Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7 - Аркадий Бабченко

С патронами не сложилось. Когда Смешной с Харитоном потащили сумку в Моздок, они уперлись прямо в огромный живот Чака. Тот зажал их в углу бабочки и отметелил так, что те забыли, как их мамки звали.

Больше всего он бил Смешного. Он бил его и орал:

— Ну ладно, это чмо — связист, — орал Чак, — но ты-то разведчик! Почему ты мне попался, а? Ты что, охренел? А если бы здесь сейчас была комиссия из округа, ты бы тоже на командующего наткнулся? А если чехи? Как ты в разведрейд пойдешь? Как воевать будешь, полупидор?

Нас, связистов, даже начальство не держит за людей. Да и хрена там говорить, рота связи 429-го мотострелкового полка — самое задроченное подразделение во всем Северо-Кавказском военном округе. На нас можно возить воду, избивать сапогами, заставлять рожать деньги, ломать челюсти, пробивать головы табуретками — да мало ли чего веселого может придумать военнослужащий Российских вооруженных сил — мы только мычим, и делаем, что приказано.

На гражданке, когда мне рассказывали про дедовщину, я думал, что так жить не смогу. Просто не выдержу. Ха! Да куда я на хрен денусь! Либо вешайся, либо в рыло получай — вот и весь выбор. Я теперь еще и не так могу…

И вот теперь Харитон и Смешной сидят в штабе и пишут объяснительные.

Писанина эта никому не нужна, никто не будет давать делу ход. Начнутся проверки, понаедет ФСБ, будет выяснять, как сумка с патронами оказалась у двух мудаков-солдат, непременно кого-нибудь понизят в должности а то и посадят. Кому это надо? А так их просто изобьют, в казарме им ещё добавят Тимоха с Боксером, на этом дело и закончится.

Разбитая морда куда лучше, чем двенадцать лет строгого режима.

Я прохожу мимо светящейся бабочки. У Смешного лицо сильно помято, кровь сочится из губ и капает на объяснительную, он её стирает рукавом. В углу стоит Чак. Я успеваю заметить все это мельком, прохожу мимо и иду в шишигу. Сегодня я буду спать здесь.

Следующим вечером разведке все же удается продать «мухи» и еще одну сумку. Поздно ночью они возвращаются из Моздока с пакетом жратвы и выпивки. Кроме того, у них большой кулек героина. В каптерке начинается веселье.

Меня вызывают туда и как соучастнику наливают сто грамм водки.

— Молодец, — говорит Тимоха, — все грамотно сделал. Пей.

Тимоха уже ширнулся, его глаза постепенно стекленеют, он уже плохо видит меня. В каптерке горит свеча, на столе валяется закопченая ложка, Боксер сидит с перетянутой рукой и жгутом в зубах, Саня берет «контроль».

Я выпиваю. Противная водка местного разлива, купленная в кочегарке, ко всему прочему ещё и теплая. Мне протягивают бутерброд со шпротиной. После этого на меня уже не обращают внимания, и, потоптавшись немного, я ухожу.

Тренчик, Зюзик и Осипов уже лежат в располаге, накрывшись одеялами. Мутный и Пинча где-то шарятся. Харитон дневальный.

— Ну, чего там? — спрашивает меня Тренчик.

— Бухают, — отвечаю я, — даже мне налили.

— Блин, — говорит близорукий Зюзик и щурит глаза. — Опять сегодня бить будут.

— Может, уйдем, а? — предлагает Тренчик. — Давайте уйдем?

Уйти, конечно, лучше всего, но для этого придется выйти в коридор, а там — разведка.

Мы дремлем до полуночи, прислушиваясь к разговорам в каптерке и просыпаясь каждый раз, когда там начинаются крики. Потом пьяная обдолбанная разведка вывыливает в коридор.

— Связисты! — орет Боксер. У него совершенно стеклянные глаза и нетвердая походка.

— Связисты! — орет он и заходит в расположение. — Связисты, подъем!

Он скидывает с кровати Зюзика и начинает его бить. Потом поднимает Осипова. Избиение продолжается.

Мы с Тренчиком лежим в темном расположении, накрывшись одеялами с головой, и смотрим на полоску света из коридора.

Прямо под окном стреляют, два трассера взлетают в небо, слышен громкий мат. На кроватях валяется оружие, гранаты, через спинки перекинуты набитые магазинами разгрузки — такие специальные безрукавки с множеством карманов под магазины. Мы стараемся не шевелиться.

Боксер бьет Андрюху табуреткой по голове. Тот хрипит и падает на пол. Изо рта у него идет пена.

— Чего ты стонешь, как будто тебя снарядом разорвало? — кричит Боксер. — Ты вообще слышал, как снаряды взрываются? Встать, пидор! — орет Боксер и бьет Андрюху берцем в живот. Тот не реагирует. Мне кажется, Боксер сейчас забьет его совсем.

Он может. Они все могут. Они уже познали убийство, они морально сильнее нас. Наши жизни не представляют для них никакой ценности, они уже видели таких как мы, валяющихся мертвыми в грязи с задранными на синюшных ногах штанинами и раскрытыми ртами, и они уверены, что с нами будет то же самое. Какая разница, где мы умрем, здесь или там?

