Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

Конда смотрел на неё серьёзно, и она постепенно задышала ровнее, и ещё ровнее, не отводя взгляда от его спокойных глаз.

21. Режь!

– В тебе бушует шторм, – сказал он мягко. – Я понял тебя. Я слышу каждое твоё слово. Обними меня, эйстре.

Он гладил её по волосам, заправляя выбившиеся волоски за уши, и проводил пальцами по нахмуренным бровям, пока они не расслабились.

– Конда, я не понимаю, как устроен ваш мир. Я видела портреты и статуи, и книги в хранилище. Для этого нужно отпустить своё воображение, выйти за пределы того, что есть на самом деле, взлететь над всем. Кто занимается этим? Кто пишет книги и ваяет этих прекрасных мраморных дев? Где этому учат? Я вижу только странную жизнь кирио, которые сидят по своим комнатам и боятся даже зайти к своему мужу или жене. Севас, которые заняты повседневными заботами, занимающими всё время... Катьонте, которые буквально выживают, вынужденные, несмотря на эти клятые традиции, отправлять дочерей работать в большие дома или лавки, куда ещё пойди устройся. Когда я встретила Харвилла, мне сказали про него, что он пишет книгу, которой не суждено увидеть свет, потому что она о том, чего нет. О чём тогда те развлекательные книги в хранилище, о которых ты говорил? Я думала, они, как книги Арке, мужа Олеми, помнишь?

– Конечно. Нет. В основном это жизнеописания крейтов. Что-то вроде исторических книг. Их пишут придворные летописцы. Ну и рассуждения на тему добра и совести, родовых обязанностей и прочего.

– А твои книги... Откуда они?

– Катис Эрсет заказывал в хранилище списки с книг для меня. Кроме той, которая об очищении металлов неким совершенным веществом. Советник крейта объявил её... мистификацией.

– Чем?

– Введением в заблуждение. Тот человек ездил по стране и предлагал кирио в эйнотах вкладывать деньги в его дело, показывая фокусы, и исчезал.

– Исчезал?

– Ловкий был малый. Он прокололся только на том, что слишком высоко забрался. Его пригласили к крейту, чтобы он воочию показал процесс превращения ртути в золото. Но он не справился.

– А ты можешь превратить ртуть в золото?

– Я превратил твоего кота в поросёнка, разве этого мало? Нет, сокровище моё. А вот ты превращаешь меня в золото. Знаешь, чем ртуть отличается от золота? Ртуть текучая, а золото твёрдое. А ну, проверь сама. Дай руку. Смелее, смелее.

Ташта ходил кругами по большой лужайке, нюхая густую невысокую траву, потом неожиданно рухнул на колени, потом на бок, и начал валяться в ней, подгребая щекой и шеей и с наслаждением перекатываясь с одного сытого бока на другой. Он встал и пару раз резво и бойко подпрыгнул и взбрыкнул, слегка напугав Кестана, который, вздрогнув, отошёл за ствол олли.

– Ты даже не привязываешь его?

– Нет. Он иногда уходит, но никогда – далеко. Правда, как-то раз я купалась в бухте, оставив его на дороге, и он пошёл грызть похоронную процессию. Ты не расседлаешь Кестана? Пусть тоже поваляется.

– Пока нет. Он достаточно отдыхал, – сказал Конда, поправляя под собой камзол, пуговицы которого давили ему на рёбра. – Арчелл выводил его, но этого мало. Вот кто действительно застоялся, так это два этих товарища.

– Арчелл не высыпается. Он сегодня сболтнул лишнего. Проговорился, что беседовал с Раталлом. Я тоже не сдержалась и сгоряча ляпнула ему злые слова про падших женщин, хотя он не осуждал.

– Он не будет осуждать. Я поговорю с ним, чтобы лучше следил за словами. Тебе не холодно?

– Ты шутишь? От твоей кожи тут может трава загореться. Конда, я тут ни разу никого не видела, но лучше, наверное, одеться.

– У меня есть предложение, раз ты заговорила о бухте. Может, покажешь её мне?

Аяна села, улыбаясь, и весело взглянула на Конду.

– У меня нет полотенца.

– Высохнем. У нас вся ночь впереди.

Дорога берега кирио в синих сумерках была тихой, загадочной, и огни больших домов за тёмными решётками походили на светлячков, запертых в клетках. Звонкий перестук подков Кестана заглушал глухие осторожные мягкие шаги Ташты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ты не подковала его?

– Нет. Коваль говорит, нет нужды. Он хорошо расчищает его.

