Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - Франсина Доминик Лиштенан

Затем собравшиеся, поднявшись со своих мест, отвесили троекратный поклон новой императрице. Они вознесли молитву к Предвечному, прося соделать ее заботливой матерью, чье попечение дарует им покой, счастье, благоденствие, чистый воздух и тучные нивы — все то, что надобно для жизни земной и одухотворенной. Имя Петра Великого и его бессмертная слава возродились благодаря его победоносной дщери: он будет жить, царить и побеждать во веки веков! Новая Юдифь, хранимая щитом христианской веры, укрепляемая Духом Святым, оживленная и воскрешенная по милости Христовой, обогащенная отвагой своих героических предков, неугасимая заря на русском троне, она украшена девственностью столь же вечной, сколь неимоверной! Петра Голштейнского Амвросий изъял из своих молитв; Елизавета более не служила посредницей между Петром Великим и его внуком, но между Господом и православными. Спасительница, она приведет свои народы к истинной вере — тут митрополит прозрачно намекнул на крещение некоренных народностей{209}.

Хор грянул «Тебе, Бога, хвалим», и началась литургия. Когда распахнулись алтарные врата, Елизавета сняла корону и сама положила ее на подушку. Она приблизилась к алтарю. Из золотого сосуда Амвросий помазал императрице лоб, глаза, ноздри, губы, уши, плечи, грудь, бока и руки, согласно ритуалу приговаривая, что налагает на нее печать Духа Святого. Подобно королю Франции, она приняла девять помазаний. Архиепископ Псковский Стефан, взяв в руки плат из хлопковой ткани, осушал им пятна священной влаги, оставленные на теле государыни. Затем Елизавета вступила в царские врата, то есть проникла внутрь алтаря и приняла там причастие, вкусила тела и крови Иисуса Христа, отведя последние сомнения в том, как истолковывать смысл церемонии: императрица короновала сама себя, Господь при посредничестве ее родителя возвел ее на российский трон. Пройдя же через царские врата, она вступила в пределы теперь уже не мирской, а церковной иерархии. Самодержица присвоила себе двойную функцию: прибрала к рукам власть одновременно над государством и церковью, ход церемонии послужил символическим воплощением этого дерзкого намерения{210}. В отличие от французского монарха, который должен был троекратно сменить облачение, прежде чем войти в заповедную сферу религии, императрица Всероссийская преступила запрет в чем была — в той же мантии. После помазания наделенная двойной властью, она взяла на себя священную миссию, или прерогативы духовного лица, отвечающие по меньшей мере сану диакона. В чем здесь состояла роль Петра Голштейнского, стало ясно л ишь после коронации. Ему первому полагалось поздравить новую государыню, да с тем и покинуть собор, чтобы, вернувшись в Грановитую палату вместе с фаворитами и придворными, ждать возвращения ее величества. О равенстве между царицей и внуком Петра Великого более и помину не было — его подчиненное положение стало очевидным для всех. Затем императорский кортеж в предписанном порядке отбыл из церкви. Елизавета, но-прежнему имея при себе символические атрибуты своей власти, снова обошла с молитвой храмы Кремля. На сей раз впереди самодержицы шествовал государственный канцлер Черкасский, бросая в толпу пригоршни золотых и серебряных монет.

Вступив в золотую залу дворца, Елизавета подозвала канцлера и приказала передать ей разнообразные монеты и памятные медали, отлитые в честь коронации. Затем она подарила их своему племяннику. Этот поступок лишний раз подчеркивал распределение ролей: великий князь что-то значил лишь по милости Елизаветы, его судьбу, как и судьбы всего народа, она держала в своих руках. Затем последовало перечисление всех пожалованных ею должностей, вплоть до полковых секретарей, и раздача положенных при этом орденов, после чего Елизавета проследовала в Грановитую палату. Там она распорядилась раздать приглашенным памятные медали и бросать монеты из окон. Петру было предложено расположиться в отдельной гостиной, окна которой выходили на парадную залу, где происходил праздничный ужин, — новый намек на то, сколь скромно его место во властной иерархии. Императрица между тем по-прежнему восседала на троне, а кушанья ей сервировал обер-гофмаршал двора. Всякий раз, когда она отведывала блюдо, предварительно разделанное стольником, или пригубливала вина, налитого кравчим, собравшиеся вставали с мест и отвешивали в ее сторону поклон, затем снова садились, чтобы отдать должное яствам, которые подавались в золотой посуде. Знатные гости двух высших рангов сидели за длинными столами — женщины справа, мужчины слева от трона. Для приглашенных из верхушки духовенства в глубине залы установили другой стол, а напротив усадили дворян рангом пониже. Итальянский камерный оркестр развлекал сотрапезников музыкой и пением. Наконец празднество завершилось новым кортежем, который торжественно проследовал в покои императрицы.

