина.

– Молитвой и раскаянием!

– Я молюсь и каюсь…

– И при этом воображаешь себе, что страдаешь напрасно! Но ты вполне заслужила то, что испытываешь теперь. Целый мир отделяет тебя от покаяния и отпущения грехов. Пойми, Франциска, что пропасти со всех сторон окружают тебя и что свет – не гладкая танцевальная зала. Ты утверждаешь, что ты невинна, тогда как ни один человек не верит твоей невинности.

– Флорентин!..

– Повторяю тебе, что ни один человек не верит этому! Даже твоя мать и я!

– Еще этого недоставало!.. Если вы так безжалостны, то и мне нечего жалеть, что я лишилась вашей привязанности! – проговорила с гневом молодая графиня; и, закрыв вуалью свое заплаканное лицо, встала с места, чтобы навсегда оставить замок своих предков.

– Твое сердце, теряя мать, лишается самого дорогого сокровища на земле! – сказал священник.

– Я вижу из твоих слов, что я лишилась ее привязанности прежде, чем приехала сюда. Скажи ей, что с сегодняшнего дня дочь навсегда прощается с нею.

– Лучше вовсе не иметь детей, нежели тяготиться их существованием, – продолжал священник, – девушка, которую ты видела сегодня у твоей матери, служит наглядным доказательством этого.

– Кто она такая?

– Она дочь твоего двоюродного брата, герцога Инфантадо. Ты видела в детстве этого человека, погруженного в глубокую скорбь: он дошел до этой скорби вследствие того, что пренебрегал советами благочестивых людей. Когда ему было двадцать лет, живя в Севилье, он отправился раз со своим приятелем на маскарад, где они вдвоем преследовали одну даму в черном национальном костюме. Дама эта была высокого роста, имела красивую ножку и соблазнительную шею, как выражаются легкомысленные молодые люди. Лицо и вся ее фигура были закрыты, так что она издали ничем не отличалась от других дам, кроме яркого малинового банта, пришпиленного к ее груди. Толпа скоро разлучила герцога с его приятелем и ему удалось сговориться с дамой относительно рандеву, но под условием не говорить с нею ни одного слова при свидании и не наводить никаких справок об ее имени и звании. Герцог, имея в виду только удовлетворение своей прихоти, торжественно обещал исполнить ее требование; и так как свидание было назначено через час, то поспешил отыскать своего приятеля в толпе, чтобы сообщить ему о своей победе. Оказалось, что приятель искал его с тем же нескромным побуждением, потому что маска с малиновым бантом равным образом назначила и ему свидание через час. «Мы одурачены!» – воскликнули оба приятеля в один голос и бросились отыскивать обманувшую их маску, чтобы потребовать от нее объяснения. Но они не могли найти ее и, потратив почти час на поиски, решили прямо отправиться на рандеву, которое было назначено в разных местах. Предполагаемый обман не остановил их, потому что у каждого из них было на уме: «Она сдержит данное мне обещание и, вероятно, одурачит моего доверчивого друга».

Герцог Инфантадо не ошибся: он встретил таинственную даму на рандеву. Но, возвращаясь утром домой, наткнулся на труп своего приятеля под забором ближайшего сада. Глубокий удар кинжала пронзил его в самое сердце, около раны как будто в насмешку красовался малиновый бант, кокетливо пришпиленный к груди несчастного. «Какое странное совпадение!» – подумал герцог в своей юношеской греховности, которая была настолько велика, что его менее занимала смерть друга, чем вопрос: кто мог украсить его малиновым бантом? И он старался припомнить, был ли приколот этот бант к груди красавицы во время их нежного свидания.