Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти - Саймон Монтефиоре

Сталин высоко ценил талант и гениальность. Но так же, как в случае с любовью и семьей, на первом месте у него всегда стояла вера в непогрешимость и победу марксизма. Сталин восхищался великим психологом Достоевским, но запрещал его, потому что считал, что эти романы оказывают отрицательное влияние на молодежь. Он наслаждался рассказами Михаила Зощенко и, несмотря на то что писатель высмеивал советскую бюрократию, читал отрывки сыновьям Василию и Артему. «Здесь товарищ Зощенко вспомнил о ГПУ и изменил концовку!» – замечал Сталин, смеясь.

Подобные шутки были типичны для этого жестокого и язвительного циника, большого любителя солдафонского юмора. Он признавал, что Пастернак, Мандельштам и Булгаков – гении, но несмотря на гениальность, их книги в Советском Союзе были запрещены. Но ни Булгаков, ни Пастернак не были арестованы. Однако горе тому писателю, который осмеливался оскорблять лично вождя.

Наиболее удивительными были комментарии Сталина, когда речь шла о таких мастерах, как, скажем, Булгаков. Его пьеса о Гражданской войне, «Дни Турбиных», была любимой у вождя. Он смотрел спектакль пятнадцать раз. Возможно, поэтому, когда другую булгаковскую пьесу, «Багровый остров», критики заклеймили как «правую», Сталин нашел время написать директору театра: «Нехорошо называть литературное произведение правым или левым. Эти слова больше относятся к политическим партиям, чем к литературе. В литературе нужно использовать классовые понятия: антисоветская, революционная или антиреволюционная, но ни в коем случае не правая или левая… Легко критиковать, отвергать хорошие пьесы, гораздо труднее их писать. Окончательное впечатление от пьесы – она полезна для большевизма, поскольку является демонстрацией его всесокрушающей силы».

Когда Булгакову запретили работать, он пожаловался Сталину. Вождь позвонил опальному писателю и пообещал: «Мы попытаемся что-нибудь для вас сделать».

Сталин обладал даром упрощать сложное и делать его понятным. Это наглядно видно на примере его объяснения большевизма, основанного так же, как катехизис, на вопросах и ответах. Для политика эта способность неоценима.

Сталин был не только главным цензором в стране. Он упивался ролью главного редактора империи. Больше всего на свете ему нравилось писать на страницах книг саркастическое замечание: «Ха-ха-ха!» Этот смешок, в котором не было ни тени юмора, можно найти в сотнях книг, хранившихся в библиотеке вождя.

* * *

Депрессия Нади усиливалась из-за кофеина и напряжения мужа. Но несмотря на это, даже в последние месяцы у них были, пусть и редкие, минуты трогательной нежности. Однажды Надя неожиданно выпила вина. Ей стало плохо. Сталин уложил жену в постель. Она посмотрела на него и жалобно то ли спросила, то ли сказала: «Значит, ты меня все же немного любишь». Прошло много лет, и Иосиф Виссарионович рассказал дочери об этом случае.

Итак, до нас дошла тревожная картина жизни вспыльчивых супругов. Сталин и Надя то относились друг к другу с большой любовью и нежностью, то изливали потоки гнева и ярости. Не стоит забывать и о том, что они были родителями и по-разному обращались с детьми. И все же Надя, похоже, до самого конца продолжала любить «своего мужчину», как она называла Сталина. Иосиф обладал необычайно сильным характером. Надя часто говорила матери: «Должна признаться, меня удивляют его сила и энергия. Только по-настоящему здоровый человек может выдерживать такой объем работы, как он». Надя же была очень слаба. Если кто-то в этой странной семье и мог сломаться от напряжения, то, конечно, она. Отчужденность и холодность Сталина позволяли ему выносить самые жестокие удары судьбы.

Лазарю Кагановичу в очередной раз пришлось покинуть свою московскую вотчину. Его отправили на Кубань громить крестьян. Железный Лазарь организовал массовые репрессии и выселил в Сибирь пятнадцать деревень. Он называл то, что сейчас происходило в деревнях, «сопротивлением остатков умирающих классов, которое вело к конкретной форме классовой борьбы».

Классы действительно умирали. Копелев видел посиневших женщин и детей с раздувшимися животами. Они еще продолжали слабо дышать, но из их пустых глаз уходили последние остатки жизни. Повсюду были трупы: на улицах, в крестьянских избах, в таящем снегу старой Вологды и под харьковскими мостами. Каганович приказал расстрелять несколько десятков похитителей зерна и с чувством честно выполненного долга вернулся в Москву. Он как раз успел на праздничный ужин у Ворошилова в честь очередной годовщины Октябрьской революции.

7 ноября партийные руководители должны были принимать парад с только что законченного Мавзолея Ленина. Сейчас монумент был не из дерева, а из серого мрамора. Вожди рано собрались на квартире Сталина. Все надели шинели и шапки, потому что на улице стоял мороз. Надя Аллилуева уже прошла по Красной площади в колонне студентов и преподавателей Промышленной академии. Домохозяйка и няни одели Васю и Артема. Светлану еще не привезли с дачи.

Около восьми утра большевистские вожди вышли из Потешного дворца и, болтая о пустяках, миновали центральную площадь и здание Сената. Они направлялись к ступенькам, ведущим на Мавзолей. Было очень холодно, парад длился четыре часа. Ворошилов и Буденный ждали начала шествия верхом у кремлевских ворот в разных концах Красной площади. Когда послышался бой курантов на Спасской башне, они тронулись с места и встретились в центре площади, у Мавзолея. Военачальники спешились, поднялись по ступенькам и присоединились к членам политбюро.

Многие видели в тот день Надю. У нее было приподнятое праздничное настроение. Казалось, она не сердилась на мужа. Первая леди Советского Союза смотрела издали на руководителей страны. Позже она встретилась с Артемом и Василием на трибуне справа от Мавзолея. Надя смотрела на мужа и, как всякая жена, тревожилась, что он забыл застегнуть шинель в такую холодную погоду.

– Мой мужчина забыл шарф, – сказала она. – Боюсь, что он простудится и заболеет.

Потом у нее внезапно начался сильный приступ головной боли. «Она простонала: „О, моя бедная голова“!» – вспоминает Артем Сергеев. После парада Василий и Артем попросили экономку уговорить Надю отпустить их на праздники в Зубалово.

– Пусть в самом деле поедут на дачу, – согласилась Надя Аллилуева и весело добавила: – Вот скоро я закончу академию, и тогда будет для всех настоящий праздник! – Улыбка сошла с ее лица, оно опять исказилось от боли. – О, моя бедная голова!

Сталин, Ворошилов и другие члены политбюро в этот момент находились в маленькой комнате за Мавзолеем. Там располагался импровизированный буфет, где можно было выпить и закусить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});