Хроники Ламмеры: Шёлковая Песнь - Sunon Boy

Эксодий приказал полицейским забрать Гвалу в темницу.

Мари стояла как вкопанная, а с её дрожащих от трепета и печали рук выпала шпага; тогда она не могла больше терпеть и ринулась к брату с тёплыми объятиями. Она прижалась головой к его груди, чтобы не показывать слёзы, и всхлипывала время от времени. Только когда Базиль аккуратно в волнении обнял её в ответ, всё вдруг вспомнилось. Он не мог поверить своим глазам. Руки чувствовали её тёплую спину точно так же, как и в детстве, а волосы пахли до боли знакомо. Но в один момент старое желание успокоить сестру взяло вверх над удивлением и сомнениями. После чего он начал тихо напевать шандийскую колыбельную и гладить Мариам по голове. Ей наконец было спокойно, и теперь горькие сны никогда более не будут её преследовать. Тогда с неба спустился Дзин и, наивно смеясь, сказал: «Всё хорошо, Мари!»

Эксодий взмахнул шпагой в сторону дворца и приказал солдатам войти туда и разгромить Алмакира вместе со свитой; уничтожив последнее сопротивление, Прах Пустыни вернёт себе трон, и как полноправный Король объявит войну Лакшата. Но когда Эксодий вместе с Мариам, Дзином и Базилем поднялись по ступеням к тронному залу, на красной бархатной подушке сидело бездыханное тело Алмакира с перерезанным горлом. Он до крови удерживал в ладони блёклую корону, а на лбу выступил потец. Ассасины Лакшата опередили Эксодия: они с самого начала следили за тем, что происходит в клановом доме, играя роль королевских советников, и когда Алмакир стал бесполезен, его убили, чтобы тот не рассказал агентам Летучего Фрегата лишнего. А убийц и след остыл. Мариам изумилась, а Базилю не давала покоя только одна еле заметная вещь — золотая цепочка и перстень, на которых красовалось знамя в виде чаши с плодом граната, что пронзила тонкая стрела.

Глава 18 «Нам сулит дорога!»

Задача по спасению лазутчика была выполнена. Клан Айтилла присоединился к Летучему Фрегату в освободительной войне. Через семь дней начнется фестиваль Белого Крокодила, и тогда Летучий Фрегат нападёт на Малику, пока в клановом доме все будут расслаблены и неосторожны. А пока Эксодий наводил порядок при дворе, Мариам с Базилем сидели за одним столом в таверне и разговаривали по душам. А Дзин, после того, как Мари познакомила его с братом, стоял рядышком, слушая, как Базиль виноватыми глазами рассказывал Мариам о том, как выжил, после казни в Лакшата и своей жизни:

— Помнишь, как мы с тобой вышли за стены кланового дома? Я тогда впервые в жизни заплакал… — Базиль отвел взгляд, а Мариам не желала сбивать его с каких-либо мыслей: она, не отрывая взгляда, вслушивалась в каждое его слово, ибо даже просто слышать этот голос — ценное сокровище. — Я обещал ему, что обязательно спасу, но духу не хватало что-то по-настоящему сделать во благо, но ты! — в его глазах на секунду засиял свет, и тот поднял взор на Мари. — Ты тогда была маленькой и толком ничего не понимала. И когда начала помогать ему выкапывать песчаник, тот наконец засмеялся. За долгое время я увидел, как раб улыбнулся. Потом ты подошла к нему и совсем простой звуковой техникой уничтожила кандалы. Ты решилась на это. Твой тогда ещё детский ум просто выдал: «Почему он закован? Это же плохо!» — когда Базиль договорил об этом и принялся рассказать о последствиях, помрачнев, он снова опустил голову и смотрел на свои ладони, представляя их закованными в цепи. — Малика собиралась казнить тебя за такую дерзость и показать народу, что даже среди детей не может быть тех, кто идет против воли Королевы. Но даже с такими методами она никогда бы не убила старшего сына. Я воспользовался этим, чтобы спасти тебя, но… — голос Базиля совсем притих, вспоминая слова матери перед казнью.

— Братец, всё в порядке. Не нужно вспоминать былое. Главное — мы сейчас живы и вместе. — после этих слов Мари взяла Базиля за руку тёплой ладонью и успокоила, от чего тот смог с лёгкостью рассказать, что было дальше.

— Когда я сказал об этом, тебя унесли стражники, а я остался с матерью наедине. Тогда она поставила мне условие: я останусь в живых только в том случае, если устроят показную казнь, на которой ты обязана была присутствовать, иначе — не видеть мне свет больше. Я согласился, и на следующий день Малика собрала народ в центре кланового дома, и массовой иллюзорной техникой убедила всех в том, что под гильотиной моё тело. Я смотрел на всё это и молился, чтобы с тобой ничего не случилось. Всё это время за мной ходили трое ближайших подчиненных матери и контролировали каждое мое движение, вплоть до той ночи, когда я ушёл из клана. Потом Малика организовала похороны, и только спустя долгие кольца служения Летучему Фрегату я узнал, что в гроб положили тело Дахия Айтилла, чтобы подставить жену моего друга Эксодия. Гвала перерезал горло Дахию, но будь Фиора настоящей убийцей, она бы воспользовалась войдерумом плазмы и испепелила его. Поэтому тело отправили в Лакшата, а на месте преступления оставили прах неизвестного миру человека. Малика всё спланировала только для того, чтобы укрепить власть и создать империю Лакшата. Знаешь… Иногда я думаю, что Летучему Фрегату не одолеть Малику. Всякий раз, когда мы намеревались ударить по ним, Малика всегда была на шаг впереди. Мне страшно снова её увидеть. Но если не я, то кто сможет вонзить ей нож в сердце?

Мариам не стала серьёзно размышлять о последних словах брата, время от времени поглядывая на наивное, но, в то же время, напуганное лицо Дзина. Все были так напуганы россказнями об ужасном правителе клана песков, но Мари не разделяла их страха: напротив, она хотела поделиться своей храбростью. И, приподняв бровь, сделала вид, что придумывает хитрый план по свержению жестокой Королевы, жаждущей стать Императрицей.

А затем вновь обратила взгляд сначала на напуганного Дзина, а затем и на беспокойного брата, и сказала: «Пугаться — конечно, хорошо. Но что нам одна пугливость? Мы должны быть сильнее: перебороть наши страхи, и всем вместе как взять! И дать всем бой! Мы же не жуки какие-нибудь? Мы не нападаем без страха. Мы преодолеем его, и станем храбрыми — вот, что такое отвага! Мы же сильные люди! Или я из вас одна такая?» После этих слов Мари положила ладонь на стол и ждала от