– Он не пытается убить коваля?

– Они подружились. Это заняло какое-то время. Я удивлена, почему он не пытается погрызть ни тебя, ни Кестана.

– От меня пахнет тобой, наверное, поэтому, – пожал плечами Конда. – Я не представляю, как ты ехала на этом кийине с Киматом за спиной.

– Он ни разу не испугался и не дёрнулся. Он начал бояться только в Ордалле. Тут действительно бывает шумно. Кэтас, Ташта.

Она спрыгнула со спины гнедого и махнула Конде.

– Пойдём. Она внизу.

– Как ты забралась сюда? – спросил Конда весело, перепрыгивая за ней по камням. – Как ты её вообще нашла?

– Просто ехала по берегу и искала бухты, про которые ты говорил.

– Я плавал в Риандалле.

– Вот сюда можно положить одежду.

– Ты купаешься в сорочке?

– Я похожа на приличную женщину?

– Ни в коем случае. Да хранят меня небеса от такой напасти.

Вода была мягкой, она обнимала лодыжки и покачивала на шелестящих по гальке волнах отражения несмелых звёзд, мерцающих на нежном синем бархате неба. Конда оттолкнулся от дна и широкими взмахами рук стремительно направился вдаль от берега.

Аяна рассмеялась и вынула гребни, оставляя их на камнях, потом зашла в воду по грудь и тоже оттолкнулась от дна, доверяясь воде, которая подталкивала её, поддерживая, и раскинула руки, глядя в высокое небо, на звёзды, рассыпанные, как пшено, брошенное Талитой на тёмные камни перед лестницей в сад поместья Олдиен.

Конда вынырнул рядом, отфыркиваясь.

– Я даже не помню, когда последний раз плавал, – сказал он, вставая в полный рост. – Ты меня возвращаешь к жизни, Айи. Я и забыл, какое это удовольствие.

– А я помню одно твоё купание. Это было около трёх лет назад. Кажется, оно было довольно бодрящим, – рассмеялась Аяна. – Я замёрзла от одного взгляда на твою мокрую рубашку.

– А спустя день ты уже подглядывала, как я моюсь в вашей купальне, – сказал Конда, подставляя ладонь под её спину. – Думаю, ты уже не мёрзла, как в первый раз. Да. Я сказал это нарочно.

– Там было светлее, и я могла рассмотреть чуть больше, – слегка смущённо сказала Аяна, разглядывая капли воды на его ключицах. – Стой, ну куда же ты? Я хочу полюбоваться ещё. Куда ты плывёшь?

– Ну глубину, – сказал Конда, медленно увлекая Аяну от берега.

Тёмная бездна колыхалась внизу, холодная, вечная, бесстрастная, и они лежали, раскинув руки, изредка шевеля ногами, а мелкие волны дробили свет лун, наконец показавшихся на небе, и звёзд, которые становились всё ярче над этой мерцающей рябью.

– О чём ты думаешь? – спросил Конда. – О чём ты думаешь, когда смотришь на звёзды?

– У нас есть сказание, которое говорит о том, что каждая звезда – это солнце, такое же, как наше, или подобное ему. Я думаю об этом и о твоих глазах, в которых я вижу отражение этих звёзд.

– У вас это сказание, а у нас это истина, – сказал Конда. – В старых книгах подробно расписаны все доказательства. Я учился, основываясь на этой истине. Мне хотелось бы долететь до тех миров и посмотреть своими глазами, но это возможно лишь в мечтах. Правда, до сих пор находятся люди, которые утверждают, что наш мир – как тарелка, плоский, и солнце вращается вокруг него, как и звёзды, и всё это приколочено внутри большого полого шара.

– Мир плоский?!

– Да. И если дойти до края мира, то упадёшь вниз и стукнешься об этот шар, куда звёзды приколочены, а может, и провалишься в бездну, откуда ещё никто не возвращался.

– Да ты, верно, шутишь, – сказала Аяна недоверчиво. – Тот, кто это придумал, сам, случаем, ни обо что не стукался?

– Не шучу, – рассмеялся Конда. – Но я больше дюжины раз обогнул мир, и, как видишь, в бездну упал совсем не из-за этого.

– Ты со смехом говоришь об этом, – сказала Аяна, переворачиваясь и подплывая к нему.

– Вчерашний день уплыл по реке. Надеюсь, я всё реже буду видеть его за поворотами. Давай-ка на берег, а то ты замёрзнешь. Тебе помочь?