Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

русской народности его предков»[424].

Отношение как местной, так и центральной бюрократии к перешедшим в православие «лицам польского происхождения» все же показывает, что переход в «господствующее исповедание» не рассматривался как автоматическая перемена национальности. А. Л. Потапов придерживался мнения, что дворяне-католики, перешедшие в православие, не должны быть более дискриминируемы, но не потому, что они сразу же превращаются в русских, а потому, что «все их нисходящее потомство, исповедуя православную веру, несомненно сольется с русскою народностью и тем увеличит число непольских землевладельцев»[425]. Иначе говоря, русскими станут только потомки переходящих в православие. Примерно так же процесс обрусения понимал и министр государственных имуществ Александр Алексеевич Зеленой, писавший о потомках тех католиков, которые примут православие: «[Они] усвоят себе со временем русскую национальность, – точно так же, как предки многих нынешних польских помещиков Западного края, бывшие некогда русскими, усвоили себе постепенно польскую национальность, после перехода из православия в латинство, – но все же, для действительного достижения этой перемены национальности, нужно немало времени, по прошествии коего, лица эти, – будучи русскими на самом деле и окончательно отрешившись от польских взглядов и тенденций и самого польского языка, перестанут считаться людьми польского происхождения. Но действительная перемена национальности не может быть непосредственным и мгновенным последствием перемены исповедания ‹…›»[426].

Кем же в глазах имперских чиновников были эти дворяне, перешедшие в православие? По имеющимся данным, в большинстве случаев их формально не считали «лицами русского происхождения и православного исповедания», то есть они, например, не могли покупать имений в Западном крае. Можно предположить, что чиновники, особенно местные, их все еще формально считали «лицами польского происхождения», но вместе с тем (неформально) – «потенциальными русскими». Некоторые из местных бюрократов в таких случаях, наверное, могли употребить и термин «полуполяки»[427].

Бесперспективность изменения польских этнокультурных и этнополитических преференций была одним из главных стимулов тех антипольских мер в культурном пространстве Северо-Западного края, на которых сейчас и будет сосредоточено внимание. Начну с рассмотрения мер, нацеленных на устранение польского языка из публичного пространства, далее внимание будет сосредоточено на школах и в конце – на печатных изданиях.

Элиминация польского языка из публичного пространства

Согласно интерпретации, господствовавшей в то время в российском официальном и публичном дискурсах, Северо-Западный край следовало вернуть на истинный путь развития, с которого его сбили поляки. Польская пропаганда, как считал виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев, долгое время действовала абсолютно беспрепятственно и оказала достаточно сильное влияние на народ, которому прививалась мысль о том, что повсеместно употребляемым языком жителей этого края был и должен оставаться польский язык[428]. Поэтому в 1863 году начался процесс интенсивной элиминации польского языка из публичного пространства.

По указанию М. Н. Муравьева вывески всех учреждений, объявления и выписываемые счета должны отныне были писаться на русском, а не на польском языке. Польский язык исключался из какой бы то ни было официальной переписки, он не мог больше быть языком официального общения чиновников, на польском языке запрещалось говорить в публичных местах, были закрыты все польские библиотеки. Позже эти запреты повторил и расширил соответствующими указами генерал-губернатор К. П. Кауфман: общение на польском языке было запрещено во всех учреждениях и даже на улицах, в местах скопления жителей, а также во всех общественных местах и вообще везде, где собирались люди, а именно: в гостиницах, корчмах, в буфетах, в кафе, в парках, в магазинах и пр., если употребление польского языка выходило за рамки частной беседы. В государственных учреждениях появились таблички с надписью «По-польски говорить воспрещается» (или «Говорить по-польски воспрещается»). Были изменены и названия улиц – в Вильне появились улицы, получившие названия русских городов, – Архангельская, Саратовская, Смоленская, Царицынская, Тамбовская и другие. Был закрыт в Вильне и польский театр: последний спектакль на польском языке был показан в 1864 году. В конце 1860-х годов чиновники Виленского учебного округа и настроенные лояльно по отношению к властям католические священники (Фердинанд Естафьевич Сенчиковский и другие) предлагали запретить и надписи на польском языке на надгробиях, но власти на этот шаг не решились[429]. Не запрещали власти и надписей в латинской графике на литовских надгробиях.

Меры элиминации польского языка из публичного пространства Северо-Западного края были значительно более жесткими, чем в Царстве Польском. Различная трактовка публичных функций польского языка на западных окраинах империи иногда приводила к курьезам. Так, начальник III отделения П. А. Шувалов критиковал ситуацию, когда пассажирам, едущим в вагоне по территории Царства Польского или внутренних губерний России, разрешалось говорить по-польски, но во время остановки того же вагона в Ковне говорить по-польски уже было нельзя[430].

Имперские чиновники прекрасно понимали, что элиминация польского языка из публичной жизни – непростая задача. Так, один из важнейших героев этой книги Н. Н. Новиков жаловался И. С. Аксакову, что не только дворяне и крестьяне, но и евреи в государственные учреждения часто обращаются на польском языке[431]. Для того чтобы в корне изменить языковую ситуацию в Северо-Западном крае, требовалось системное насаждение русского языка, прежде всего – в школах.

«Деполонизация» школ

Для того чтобы характер перемен, имевших место после восстания 1863–1864 годов, был более понятен и нагляден, кратко рассмотрим, какое место занимал польский язык в публичной жизни Северо-Западного края до восстания. Как уже отмечалось, со вступлением на престол Александра II в 1855 году началась «оттепель»: были созданы условия для постепенного возвращения в общественную жизнь и польского языка. В конце 1856 года император дал согласие на возвращение польского языка как предмета в средние школы Северо-Западного края. Правда, польский язык должен был изучаться по программе преподавания иностранных языков, то есть предусматривалось преподавание только грамматики, но не литературы и на предмет отводился только один или два часа в неделю[432]. В Киевском учебном округе эти изменения были осуществлены в 1860 году[433]. На просьбу дворянства вернуть польский язык как язык преподавания местная власть Виленского учебного округа реагировала отрицательно. Его попечитель А. П. Ширинский-Шихматов видел в требовании вернуть преподавание в гимназиях на польском языке одну импликацию: если преподавание на польском языке будет введено в школах, не останется никакого основания отказываться от введения польского языка в судах и администрации[434]. Однако до начала восстания 1863–1864 годов имперские власти признавали, что поляки могут изучать польский язык как предмет.

После начала восстания имперские власти решили пересмотреть статус польского языка в учебных заведениях[435]. Сначала в столице были определенные сомнения. В начале 1863 года министр народного просвещения Александр Васильевич Головнин обратился к Александру II с