Меня перетягивают ремнем между лопаток и от неожиданности я лечу на пол. Тут же на меня сверху падает Тренчик.

— Встать! — орут над нами.

Я вскакиваю и тут же получаю тяжеленным кирзачем в живот. Внутри у меня булькает, но боли я не чувствую — удар был мощный, но медленный, тупой, меня просто поддели на сапог, как котенка, и откинули на несколько метров.

— Отнесите его в санчасть, — говорит Боксер, показывая на Осипова.

В полку никого нет, плац пустой, казармы не светятся. Санчасть закрыта. Андрюха приходит в себя, похоже, у него сотрясение мозга.

— Да, блин, — наконец говорит Тренчик, — в учебке-то, оказывается, был рай.

В казарму мы возвращаемся только под утро.

* * *

Развод. Мы стоим в каре вокруг командира полка. Он рассказывает нам про дедовщину. Около полкана, опустив глаза, стоит молодой дух с огромными синяками под глазами. Дух чувствует себя стукачом, нас здесь умудряются бить так, что мы ещё и чувствуем себя виноватыми. И ещё дух боится ночи, он знает, что сегодня ему не жить.

— Ведь вы же солдаты, — говорит полкан, — вы же все — солдаты, зачем вы избиваете друг друга! Ведь вам же всем памятник поставить надо за то, что вы делаете там! Каждый из вас герой и я преклоняюсь перед вами. Но удивительное дело, каждый герой там — последняя мразь и алкоголик здесь! Зачем вы это делаете, перестаньте избивать молодых! Мне не хочется сажать вас, не хочется начинать уголовные дела, но, видит Бог, это избиение — последнее! Следующего я посажу. Клянусь честью офицера — посажу и не посмотрю ни на какие ордена, пойдете у меня по полной, на десять лет!

За нашей спиной раздается звон разбитого стекла и треск ломаемого дерева. Мы оборачиваемся. Из окна первого этажа вылетает дух. Он с кряканьем падает на землю, а на него сыплются осколки стекла и щепки. Дух закрывается от них руками. Несколько секунд он лежит неподвижно, потом вскакивает и пускается наутек. Из окна высовывается пьяная рожа и кричит ему вслед:

— Убью, сука!

Полкан молча смотрит на это дело, машет рукой и распускает полк.

* * *

Сегодня в роте впервые появляется начальство. Оказывается, у нас есть начальство, просто оно было в Чечне и мы ничего о нем не знали. Командир роты майор Минаев и старшина прапорщик Савченко пригнали оттуда сгоревший бэтэр.

Теперь у нас под окном стоят две подбитые бэхи, две продырявленные шишиги и один сгоревший бэтэр. Кто погиб в этих машинах, мы не знаем.

Минаев со старшиной полдня бухают в каптерке. Потом зовут нас.

На столе ополовиненная бутылка водки, хлеб, консервы, лук. Майор валяется на куче бушлатов в углу. На него невозмутимо смотрит восседающий на подоконнике старший прапорщик Савченко.

— Вот видите, — говорит он, постукивая себя по ноге металлическим прутом, и кивает на пьяного майора — никогда не пейте с майором Минаевым. Со мной можете выпить, с прапорщиком Рыбаковым можете, если, конечно, он вас позовет, или с лейтенантом Бондарем, но с ротным никогда не пейте.

Прапор — кадровый военный, сразу видно. Ему лет тридцать пять, он невысокого роста, у него слегка вытянутое костистое волевое лицо. Камуфляж на нем сидит идеально. Самое примечательное в его обмундировании — кепка. Невероятно высокая, с огороменным козырьком, она является его гордостью.

Он слезает с подоконника и плюхается в майорское кресло, закинув ноги на стол.

— Значит так, — говорит он, глядя на нас из-под длинного козырька своей неформатной американской кепки. — Во-первых, поздравляю вас с тем, что вы попали в четыреста двадцать девятый, орденов Богдана Хмельницкого, Кутузова и еще какого-то Сутулого, мотострелковый полк имени Кубанского казачества, сука. Или, попросту говоря — «Моздок-7». Я старшина роты связи, старший прапорщик Савченко, и служить теперь будете под моим непосредственным началом, сука. Ну и под началом майора Минаева, конечно, — он кивает на кучу тряпья. — У нас в роте есть еще человек пятнадцать, десятеро из них выполняют правительственное задание по восстановлению конституционного порядка на территории Чеченской республики Ичкерия, сука. Мы с майором только что оттуда. Даст Бог, и вы туда доберетесь. Еще пятеро бойцов славной роты связи где-то здесь шарятся, но я их давно уже не видел, может, сбежали уже, сука. Полк этот, прямо скажем, не самый передовой, сука, а уж рота вам досталась не приведи Господь, сука. Вот, видите, с чем майор тут ночует, — он стучит металлическим прутом по столу, чуть не разбив при этом бутылку, — так что если будут возникать проблемы с нашими соседями по казарме — ротой разведки — сразу говорите мне, я тут всех отхреначу. Ну, вы, наверное, уже сами все поняли. По твоей роже вижу, что поняли, — он показывает на фиолетовые щёки Осипова. — Самим тоже не бздеть, сдачи давать, понятно?