На следующий день, 26 апреля, государыня давала аудиенцию. Что примечательно, первыми она принимала женщин — камерфрау и фрейлин. Наряд она переменила: облачилась в легкую золотистую креповую мантию, расшитую серебром, и маленькую золотую корону, украшенную бриллиантами. Два часа подряд она взирала на череду своих подданных, проходящих перед ней неизменно по двое: они отвешивали царице троекратный поклон, затем целовали ей руку и занимали места по обе стороны от трона. После завтрака, который она откушала в своих покоях в узком кругу, она снова направилась в Грановитую палату, чтобы выслушать новую проповедь Амвросия и принять знаки почтения от чужеземных послов. Первым явился Шетарди, за ним — австриец Ботта, затем пруссак Мардефельд, голштейнский посланец Бухгольц, саксонцы Герсдорф и Пецольд, голландец Шварц. В этом описании не хватает посла Великобритании, равно как и представителей Польши и Испании. Согласно иерархии, признанной между европейскими державами, открыть церемонию должен был маркиз Ботта, но эту честь предоставили французу, несомненно, в награду за оказанные услуги. Приветственной речи каждого из дипломатов полагалось состоять из трех частей: первую произносили при входе, вторую — дойдя до середины залы и третью — уже пятясь к выходу.

Потом государыня принимала представителей дворянства различного ранга, в том числе посланцев от лифляндской и эстляндской знати. На следующий день к восьми часам гвардейские офицеры Преображенского, Семеновского и Измайловского полков собрались перед дворцом, ожидая приема у Елизаветы, но та все же оказала предпочтение их женам, приняв их первыми. В десять утра она дала аудиенцию посланцу персидского шаха. Он пожелал Елизавете долгого безмятежного царствования и заверил ее в вечной дружбе своего монарха. Мусульманин без колебаний поцеловал руку императрицы и поднес ее к своему лбу, он даже приказал всем сопровождающим его последовать этому примеру. Аудиенции продолжались и 27 апреля. Теперь на поклон к самодержице явились члены Академии: профессор фон Штелин произнес пламенную хвалебную речь в честь Петра Великого, основателя его учреждения, и Екатерины, Академию открывшей. Аудиенции завершились шествием представителей различных регионов и народностей империи, только что добравшихся до Москвы. Там были украинцы, грузины, калмыки, киргизы, башкиры, армяне и казаки в своих самых живописных одеяниях. Замыкали шествие купцы, заводчики, шахтовладельцы и сборщики налогов на торговлю спиртным.

В пять часов Елизавета созвала в Грановитую палату иностранных послов, духовных лиц высокого сана и знать первых четырех классов с женами на бал, который продолжался до полуночи. Порой она прерывала танцы затем, чтобы, подойдя к окну, показываться толпе и бросать ей пригоршни монет; для угощения собравшегося народа царица велела приготовить четырех быков, фаршированных мясом, рыбой и птицей. Два фонтана били попеременно то белым вином, то красным; белый хлеб раздавали без счета.

Назавтра, то есть 29 апреля, с восьми часов в Кремле собрались сановники, фавориты и придворные, образовавшие кортеж, призванный сопровождать императрицу в ее дворец на берегу Яузы. В момент, когда она садилась в карету, со стен Кремля грянул залп из ста одной пушки и зазвонили колокола Ивана Великого. Все священники вместе с причтом должны были выходить из своих церквей с крестом и иконами, когда этот кортеж проезжал мимо, и благословлять его дорогу. Их колокольни присоединяли свой звон к тому, что уже несся с башен крепости. У каждых ворот стояли ученики Славяно-греко-латинской академии, все в белом и с лавровыми венками на головах, и пели в честь императрицы. Москвичи в самых парадных одеждах приветствовали ее низкими поклонами. Улицы были украшены зелеными ветвями, целыми деревцами и кустами, возле домов, украшенных коврами, вовсю играли музыканты. Шествие достигло дворца, и вот наконец придворные, фавориты и министры, все до одного уже измученные сверх меры, смогли откланяться и разбрестись по домам. Елизавета отобедала в тесном кругу самых близких.